Чтение 17–й страницы книги ~Маздак~

Авраам стоял неподвижно у дерева. Она прошла мимо, не видя его, как и
при луне. Все было у нее ночное -- необычный профиль, прозрачная, словно из
теплого льда, белизна, как на фарфоре нарисованные губы. И лишь глаза --
зелено-золотые, продолговатые -- отражали день. Радость, печаль, ожидание
счастья светились в них открыто, перемешанные с чистым небом и разноцветной
перевернутой землей.

Она стояла перед воротами, и Авраам боялся двинуться с места, чтобы не
переступить ее дорогу. Потом Белая Фарангис пошла обратно, и опять грозным
туманом из старых арийских сказаний повеяло на него. Ква-

драт в желтой стене погасил белую тень. Подняли глаза азаты у себя на
дворе, зашумели собиратели оливок, жарко, ошеломляюще запахли гигантские
ктесифонские розы. Целая река их росла между высокими окнами дворца и
стеной...

А ночью он снова мучительно ждал с нею воителя Сиявуша. И когда
приходил Сиявуш, он горел с нею вместе, бессмысленно сжимая постороннюю руку
дочки садовника...

Артак и Кабруй-хайям взяли его с собой. Персидские овальные хлебцы
имелись у них, сыр, халва и яблоки, потому что голод был в Ктесифоне. И еще
певец Кабруй-хайям тащил на плече здоровенный кувшин с крепким вавилонским
вином, которое везут из Междуречья иудеи. Лошадей не седлали, ибо сразу за
Южными воротами был храм Источника. Жрицы жили при нем, в специальном
поселке...

Они голодные были, эти женщины. Как только отыскали в вечерней полутьме
нужную калитку и зашли в пустую, устланную камышом комнату, появились жрицы.
Они заходили неслышно и садились от порога у стены. Главная среди них
приняла у Артака и молча раздала им еду. Женщины тихо и быстро ели, потом
запили вином, передавая друг другу чашу. Так же неслышно ушли они. Остались
лишь трое...

Пока они ели, главная жрица, знавшая диперанов, рассказывала Артаку о
делах храма. Почти никто не приходит сейчас с приношением плодотворящей
богине. Пятьдесят молодых и крепких жриц было здесь раньше для танцев и
удовлетворения мужской необходимости. Остались лишь те, которых они
видели...

Залив принесенным ими маслом громадный бронзовый факел, она зажгла его
от скудно мерцавшей лампады. Буйный огонь осветил раскрашенные стены, убрал
тени с женских лиц. У всех были широкой линией нарисованы брови. И
подкрашенные глаза казались одинаково большими и черными. Покрывала, не в
пример обычным женщинам, ограждали лишь плечи и часть груди...

Теперь все, что осталось из еды и питья, составили на коврик с
расшитыми плодами. Разговаривали все громче, и женщины серебристо смеялись,
взглядывая почему-то всякий раз на Авраама.

-- О, ты красивый, христианин Авраам! -- сказала ему главная жрица.

Он ощутил, как горячая кровь прилила к лицу. На него смотрели уже
из-под белых покрывал на улицах. В доме Артака круглолицая сестра диперана
все жалась к Аврааму, когда приходилось помогать ей таскать по лестнице на
крышу персики для сушки. Сам Артак собирал с дедом плоды с веток в саду. Она
говорила, что ей страшно, вскрикивала всякий раз и просила поддержать. Он
осторожно придерживал ее снизу, а она валилась всей тяжестью... И на
торговом подворье у дяди перебирающие коконы арамейки смеялись, звали его к
себе... Потом, лежа на досках, он стискивал руки и представлял, как надо
бьыо делать это с сестрой Артака. И на торговом подворье был совсем темный
склад со старыми мешками...

Авраам почти не пил. Он шел сюда, взволнованньш тем, что предстояло
изведать, и знал, зачем несут они с собой еду и питье. Но когда увидел
утоляющих голод женщин, смутился...

А товарищи пили и тянули руки к женщинам. Вина было еще много. Главная
жрица села, ровно вытянув ноги, поставила между ними треугольную арфу и
заиграла. Чудный голос Кабруй-хайяма наполнил комнату. Это была песня
парфянского воителя Рамина, обращенная к луноликой царице Вис. Ласковая,
томительная мелодия растворяла мысли, убирала настоящее, звала к
мучительному счастью.

Я от желанья изнемог, гляди;

Прижми меня к серебряной груди .

