Чтение 17–й страницы книги ~Гетманские грехи~

положение Речи Посполитой, которой номинально управлял король, а Брюль,
саксонский министр, продавал его, но в действительности, она была уже в
руках "familia". Легко можно было предвидеть, что люди разумные,
деятельные, решительные, не жалевшие денег и не разбиравшие средств,
возьмут верх над теми, которые строили воздушные замки, а для дела не
годились. Гетман еще скрывал свои мечты о короне, но воевода киевский
открыто заявлял, что будет домогаться престола; те же планы лелеяла
саксонская династия, хотя старший сын Августа III не мог держаться на
ногах от слабости.

С противной стороны кандидатом Чарторыйских являлся племянник их, на
которого возлагались все надежды.

Familia распространяла по всей стране издания Monitora, призывавшего
к реформам и к сопротивлению всемогуществу магнатов, особенно Радзивилла.
В этом мемориале обитатели Речи Посполитой призывались к воскрешению "духа
старинных польских добродетелей".

Но и противная сторона также восхваляла свободу отношений прежней
Речи Посполитой.

Ко всей непредусмотрительности и бестолковости сторонников гетмана
следует еще прибавить то, что князь виленский, воевода, больше
развлекался, чем относился серьезно к делу, которое он сваливал на других.
А о всех результатах совещаний в Белостоке тотчас же узнавалось в Волчине,
как говорили одни - через гетманшу, а другие - через любимца ее
Мокроновского.

И прежде чем здесь начинали действовать, familia уж принимала свои
меры предосторожности.

Итак, сторонники гетманской партии съезжались со всех сторон в
Белосток для совещаний по очень важным вопросам, и поручик Паклевский,
прибыв в город и увидя толпы народа, заполнявшие все улицы, площади,
дворы, дворцы и сады, - бесчисленных экипажей, гайдуков, казаков, гусар,
янычар, придворных, коней, повозки, рыцарей в панцирях, татарские знамена
и разный люд, осаждавший Белосток, получил еще более преувеличенное
понятие о могуществе этого пана, к протекции которого так пренебрежительно
отнеслась его невестка.

Действительно, под вечер всю резиденция выглядела по-королевски:
огромный дворец светился тысячами огней, у сторожевых ворот стояло войско
в парадных мундирах, оркестры музыки гремели в зале на хорах и на
возвышении в саду... Повсюду на террасах и галереях пестрели великолепные
старо-польские костюмы и новомодные французские, всюду виднелись
разряженные декольтированные, раздушенные женщины в пышных прическах,
повсюду сновали лакеи в раззолоченных ливреях; а толпы народа
приглядывались издали к живой картине кануна торжества.

Был уже поздний час, но ко дворцу то и дело подъезжали новые экипажи,
подвозившие знатных панов, имена которых тотчас же подхватывались и
повторялись в толпе.

Староста Стаженьский, Браницкий и генерал Мокроновский принимали
гостей на террасе и провожали их в комнаты...

Эта обманчивая картина всемогущества могла ввести в заблуждение не
одного только простодушного Паклевского. Людям, гораздо более
сообразительным, приходило иногда в голову, что "фамилия" не в состоянии
бороться с гетманом. Прислушиваясь к самодовольному и самонадеянному тону
разговоров гетманских приверженцев, легко можно было вывести заключение,
что здесь все средства для борьбы были обдуманы, и оставалось только
начать победоносную войну.

Поручик Паклевский, пробравшийся в салоны дворца только благодаря
своему парадному мундиру, увидел вблизи великолепную фигуру и прекрасное
лицо гетмана, окруженного общим уважением и поклонением, мог в душе только
удивляться слепоте своей невестки, которая отказывалась от всяких связей с
этим двором, имевшим возможность при содействии шляхты превратиться в
королевский.

Спокойствие и полное доверие к будущему ясно читалось не только на
лице самого хозяина, но и в манерах всех его окружавших. То и дело
раздавались веселые взрывы смеха, глаза светились радостью, одни
обнимались, другие шумно разговаривали, еще некоторые шептались по углам,
но все лица отражали лучезарную уверенность в завтрашнем дне и в победе.

На их стороне был король, саксонцы, Франция.

Как могла бороться с ними небольшая группа людей, вынужденных
обращаться за помощью к чужому войску из страха перед Радзивилловыми
драгунами?

Так думал Паклевский, стоя в углу и любуясь всем этим великолепием,
элегантностью, драгоценностями, всей этой пышностью, мелькавшими перед его
восхищенными глазами.

- И эти смешные люди хотят померяться с ним силами? - рассуждал сам с
собой Паклевский. - В головах у них неладно! Они сами ведут себя к
гибели!!

