Чтение 17–й страницы книги ~Чужие~

глядел на князя.

- Что? Говори, говори, - проскрипел наследник, вытаращив глаза. - Что, а?

Наследник не сердился, он по-своему любил преданного слугу Василия
Помазкина. Злое лицо князя сделалось будто проще, добрее.

Вынув из-за пазухи плотный белый пакет, бывший гвардеец рухнул на мягкий
бухарский ковер.

- Милостивец, родимец наш, возьми. - Старик стукнул об пол головой. -
Жалоба матушке императрице.

- Обидели тебя? Кто? - Петр сделал свирепое лицо.

- Ежели б меня, батюшка, - не вставая с колен, ответил Помазкин, - и
просить бы не стал. Поморян, мореходов наших, злодеи извести умыслили.
Корабельщину без разума рубят, в заморье отправляют, а без леса-то, сам
знаешь, батюшка, ни кораблей, ни мореходов... Престолу поруха.

Английский посланник, с невозмутимым видом разглядывавший восковых
солдат, расставленных на подступах к игрушечным крепостям, при этих словах
насторожился.

- Кто смеет?! - сорвался на визг наследник. - Встань, Василий! - Он,
нагнувшись, схватил старика за ворот. - Передам, сегодня передам... Как
смеют? - Он вырвал пакет из рук Помазкина и бросил на стол.

Василий поднялся и со слезами благодарности кинулся целовать руки
наследнику.

- Петр Федорович, да за это, за такую твою милость мы... - голос старика
дрогнул, - я, то есть, жизнь... - Глаза помора затуманились. - Только скажи,
все сделаем.

Великого князя тронули искренние, идущие от души слова преданного слуги.

- Сегодня передам, - твердо повторил он. - Сам просить тетушку стану.

Старик снова растянулся на ковре.

- Довольно, уйди, - махнул рукой наследник, - занят!

Помазкин, утирая слезы, пятясь, вышел из комнаты, плотно прикрыв дверь.

Воцарилось молчание. Посланник холеными ногтями отбивал дробь на
полированном столе. В камине весело потрескивали сухие дрова. Громко тикали
громоздкие бронзовые часы. Наследник усиленно пыхтел глиняной трубкой.

- Беспорядки, беспорядки, - неожиданно громко заговорил он, - везде
беспорядки... большое государство... трудно женщине.

- Ваше высочество, - поднялся посланник, взглянув на часы, - мне пора. Но
перед уходом я должен выполнить приятное поручение. - Он поклонился. - Ваше
высочество, миссис Кейт скоро уезжает на родину и решила на память
преподнести вашей светлейшей супруге этот маленький сувенир. - Англичанин
вынул из кармана атласную коробочку и открыл ее.

Великий князь с любопытством взглянул на большую бриллиантовую брошь.

- Какие камни! Прелесть! Передайте глубочайшую благодарность миссис Кейт.
Но чем я отблагодарю? Я, право, затрудняюсь...

- Не затрудняйтесь, ваше высочество. У меня к вам будет только одна
просьба.

Наследник поднял жиденькие брови. Его небольшая головка дернулась.

- О, не беспокойтесь, ваше высочество, просьба самая маленькая, -
поспешил успокоить великого князя посланник. Он помолчал. - Подарите мне
это, ваше высочество. - Кейт взял в руки поморскую жалобу.

Брови наследника еще больше поднялись. Да и как не удивляться
чудаковатому англичанину!

- Этот конверт... О дорогой сэр, но это ничтожно! - воскликнул он. - Если
хотите, прошу вас! - Великий князь склонил голову. - Однако меня мучает
любопытство, зачем вам этот конверт?

- Благодарю вас, ваше высочество, вы так великодушны... Итак, я считаю
конверт своей собственностью. - Посланник взглянул на великого князя.

- Да-да, дорогой сэр!

Взяв со стола пакет, англичанин шагнул к камину и бросил его в огонь.

- Я хотел избавить вас от лишнего беспокойства, ваше высочество. -
Любезно раскланявшись, англичанин вышел.

* * *

На другой день в дом к Петру Савельеву пришел старик Помазкин. Красная с
золотым позументом ливрея была изрядно выпачкана грязью. Он был пьян, но на
ногах держался крепко и рассуждал здраво.

- Амос Кондратьевич, друг милый! Прости ты старого дурака. Не вышло
дело... Прошибся я, тем людям веру дал. Вот оно и получилось... с того и
пьян седни.

- Да что получилось-то? - допытывался встревоженный Корнилов.

- А так, - отмахивался старик, - вдругорядь жалобу писать надо. На тот
год привезешь, дак я без ошибки, в собственные руки... А теперь ехал бы ты
домой, друг, - опустишь зимнюю дорожку, намаешься.

Тем и кончился разговор. Ничего не добившись, уехал в Архангельск Амос
Кондратьевич. А Василий Помазкин даже старому своему дружку Петру Савельеву
не открыл, куда делась поморская жалоба. Сам-то Помазкин хорошо про то знал.
Выгребая золу из камина в кабинете наследника, он нашел там обгоревшие
остатки гербовой бумаги.

