общинников, включали в себя и один весьма важный фактор. Подобно Симеону и
Савве, общинники были строителями. Они знали, в какую сторону валить дерево,
и знали, что валить его надо ночью, в полнолуние, чтобы на него не напал
древоточец. Они выделяли святых близнецов и мучеников -- архитекторов Флора
и Лавра, покровителей всякого, кто держит в руках мастерок. Они всегда были
готовы созидать -- и безжалостно и умышленно разрушать. Хилендар был частью
их помыслов, -- укрепленный монастырь, окруженный огромными крепостными
стенами с четырехугольными башнями, опоясанный с трех сторон пресной водой и
защищенный с моря пиргой Хрусия в хилендарской гавани, был доступен только
через одни ворота. Но вместе со своими виноградниками монастырь был
всего-навсего воплощением какого-то иного города, города их грез. И этот
иной, небесный, град общинники носили в себе, и он был неколебим, не зависел
от земных сооружений, но, напротив, они зависели от него и создавались по
его образу и подобию; общинники и сами были этим городом, и, лишь уничтожив
их, можно было разрушить этот город. Они никогда не забывали, что они таковы
благодаря этому городу в них, и знали, что так будет и завтра...
завершился, и Афанасий Свилар принес свою сенную лихорадку с моря на сушу
неослабевшей. Принес ее в родительский дом в Матарушке, где ее и заполучил.
Было поздно, не хотелось будить сына, который спал на террасе. Он неслышно
пробрался в свою комнату, полную мышей, и лег в постель, окропленную маслом
лампадки, висящей у изголовья. Сердце его стучало где-то в подушке; на
полке, по которой ползали часы и падали посреди ночи на пол, лежала книга.
Он открыл ее и узнал "Мертвые души" Гоголя, которую читал в 1944 году,
мальчишкой, в ту пору, когда русские подошли к Белграду. Сейчас читать было
лень, стояла вторая, Рачья, неделя июня, когда сны не сдаются; однако стоило
ему взять книгу в руки, как в самой ее тяжести он почувствовал содержание.
Он углубился в чтение и погрузился в книгу, не заметив, что ночь почти
пролетела и свет лампады стал блеклым. "о чем дальше Свилар читал, тем все
больше отдалялся от героев книги. Эта книга, которую он одолел лет в
пятнадцать, пробуждала в нем воспоминания молодости. Дождь хлестал во тьме
за окном и одновременно шел в книге. Оба дождя шли ночью, и между этими
двумя ночами в воспоминаниях Афанасия Свилара всплыл один день, 15 октября
1944 года, а между строчек книги проступили события того далекого года.
земле, а не по воздуху, и земля вздымалась из воронок от упавших снарядов,
словно кто-то копал там ямы. А потом появился очень молодой красноармеец,
почти мальчик, в телогрейке, с белесыми, забрызганными грязью ресницами,
возившийся возле маленькой полевой пушки. Он держал цигарку в кулаке и
прихрамывал, будто сапоги натирали ему ноги. Небольшой шрам пересекал пушок
над губами, портил улыбку и заканчивался у зубов. Прикрывая ладонью цигарку,
чтобы комья земли не погасили ее, он, прицелившись, выстрелил в сторону
Белграда. Земля разлетелась во все стороны и смела с него шапку, мальчишка
распрямился, отпустил цепочку пушки, прислонился к дереву и задымил окурком
на холоде. Он осмотрелся, словно определяя стороны света, и, отвернувшись от
востока и запада, стал лицом к югу, вытащил свой пенис, на котором таяли
хлопья первого октябрьского снега. Свилар и его приятели видели из своего
укрытия, как на землю закапало что-то наподобие воска, стекающего по свече,
а солдат застегнулся и опять подошел к пушке. Он лизнул грязный пушок над
верхней губой, тягуче сплюнул слюну и снова прицелился. Наконец он заметил
ребят, почти своих ровесников, и спросил:
сведения проверил по карте, нанесенной на щит пушки, и скрутил новую
цигарку. Он был один, страшно одинокий, глухой от молчания и онемевший от
глухоты.
два дня идут, направляясь к Белграду, странные незнакомые люди, одетые в
униформы всех пяти союзнических и восьми вражеских армий.
кармана книжечку из рисовой бумаги, вырывали страничку, слюнявили ее,
оставляя нужные странички. Они несли винтовки, самодельные снаряды для
крагуевки, чешские зброевки, тонкие "бреды", немецкие шмайссеры, русские
автоматы и английские "окурки". Они всегда смотрели на ноги неприятеля и на
колеса его транспортных средств, потому как нога еще до начала движения
выдает намерения человека, а колесо или гусеница -- мысль водителя еще до
того, как он решает, куда ехать. Они несли свои тяжелые, словно приклады,
локти, похожие на сено волосы и усы, шли погруженные в мысли об оружии. На
подходе к городу разувались, бросали сапоги и опанки в пригороде и
штурмовали Белград в носках -- неслышные, как кошки, -- торопливо, поскольку
снег кусал за озябшие ступни.