Громкие титулы гостей, непрерывной вереницей тянувшихся мимо него,
наполнили его гордостью. Это были все воеводы, каштеляны, маршалы,
подчашие, конюшие, старосты и, наконец, князья, носившие иностранные
титулы графов, и князья настоящие. В ушах его звучали имена магнатов, при
одном имени которых по привычке склонялись шляхетские головы...

В дворцовых залах уже накануне торжества все приняло праздничный вид.
Слуги надели парадные ливреи с гербами, залы блестели тысячами огней,
играла музыка, столы прогибались под тяжестью серебра, хрусталя и фарфора,
слуги разносили на подносах самые разнообразные и изысканные яства.

Поручик протянул руку за бокалом вина, стоявшим в сторонке, вдохнул в
себя его аромат, поднес ко рту и с почтением выпил.

Затем он стал соображать, сколько могла стоить бочка такого вина в
Венгрии, и сколько таких бочек могла осушить эта толпа. И это было для
него очевидным доказательством могущества гетмана.

Вино стояло на всех столах, и все, кто только хотел, пользовались им,
а гетманские придворные усиленно всех угощали. Приготовления к ужину
привели поручика в полное восхищение. Тут уж поварское искусство выступало
в своем полном блеске и могуществе. На блюдах рыбы отливали всеми цветами
радуги; некоторые из них, как будто плыли, другие, казалось, собирались
выскочить. Фазаны в перьях, жаркое, покрытое, словно хрусталем,
разноцветным желе, кабаны с лимонами и хреном в мордах и еще какие-то
неизвестные поручику существа, пирамиды из бисквитов и леденцов, спелые
плоды с ветками... Паклевский смотрел на все это, и могущество гетмана
умиляло его до слез.

- И подумать только, сударь мой, что какая-то баба осмеливается
перечить такому магнату и не желает иметь с ним дела! С ума сошла, ей
Богу...

И никогда еще Браницкий не казался ему более сильным и великим, чем в
этот день. В глубоком размышлении о его мощи, он ходил из комнаты в
комнату, присматриваясь к убранству столов, как вдруг заметил спешившего к
нему навстречу в светлом фраке с кружевными манжетами, в новом парике с
красивыми локонами круглолицего улыбающегося доктора Клемента.

- Ну, что же? Были вы, сударь?

Доктор знал о том, что поручик собирался ехать в Борок; увидя, что он
вернулся, он живо схватил его за руку и, отведя в сторону, торопливо
зашептался с ним.

- Ну еще бы, был, конечно...

- И что же?

Паклевский развел руками и хотел было ответить французу какой-нибудь
замысловатой и мудрой фразой, но не сумел. Он склонился к уху француза и
сказал:

- Кто сладит с женщиной, когда она упрется на своем. Я охрип,
измучился и вернулся ни с чем!! Сына погубит, но что тут поделать?!
Отправляет его в Варшаву...

Клемент вздохнул. На поручика у него было мало надежды, но он
рассчитывал на его роль опекуна и дяди.

- Хоть бы мне кто-нибудь объяснил, - говорил Паклевский, - что имеет
эта женщина против гетмана, дал бы тому оседланного коня. Я признаюсь вам,
господин доктор, что еще при жизни брата я долго ломал себе голову над
тем, почему он так внезапно бросил службу при дворе, разорвал со всеми и
больше здесь не показывался. Несколько раз спрашивал его об этом, но он не
хотел сказать.

Теперь я вижу, что у этого владыки, должно быть, ангельская доброта,
потому что он высказывает самое горячее сочувствие к сыну покойного,
вместо того, чтобы мстить ему, а моя невестка и слушать не хочет. Что?
Как? Для чего? Я просто в тупик становлюсь.

Он бросил взгляд на доктора, как будто ожидая, что тот что-нибудь
объяснит ему, но тот вытянул губы, покачал головой и ничего не сказал.

Паклевский, обрадованный тем, что в этой толпе нашел себе
собеседника, продолжал говорить:

- Я не удивлялся бы, если бы это была другая женщина, но ведь это же
не простая какая-нибудь, а с образованием, она сама знает и самого
гетмана, и его двор, потому что бывала здесь при первой его жене. Так
пусть же мне кто-нибудь скажет, откуда такое предубеждение? Почему такая
упорная неприязнь?

Доктор, казалось, ничего не мог, а, может быть, просто не хотел
говорить по этому поводу: он только слушал и моргал глазами.

- Уж если Бог, - закончил поручик, беря стаканчик бургундского из рук
проходившего лакея, - если Бог захочет покарать какой-нибудь род, то уж не
дает ему вылезать из болота; не то, так другое помешает! Вот я служил, а
многого ли дослужился - вы сами видите; у покойного брата тоже всего
несколько изб осталось, а другие - и поглупее его - сотни рабочих рук
приобрели! Глупо устроен свет!

Он выпил бургундское, а когда окончил и опустил голову, ища доктора,
его уж не оказалось поблизости.

Поручик вздохнул и занялся обдумыванием своей позиции за ужином,