по-моему, это такой смешной отказ, что не стоит обращать и внимания, и
я, право, удивляюсь вашему смущению.
рукой.
цына, - коли все причины злые от вас самих спервоначалу произошли-с,
Егор Ильич-с. Снявши голову, по волосам не плачут-с. Послушали бы ма-
меньку-с, так теперь бы и не плакали-с.
дядя умоляющим голосом, как будто напрашиваясь на объяснение.
и родительницу не любите-с, - с достоинством отвечала девица Перепелицы-
на. - Отчего вам было, спервоначалу, воли их не уважать-с? Они вам
мать-с. А я вам неправды не стану говорить-с. Я сама подполковничья
дочь, а не какая-нибудь-с.
тою целию, чтоб объявить всем нам, и особенно мне, новоприбывшему, что
она сама подполковничья дочь, а не какая-нибудь-с.
сама генеральша.
все более и более одушевляясь.
в отчаянии, - пять дней, целых пять дней вы сердитесь на меня и не хоти-
те со мной говорить! А за что? за что? Пусть же судят меня, пусть целый
свет меня судит! Пусть, наконец, услышат и мое оправдание. Я долго мол-
чал, маменька; вы не хотели слушать меня: пусть же теперь люди меня ус-
лышат. Анфиса Петровна! Павел Семеныч, благороднейший Павел Семеныч!
Сергей, друг мой! ты человек посторонний, ты, так сказать, зритель, ты
беспристрастно можешь судить...
- не убивайте маменьку!
продолжал дядя, разгоряченный до последней степени, что бывает иногда с
людьми слабохарактерными, когда их выведут из последнего терпения, хотя
вся горячка их походит на огонь от зажженной соломы, - я хочу сказать,
Анфиса Петровна, что я никого не оскорблю. Я и начну с того, что Фома
Фомич благороднейший, честнейший человек и, вдобавок, человек высших ка-
честв, но ... но он был несправедлив ко мне в этом случае.
дю.
деле думаете, что я, так сказать, бесчувственный столб? Ведь я вижу,
ведь я понимаю, со слезами сердца, можно сказать, понимаю, что все эти
недоразумения от излишней любви его ко мне происходят. Но, воля ваша,
он, ей-богу, несправедлив в этом случае. Я все расскажу. Я хочу расска-
зать теперь эту историю, Анфиса Петровна, во всей ее ясности и подроб-
ности, чтоб видели, с чего дело вышло и справедливо ли на меня сердится
маменька, что я не угодил Фоме Фомичу. Выслушай и ты меня, Сережа, -
прибавил он, обращаясь ко мне, что делал и во все продолжение рассказа,
как будто бы боясь других слушателей и сомневаясь в их сочувствии, -
выслушай и ты меня, и реши: прав я или нет. Вот видишь, вот с чего нача-
лась вся история: неделю назад - да, именно не больше недели, - проезжа-
ет через наш город бывший начальник мой, генерал Русапетов, с супругою и
свояченицею. Останавливаются на время. Я поражен. Спешу воспользоваться
случаем, лечу, представляюсь и приглашаю к себе на обед. Обещал, если
можно будет. То есть благороднейший человек, я тебе скажу; блестит доб-
родетелями и, вдобавок, вельможа! Свояченицу свою облагодетельствовал;
одну сироту замуж выдал за дивного молодого человека (теперь стряпчим в
Малинове; еще молодой человек, но с каким-то, можно сказать, универ-
сальным образованием!) - словом, из генералов генерал! Ну, у нас, конеч-
но, возня, трескотня, повара, фрикасеи; музыку выписываю. Я, разумеется,
рад и смотрю именинником! Не понравилось Фоме Фомичу, что я рад и смотрю
именинником! Сидел за столом - помню еще, подавали его любимый киселек
со сливками, - молчал-молчал да как вскочит: "Обижают меня, обижают!" -
"Да чем же, говорю, тебя, Фома Фомич, обижают?" - "Вы теперь, говорит,
мною пренебрегаете; вы генералами теперь занимаетесь; вам теперь генера-
лы дороже меня!" Ну, разумеется, я теперь все это вкратце тебе передаю;
так сказать, одну только сущность; но если бы ты знал, что он еще гово-
рил... словом, потряс всю мою душу! Что ты будешь делать? Я, разумеется,
падаю духом; фрапировало меня это, можно сказать; хожу как мокрый петух.