немецкими солдатами своими "немыми" гранатами, завернутыми в хлебный мякиш,
чтобы приглушить взрыв и чтобы их обнаружили не сразу, а когда они будут уже
вне досягаемости выстрелов неприятеля. Они могли даже тень убрать от забора,
если потребуется.
незнакомые пришельцы, которые в длинных партизанских колоннах тянулись в
город с горы Авалы, с Малого Мокрого Луга и от Смедерева, вдоль Савы и
Дуная, наступая на свою утреннюю тень, -- были отцами. С колоннами,
вступавшими в Белград, как бы шагала и его жизнь, вместе с майором Костой
Свиларом, если бы он дожил до конца войны...
возвещали бросанием камней. Они появлялись сразу. Их с воодушевлением
встречали в городе как освободителей, и потом, разойдясь по своим прежним
или новым домам, они еще долго не теряли связи. Наряду с солдатами в этом
кругу оказались их ровесники и земляки, которые их ждали и встречали в
городе. Их связывало боевое братство и близкое и дальнее родство, они знали,
что клинок лучше всего закаливается мочой, и свои сабли давно закалили, а
своих врагов порубали этими "закаленными" саблями еще в войну. Они спросили
у кукушки, сколько им жить, и узнали ответ. Хотя в город они вошли
победителями, встреченные восторженными песнями и цветами, они никогда ни до
этого, ни после не чувствовали себя в нем как дома -- просто потому, что в
Сербии они везде чувствовали себя как дома. Они перемерили ее шагами, не
было в ней ни реки, ни дождя, откуда бы они не испили; они обрели эту землю
винтовкой, они не могли в ней потеряться и все в ней считали своей общей
собственностью. Им случалось видеть небо с овчинку; не зная языков, потому
как всю молодость с иностранцами они общались с помощью оружия, они неохотно
путешествовали по миру и, находясь в чужой стране по долгу службы,
чувствовали себя брошенными. Делали вид, что и там могут жить, потому
держались обычно вместе, норовя поскорее вернуться домой, дабы обернуть
соломой сливу в саду.
единомышленники и сослуживцы, товарищи по оружию или однокашники и
собутыльники, но и потому, что, вцепившись в пирог власти в Сербии и
действуя от ее имени, они всегда поддерживали друг друга. Они знали, что те,
кто ищет путь во тьме, сами отыскивают его; их время было светлым, они рано
занялись административными делами и управлением и старели скорее во сне, чем
наяву, и не
они знали, что не так страшен черт, как его малюют, но сожалели, что в
молодости, во время войны, они не одолели науки, и потому стали ненасытными
читателями, пронеся страсть к книгам через всю жизнь, будучи убежденными во
всемогуществе печатного слова. Только голодное Рождество сытой Пасхой не
накормить. Напрасно искали они книги, не прочитанные в 1940 году, в году
1974-м. И все-таки они знали, перед каким деревом следует снимать шапку, и
свою неуемную энергию отдавали писаному и печатному слову, тому, что сами же
полагали на бумаге, или тому, что писалось о них, однако эта литература,
посвященная войне, не запечатлела ни одного дня их мирной жизни в Белграде,
которая продолжалась на десятилетия дольше четырех военных лет.
три-четыре, а кровью животного -- вполовину меньше; когда уходили на войну,
их забрасывали зерном, на счастливое возвращение и удачу, и на войне, если
им доводилось, они жали по ночам, подобно святому Петру, оставляя затем
хозяйство сыновьям, которые учились ради этого. И лишь изредка ухаживали они
за виноградной лозой, плескали в огонь вином, видя в нем собственную кровь,
и произносили здравицы в честь коней. Были они азартны, утверждали, что кто
умеет управиться с винтовкой, сладит и с женщиной, и то была правда. Их
любили матери, жены и дочери, причем первые и последние больше собственных
мужей. Их подлинным братством было братство мужчин и солдат. Они легко
разводились и женились, днями и ночами молча сидели и пили, будто несли
серпы и неумело месили кукурузный хлеб, а говорили -- словно отдавали
команды. Их болезни были как звук боевой трубы. Они были знаменитыми
знатоками: знали, что растение и цветок Железом не срезают, а только
деревом; из войны они вышли блестящими хирургами, узнавшими, что у дьявола
всего одна кость. Они знали, что воды, которые текут на восток, целебны, а
ветры, которые по ним дуют, -- зачумленные, они управляли клиниками, став
властелинами смерти, как были хозяевами жизни на войне; военные лекари,
авторитетные и влиятельные, в верхней челюсти они держали человеческие дни,
а в нижней -- ночи. Их смерти означали -- опять война, опять строй, залп,
опять военная форма. Они постоянно поддерживали связь друг с другом по
телефону ли, письмами; иногда, как в войну, обвязывались веревкой и
отправляли ее посылкой в знак того, что живы и еще отзываются на свое
крестное имя.
пятницу, и к Белграду всегда сохраняли двойственное отношение: долго на ночь
клали шапку под подушку, хотя нападающих в городе давно не было. Всегда
держали где-нибудь в селе, где воевали, спрятанную на чердаке винтовку или
пулемет в пересохшем колодце и щепотку соли в кармане. Никогда не упускали
Маккарти Кормак
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Роллинс Джеймс
Пехов Алексей
Смит Кордвейнер