хранил пять писем; он получил их, когда уже был в Крыму. И
теперь он мгновенно целиком вспомнил ту крымскую зиму:
норд-ост, вздымающий горькую пыль на ялтинской набережной,
волну, бьющую через парапет на панель, растерянно-наглых
матросов, потом немцев в железных грибах шлемов, потом веселые
трехцветные нашивки,-- дни ожиданья, тревожную передышку,--
худенькую, веснушчатую проститутку со стрижеными волосами и
греческим профилем, гуляющую по набережной, норд-ост,
рассыпающий ноты оркестра в городском саду, и -- наконец --
поход, стоянки в татарских деревушках, где в крохотных
цирюльнях день-деньской, как ни в чем не бывало, блестит
бритва, взбухает мылом щека, меж тем как на улице, в пыли,
мальчишки хлещут по своим волчкам, как тысячу лет тому назад,--
и дикую ночную тревогу, когда не знаешь, откуда стрельба, и кто
бежит вприпрыжку через лужи луны, между косыми черными тенями
домишек.
удлиненный листок с рисунком в левом углу: молодой человек в
лазурном фраке, держа за спиной букет бледных цветов, целует
руку даме, такой же нежной, как и он, с завитками вдоль щек, в
розовом, высоко подпоясанном, платье.
написано было спустя два года с лишком после той счастливейшей
осени.
знаю, увижу ли я вас еще когда-нибудь, но мне так хочется,
чтобы вы все-таки не забывали меня".
цыпочках. Под "ш" и над "т" были для отличия черточки; конечная
буква бросала вправо стремительный хвостик; только у буквы "я"
в конце слов трогательно загибался хвостик вниз и влево, как
будто Машенька в последний миг брала слово назад; точки были
очень крупные, решительные, зато запятых было мало.
холодный снег. Холодно, жутко, тоскливо. И вдруг, как птица
прорежет ум мысль, что где-то, там, далеко-далеко, люди живут
совершенно другой, иной жизнью. Они не прозябают, как я в глуши
маленького заброшенного хуторка...
что-либо. Хотя бы самые пустяки".
далекий январский вечер по крутой каменистой тропе, мимо
татарских частоколов, увенчанных там и сям конскими черепами, и
как сидел над ручьем, тонкими струями омывающим белые гладкие
камни, и глядел сквозь тончайшие, бесчисленные, удивительно
отчетливые сучки голой яблони на розовато-млеющее небо, где
блестел, как прозрачный обрезок ногтя, юный месяц, и рядом с
ним, у нижнего рога, дрожала светлая капля -- первая звезда.
в садах, об осле, ревущем утром за домом, в татарском дворе. Он
писал ласково, мечтательно, припомнил мокрые сережки на
скользком мостике беседки, где они встретились.
вы пишете, что все-таки помните меня? И не забудете? Нет? Как
хорошо!
как в Воскресенске? Хотелось бы вам опять побродить по знакомым
местам? Мне-- ужасно. Как хорошо было бродить под дождем в
осеннем парке. Почему тогда не было грустно в худую погоду?
Пока брошу писать, пойду пройдусь.
моей стороны. Правда? Ну простите, милый Лева, я правда больше
не буду".
Как он помнил эту вот веселую ужимку ее, низкий грудной смешок,
когда она просила прощенья... Этот переход от пасмурного вздоха
к горячей живости взгляда.
она в том же письме.-- Теперь не надо прерывать эту маленькую
ниточку, которая натянулась между нами. Я хочу написать,
спросить очень много, и мысли путаются. Я много горя видела и
пережила за это время. Пишите, пишите, ради Бога, почаще и
побольше. А пока всего, всего хорошего. Хотелось бы проститься
сердечнее, но может быть за это долгое время я разучилась. А
может быть и другое что удерживает?"
счастья. Ему непонятно было, как он мог расстаться с Машенькой.
Он только помнил их первую осень,-- все остальное казалось
таким неважным, бледным,-- эти мученья, размолвки. Его тяготила
томная темнота, условный лоск ночного моря, бархатная тишь
узких кипарисовых аллей, блеск луны на лопастях магнолий.
но минутами он решал все бросить, поехать искать Машеньку по
малороссийским хуторкам. И было что-то трогательно-чудесное,--
как в капустнице, перелетающей через траншею,-- в этом
странствии писем через страшную Россию. Его ответ на второе
письмо очень запоздал, и Машенька никак не могла понять, что
случилось,-- так была она уверена, что для писем их нет обычных
в то время преград.
молчанье,-- но я не думаю, не хочу думать, что и теперь вы не
ответите мне. Вы не потому не ответили, что не хотели, а просто
потому, что... ну не могли, не успели что ли... Скажите, Лева,
ведь смешно вам теперь вспоминать ваши слова, что любовь ко мне
-- ваша жизнь, и если не будет любви,-- не будет и жизни...
Да... Как все проходит, как меняется. Хотели бы вы вернуть все
что было? Мне сегодня как-то слишком тоскливо...
конца, и чье оно, тоже не помню. Теперь буду ждать вашего
письма. Я не знаю, как попрощаться с вами. Быть может, я
поцеловала вас. Да, должно быть..."
рада, что получила. Оно такое милое, милое... Да, нельзя забыть
того, что мы любили друг друга, так много и светло. Вы пишете,
что за миг отдали бы грядущую жизнь,-- но лучше встретиться и
проверить себя.
земскую телефонную станцию и попросите номер 34. Возможно, что
вам ответят по-немецки: это у нас стоит германский лазарет. Вы
попросите позвать меня.
и света развеселило. Очень смешной господин с желтой бородкой
за мной ухаживал и называл "королевой бала". Сегодня же так
скучно, скучно. Обидно, что дни уходят и так бесцельно,
глупо,-- а ведь это самые хорошие, лучшие годы. Я, кажется,
скоро превращусь в "ханжу". Нет, этого не должно быть.
Приедете ли сюда повидаться со мной? Нельзя? Ну, что же
делать... А может быть? Какую глупость я написала: приехать
только для того, чтобы повидать меня. Какое самомнение! не так
ли?
стихотворение "ты моя маленькая, бледная жемчужина"
Краповицкого. Мне очень нравится. Напишите мне все, все. Целую
вас. Вот еще прочла,-- Подтягина:
Господи, как это странно... Если бы мне сказали тогда, что я
именно с ним встречусь..."
письмо. Получил он его накануне отъезда на фронт. Был холодный,
январский рассвет, и на пароходе его мутило от ячменного кофе,
письма. Было больно и обидно писать и в то же время сдерживать
самое себя в письмах. Неужели я жила эти три года без тебя, и
Афанасьев Роман
Контровский Владимир
Василенко Иван
Орлов Алекс
Лукин Евгений
Куликов Роман