Наступает торжественный день. Генерал присылает сказать, что не может:
извиняется - значит, не будет. Я к Фоме: "Ну, Фома, успокойся! Не бу-
дет!" Что ж бы ты думал? Не прощает, да и только! "Обидели, говорит, ме-
ня, да и только!" Я и так и сяк. "Нет, говорит, ступайте к своим генера-
лам; вам генералы дороже меня; вы узы дружества, говорит, разорвали".
Друг ты мой! ведь я понимаю, за что он сердится. Я не столб, не баран,
не тунеядец какой-нибудь! Ведь это он из излишней любви ко мне, так ска-
зать, из ревности делает - он это сам говорит, - он ревнует меня к гене-
ралу, расположение мое боится потерять, испытывает меня, хочет узнать,
чем я для него могу пожертвовать. "Нет, говорит, я сам для вас все рав-
но, что генерал, я сам для вас ваше превосходительство! Тогда помирюсь с
вами, когда вы мне свое уважение докажете". - "Чем же я тебе докажу мое
уважение, Фома Фомич?" - "А называйте, говорит, меня целый день: ваше
превосходительство; тогда и докажете уважение". Упадаю с облаков! Можешь
представить себе мое удивление! "Да послужит это, говорит, вам уроком,
чтоб вы не восхищались вперед генералами, когда и другие люди, может,
еще почище ваших всех генералов! "Ну, тут уж я не вытерпел, каюсь! отк-
рыто каюсь! "Фома Фомич, говорю, разве это возможное дело? Ну, могу ли я
решиться на это? Разве я могу, разве я вправе произвести тебя в генера-
лы? Подумай, кто производит в генералы? Ну, как я скажу тебе: ваше пре-
восходительство? Да ведь это, так сказать, посягновение на величие су-
деб! Да ведь генерал служит украшением отечеству: генерал воевал, он
свою кровь на поле чести пролил! Как же я тебе-то скажу: ваше превосхо-
дительство?" Не унимается, да и только! "Что хочешь, говорю, Фома, все
для тебя сделаю. Вот ты велел мне сбрить бакенбарды, потому что в них
мало патриотизма, - я сбрил, поморщился, а сбрил. Мало того, сделаю все,
что тебе будет угодно, только откажись от генеральского сана!" - "Нет,
говорит, не помирюсь до тех пор, пока не скажут: ваше превосходи-
тельство! Это, говорит, для нравственности вашей будет полезно: это сми-
рит ваш дух!" - говорит. И вот теперь уж неделю, целую неделю говорить
не хочет со мной; на всех, кто ни приедет, сердится. Про тебя услыхал,
что ученый, - это я виноват: погорячился, разболтал! - так сказал, что
нога его в доме не будет, если ты в дом войдешь. "Значит, говорит, уж я
теперь для вас не ученый". Вот беда будет, как узнает теперь про Коров-
кина! Ну помилуй, ну посуди, ну чем же я тут виноват? Ну неужели ж ре-
шиться сказать ему "ваше превосходительство"? Ну можно ли жить в таком
положении? Ну за что он сегодня бедняка Бахчеева из-за стола прогнал?
Ну, положим, Бахчеев не сочинил астрономии; да ведь и я не сочинил аст-
рономии, да ведь и ты не сочинил астрономии... Ну за что, за что?
с ума!.. Вы не свои, вы чужие речи переговариваете, маменька! Я, нако-
нец, столбом, тумбой, фонарем делаюсь, а не вашим сыном!
рассказом, - я слышал от Бахчеева - не знаю, впрочем, справедливо иль
нет, - что Фома Фомич позавидовал именинам Илюши и утверждает, что и сам
он завтра именинник. Признаюсь, эта характеристическая черта так меня
изумила, что я ...
перебил меня дядя. - Он не так только выразился, а он прав: завтра его
рожденье. Правда, брат, прежде всего...
самого себя обмануть да Фоме Фомичу угодить. А рожденье его в марте бы-
ло, - еще, помните, мы перед этим на богомолье в монастырь ездили, а он