сладострастного содрогания -- и ужаса: что же это такое со
мной! как мне теперь глядеть в глаза Николаю Григорьевичу и
Клавдии Александровне!
въезда стояла пустая старая конюшня с сеновалом в надстройке,
потом длинный флигель для прислуги, соединенный с кухней, из-за
которой глядели березы и липы, слева, на твердой, бугристой
земле, просторно росли старые сосны, на лужайках между ними
поднимались гигантские шаги и качели, дальше, уже у стены леса,
была ровная крокетная площадка. Дом, тоже большой, стоял как
раз против въезда, за ним большое пространство занимало
смешение леса и сада с мрачно-величавой аллеей древних елей,
шедшей посреди этого смешения от заднего балкона к купальне на
пруду. И хозяева, одни или с гостями, сидели всегда на переднем
балконе, вдававшемся в дом и защищенном от солнца. В то
воскресное жаркое утро на этом балконе сидели только хозяйка и
Левицкий. Утро, как всегда при гостях, казалось особенно
праздничным, а гостей приехало много, и горничные, блестя
новыми платьями, то и дело прибегали по двору из кухни в дом и
из дома в кухню, где шла спешная работа к завтраку. Приехало
пятеро: темноликий, желчный писатель, всегда не в меру
серьезный и строгий, но страстный любитель всяких игр,
коротконогий и похожий на Сократа профессор, в пятьдесят лет
только что женившийся на своей двадцатилетней ученице и
приехавший вместе с ней, тоненькой блондинкой, очень нарядная
маленькая дама, прозванная Осой за свой рост и худобу, злость и
обидчивость, и Титов, которого Данилевский прозвал наглым
джентльменом. Теперь все гости, Валерия и сам Данилевский были
под соснами возле леса, в их сквозной тени, -- Данилевский
курил в кресле сигару, дети с писателем и женой профессора
носились на гигантских шагах, а профессор, Титов, Валерия и Оса
бегали, стучали молотками в крокетные шары, перекликались,
спорили, ссорились. И Левицкий с хозяйкой слушали их. Левицкий
пошел было туда -- Валерия тотчас прогнала его: "Тетя одна
чистит вишни, извольте идти помогать ей!" Он неловко улыбнулся,
постоял, посмотрел, как она, с молотком в руках, нагибается к
крокетному шару, как висит ее чесучовая юбка над тугими икрами
в тонких чулках палевого шелка, как полно и тяжело натягивают
ее груди прозрачную блузку, под которой сквозит загорелое тело
круглых плечей, кажущееся розоватым от розовых перемычек
сорочки, -- и побрел на балкон. Он был особенно жалок в это
утро, и хозяйка, как всегда, ровная, спокойная, ясная моложавым
лицом и взглядом чистых глаз, тоже слушая с тайной болью в
сердце голоса под соснами, искоса посматривала на него.
окровавленными пальцами запуская золоченую вилочку в вишню, --
а вы, Жорж, всегда умеете как-то особенно испачкаться... Милый,
отчего вы все в кителе, ведь жарко, могли бы отлично ходить в
одной рубашке с поясом. И не брились десять дней...
что он ужасно затаскал свой единственный белый китель, что
студенческие штаны его лоснятся и ботинки не чищены, знал, как
сутуло сидит он с своей узкой грудью и впалым животом, и
отвечал, краснея:
беглый каторжник, вообще совсем опустился, бессовестно
пользуясь вашей добротой, простите, Бога ради. Нынче же приведу
себя в порядок, тем более, что давным-давно пора мне в Москву,
я уж так загостился у вас, что всем глаза намозолил. Я твердо
решил завтра же ехать. Меня один товарищ зовет к себе в
Могилев, -- пишет, удивительно живописный город...
повелительный крик Титова на Валерию:
на шар ставить, бьете по ней молотком -- ваша вина. А два раза
крокировать не полагается...
вселились в него, -- едят, говорят, острят и хохочут в нем.
После завтрака все пошли отдыхать в тени еловой аллеи, густо
усыпанной скользкими хвойными иголками, горничные потащили туда
ковры и подушки. Он прошел по жаркому двору к пустой конюшне,
поднялся по стенной лестнице на ее полутемный чердак, где
лежало старое сено, и повалился в него, стараясь что-то решить,
стал пристально смотреть, лежа на животе, на муху, которая
сидела на сене перед самыми его глазами и сперва быстро сучила
крест-накрест передними ножками, точно умывалась, а потом
как-то противоестественно, с усилием стала задирать задние.
Вдруг кто-то быстро вбежал на чердак, распахнул и запахнул
дверь, -- и, обернувшись, он увидал в свете слухового окна
Зойку. Она прыгнула к нему, утонула в сене и, задыхаясь,
зашептала, тоже лежа на животе и будто испуганно глядя ему в
глаза:
страшно для вас интересное, замечательное!
непременно!
измученности удержать в себе болезненное умиление, -- Зоечка,
вы одна меня любите, и я вас тоже очень люблю... Но не надо, не
надо...
молодой блеск ее ореховых волос, услыхал их запах и прижался к
ним лицом. Вдруг она тихо и пронзительно вскрикнула "ай!" и
схватила себя за юбку сзади.
посмотрите скорее!
панталончики:
подуйте, мне страшно больно!
широкой полноты ее зада. Она вскочила в сумасшедшем восторге,
блестя глазами и слезами:
секрет: Титов дал ей отставку! Полную отставку! Мы с Гришкой
все слышали в гостиной: они идут по балкону, мы сели на пол за
креслами, а он ей и говорит, страшно оскорбительно: "Сударыня,
я не из тех, кого можно водить за нос. И притом я вас не люблю.
Полюблю, если заслужите, а пока никаких объяснений". Здорово?
Так ей и надо!
еще чувствуя на своих губах ее тело.
семейственности, -- гости в шесть часов уехали... Теплые
сумерки, лекарственный запах цветущих лип за кухней. Сладкий
запах дыма и кушаний из кухни, где готовят ужин. И мирное
счастье всего этого -- сумерек, запахов -- и все еще что-то
обещающая мука ее присутствия, ее существования возле него...
разрывающая душу мука любви к ней -- и ее беспощадное
равнодушие, отсутствие... Где она? Он сошел с переднего
балкона, слушая мерный, с промежутками, визг и скрип качелей
под соснами, прошел к ним -- да, это она. Он остановился,
глядя, как она широко летает вверх и вниз, все туже натягивая
веревки, силясь взлететь до последней высоты, и делает вид, что
не замечает его. С визгом колец жутко летит кверху, исчезает в
ветвях и, как подстреленная, стремительно несется вниз,
приседая и развевая подол. Вот бы поймать! Поймать и задушить,
изнасиловать!
над гостями, спорили о них. Неестественно и зло смеялась и она,
жадно ела творог со сметаной, опять без единого взгляда в его
сторону. Одна Зойка молчала и все косилась на него, блестя
глазами, знающими что-то вместе с ним одним.
огня. Всюду стало темно и мертво. Незаметно ускользнув тотчас
после ужина в свою комнату, дверь которой выходила на передний
балкон, он стал совать свое бельишко в свой заплечный мешок,
Мацумото Сэйте
Грабб Джеф
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Каменистый Артем
Круз Андрей