Все три женщины поднялись, взяли каждая в правую руку триконечньш
светильник и в левую -- кубок с вином. Одинаково наклонившись, зажгли они от
факела свои светильники, отпустили покрывала с плеч и плавно задвигались,
раскачиваясь телом. Сначала только чуть наполнялось бедрами белое полотно.
Потом все шире стали разводиться круги, все мятежней заходило оно толчками.
Медленно, почти незаметно сползали покрывала, обнажались розовые груди с
торчащими сосками, чуть видимые ребра, живот. И вот лишь на раскачивающихся
кругами бедрах задержались слабые куски материи...

А бедра вырывались, вздрагивали в мучительном не-

терпении, стремясь окончательно сбросить мешающую ткань. Казалось, это
делалось отдельно от женщин, которые по-прежнему неподвижно держали
светильники и кубки. Ровно горел их огонь, и не пролилось ни капли вина...

Оборвал на полуслове песню и протянул к одной руки Кабруй-хайям. Выпив
все вино из ее кубка и единым вздохом задув светильник, он поднял ее
покрывало до плеч и повел в темнеющую нишу. Артак сделал то же с другой.
Таких ниш в стенах было несколько: глубоких, обособленных...

Она все танцевала перед ним, не опуская рук. Широкие розоватые бедра с
треугольной тенью посредине призывно колебались на уровне его глаз. А он
смотрел ей в лицо, на которое падал ровный свет от правой ее руки с тремя
огнями. И не мог уже оторвать взгляда от рта ее с горестными, плохо
замазанными морщинками по краям, которым только что женщина ела хлеб. И был
этот хлеб платой за предстоящее!..

Авраам встал, растерянно посмотрел в серьезное лицо главной жрицы и
пошел к выходу...

Железные ворота Ктесифона были закрыты. Темными прямоугольниками стояли
башни по обе стороны от них. После ухода солнца за горизонт сам царь царей
не может въехать в город.

Авраам вернулся к источнику, на котором стоял храм, вместе со слабо
мерцающей при луне водой пошел к Тигру. И в реке вода была бесшумна. Он сел
на нагретую за день землю, принялся смотреть. Какие-то длинные неясные тени
медленно проплывали перед глазами. Наверное, грузовые тайяры мар Зутры или
плоты с верховьев. На той стороне, за широкой водной гладью, темнела
деревьями Селевкия Великая, разрушенная когда-то ромеями...

Почему убежал он сейчас? Ведь для этого и шел он туда. Все было обычно
для других. И ниша призывно темнела в стене... Рука его бессознательно
нащупала крест под жесткой диперанской курткой. Всплыло вдруг в памяти лицо
епископа Бар-Саумы, бегающего по комнате. Длинная белая борода развевалась
на поворотах...

Снова была песня. На этот раз другая, но такт все тот же -- мерный,
степной, с сухим стуком копыт... С полуночи засвистали поход молодому азату,
и уже заплакала свои карие глаза девушка. Фархад-гусан снова скакал без
шапки, и ветер трепал на бритой голове оставленную на счастье полоску густых
черных волос,

Было время осенних полевых работ, когда поочередно отпускают азатов со
службы по домам. Только вместо положенного месяца на этот раз им давали по
десять дней, ссылаясь на предстоящую войну с ромеями. Но не ромеи были тому
виной ..

Авраам отпросился с сотником Исфандиаром в его родовой дех, и
эрандиперпат разрешил. Старик читал все его записи и молча кивал головой. Он
освобождал теперь Авраама от других диперанских обязанностей, лишь заставлял
сидеть на царских собраниях. Там все повторялось; эранспахбед Зармихр
противостоял вазиргу Шапу-ру, мобедан мобед призывал к истреблению христиан,
а всех их обличал справедливый маг Маздак. Так или иначе, великие боялись
его. Два раза направлял эранспахбед Зармихр конных гурганцев в помощь
стражникам для разгона голодных перед храмом Маздака, но в последний раз
половину их стащили с коней. В доме врача Бурзоя открыто говорили, что ждать
осталось недолго...

Когда выбирались азаты из Ктесифона, мертвые валялись под копытами. Их
все прибавлялось, голодных со всех концов Эраншахра. Как только они умирали,
специальные прислужники стаскивали их особыми острыми крючьями на каменный
пустырь за Северными воротами.

Это было как раз на пути. Слева красновато отсвечивал Тигр, а справа
стоял непрерывный треск и скрежет, словно дробили камни. Вся долина до
ближайших холмов была покрыта шевелящейся черной массой. Прислужники на
конях волокли мертвых прямо в середину пустыря, и тогда черный вихрь
взметывался в небо, закрывал солнце. Тысячи громадных птиц неистово били
крыльями, и ветер шевелил конские гривы. Не успевали отъехать прислужники --
черное облако оседало и слышался все тот же леденящий душу треск лопающихся
костей.

Удовлетворенный хриплый клекот стоял над долиной. Конь под Авраамом
вздрагивал всей спиной, жался к реке...