Глава одиннадцатая

В ЗАПАДНЕ

Очнулась Наталья в теплой избе, на мягкой постели. Около нее хлопотали
две молоденькие девушки с завидным румянцем на щеках. Они радостно
вскрикнули, увидев, что Наталья открыла глаза.

Подошла полная пожилая женщина с приятным спокойным лицом. Она подала
Наталье кружку с какой-то темной жидкостью.

- Пей, родная, - певуче сказала женщина, - на божьей травке настоено, сил
вдвое прибудет. О матери не тревожься, жива - здорова она.

- Спасибо, - ответила Наталья. Она осушила кружку с горьковатым напитком.
Помолчав, спросила: - Что за люди спасли нас?

- Муж мой и сыновья, - с гордостью сказала женщина. - Услышали, кто-то
кричит в лесу, и поспешили. А это дочки мои, - показала она на девушек.

Сестры-близнецы Дуняша, Дарья и Луша - девки краше одна другой.
Круглолицые, пышнотелые, с толстыми русыми косами, ростом невелички - в
мать, они, словно колобки, катались по горнице.

Любопытные не в меру девушки засыпали Наталью вопросами: как живут в
городе, богато ли, весело ли, много ли женихов да часты ли свадьбы?

- Есть ли у тебя, Натальюшка, жених? - помолчав, спросила бойкая
смешливая Луша.

- Есть, девоньки, Иваном зовут, - ответила, зардевшись, девушка, - и
свадьба летом.

- Счастливая ты... у нас в лесу не сыщешь женихов-то, окромя волков да
медведей, - с сожалением промолвила Даша, накручивая кончик косы на палец.

- Осьмнадцатый годок на свете живем, а путного ничего не видели, -
вторила ей Дуня, лукаво посматривая на сестер. - А скажи, Натальюшка, -
спросила она, вздохнув, скромно опустив глаза, - правду люди говорят, нет
лучше игры, как с милым в переглядушки?

- Одно, девушки, скажу, - вспыхнув, смутилась Наталья, - без солнышка
нельзя пробыть и без милого нельзя прожить... За милого я на себя
поступлюсь, не пожалею...

- Прошлым летом, - тараторила Луша, - к нам охотник в избу заходил. Мужик
молодой и лицом приглядист, я как увидела, так, поверишь, голова вкруг пошла
.. И посейчас не спится, не лежится, все про милого грустится.

- Цыц, бесстыдницы! - прикрикнула мать. - Только и дела им, что о женихах
толковать.

- Взамуж-то охота, матушка, - задорно отвечала Луша, - пущай нам папаня
вскорости женихов приведет...

- Вот ужо скажу отцу. Он поохладит вожжой-то, - нахмурилась мать, - ишь
кака царевна, подай жениха. Девушки замолкли, присмирели.

- А спасители наши где? - вспомнила Наталья.

- У домницы, девонька, руду плавят. Да ты погоди, не спеши, - добавила
хозяйка, видя, что Наталья хочет встать, - отдохни, покушай.

Но Наталье не терпелось. Одевшись, она вместе с девушками выбежала на
улицу. Большая серая собака бросилась к Наталье.

- Волк! - закричала девушка, прячась за спины хозяйских дочерей.

- Что ты, Наташенька, не бойся, это наш Разбой. Он тоже тебя спасал,
волка загрыз.

Наталья вспомнила, как было, робко протянула руку и погладила пса.

- Разбой, Разбойничек мой, - приговаривала девушка, лаская собаку.

Помахивая дружелюбно хвостом, пес лизнул ей руку.

- Полюбил тебя Разбой, - удивилась Евдокия, - злой он у нас. Чужих не
жалует. Ну, пойдемте, девушки, к домницам. Видишь, Наташа, сарай у речки?
Там отец...

Панфил Рогозин, приписной крестьянин Лонгозерского медноплавильного
завода, был родом с Кижинского погоста. Много тягот лежало на плечах
приписных крестьян, и жизнь их сделалась вконец невыносимой.

Особенно тяжело доставался мужикам уголь. Они заготовляли в лесу большие
поленья, выкладывали высокие дровяные холмы, засыпали их землей, обкладывали
дерном и томили дерево, медленно сжигая его на малом огне.

Готовый уголь надо везти на завод. Трудно управиться мужику на своей
лошаденке, когда до завода добрая сотня верст.

Но и это не все: приписные крестьяне платили подушную подать деньгами,
как и все крестьянство на Руси. Тут-то и начинался порочный круг: чтобы
добыть деньги для подушной подати, Панфилу Рогозину приходилось уходить на
заработки в Питер, а для рубки дров и перевозки угля он нанимал работника.
Наемному человеку Рогозин платил в несколько раз больше, чем он сам получал
от завода. Неродимая северная земля плохо кормила мужиков; того, что
зарабатывала семья, едва хватало на пропитание.

Не освобождались приписные крестьяне и от других многочисленных