решение, она прошла весь нижний этаж к лестнице и подняла голову.
обязанности.
прежде чем совершить это, еще раз пристально в глубину глубин глаз Тави
заглянула она, как бы с сомнением и упрямством; на момент мстительная черта
легла в ее потемневшем лице и, опасно сверкнув, исчезла. Не раз уже по пути
заговаривала она сама с собой; теперь Тави услышала: "Господи боже, помоги
мне и научи не сказать лишнего". - Как ни странно, молитвенный шепот этот
решительно испугал Тави; она уже повернулась с желанием проворно сбежать
вниз, но устыдилась. - Катриона была куда смелее меня, - сказала она,
вспоминая чудесный роман автора "Новых Арабских ночей", - и нисколько не
старше. Чего же боюсь я? Эта женщина пострадала; наверное, жизнь ее была
сплошньм горем. Она расстроена, ничего более.
разочарованная тем, что вместо кладовой Синей Бороды или чего-нибудь
отвечающего ее сердцебиению - увидела всего лишь очень роскошную и очень
большую комнату, дальние предметы которой, благодаря светлой и глубокой
перспективе, казались видимыми через уменьшительные стекла бинокля.
них книги - любимое и постоянное чтение моего покойного мужа. Что-нибудь вы
поймете во всем этом и, когда надумаете уйти, дайте звонок. Я тотчас приду.
Есть вещи, о которых тяжело говорить, - прибавила она, заметив, что Тави уже
набирает, соответственно новому удивлению, приличное количество воздуха, -
но которые нужно знать. Итак, вы остаетесь; будьте как дома.
как отнестись ко всему этому, вдова Торпа, взяв со стола часть бумаг, вышла
и притворила дверь; стало тихо, Тави была одна.
нет, не запирают; но короб загадок высыпан уже на мою голову. Все загадки
крепкие, как лесные орехи.
было более двадцати, кроме панно, и все они казались иллюстрациями одного
сочинения - так однородно-значительно было их содержание. Альковы, феи,
русалки, символические женские фигуры времен года, любовные сцены разных
эпох, купающиеся и спящие женщины; наконец, картины более сложного
содержания, центром которого все же являлись поцелуй и любовь, - Тави
пересмотрела так бегло, что едва запомнила их томные и томительные сюжеты.
Она торопилась. Ее особенностью был нервный позыв схватить вниманием все
сразу или сколько возможно больше. Поэтому, быстро переходя от столов к
этажеркам, от этажерок к шкалам и статуям, везде, так или иначе - в форме
помпейской безделушки, этюда или изваяния - она наталкивалась на изображение
обнаженной женщины, из чего вывела заключение, что покойный имел пристрастие
к живописи; может быть, рисовал сам. "Но что я должна смотреть, что надо
увидеть?" В недоумении повела она бровью, пожала плечом, задумчиво
рассматривая сквозь стекло шкапов красивые переплеты книг, уже манившие ее
страсть к чтению, и сказала себе: "Начнем с главного. Наверное, эти книги
должна была бы я читать умершему. Посмотрим".
заглядывать в сердце книги, ее середину, что всегда делала с целью
почувствовать, залюбопытствует ли страстно душа, она выделила ряд страниц
наудачу и внимательно прочла их. По мере того, как шрифт вел ее к темным
местам, значение которых не поддавалось ее опыту, но говорило все же сотой
частью своей нечто особенное, подобное лукавой исповеди или намеку, ее брови
сжимались все мрачнее, рассекая белизну выпуклого и чистого лба морщиной
сурового напряжения. И медленно, как от сильной боли, сдержанной
чрезвычайным усилием, от самых ее плеч, по шее, ушам, по всему оставшемуся
спокойным лицу поднялся, алея, густой румянец стыда.
аккуратно вдвинула его на прежнее место, прикрыла дверь шкапа, медленно
подошла к звонку и с наслаждением придержала палец на кнопке до тех пор,
пока он не заныл. Все стало ясно ей; все загадки этого утра нашли точное
объяснение, и хотя на ней не было никакой вины, она чувствовала себя так,
как если бы ее зеленая пальма была уже схвачена жесткой рукой. Но она не
оскорбилась, - тень смерти стояла меж ней и судьбой этого дома, - смерть
унесла все.
Тави. "Так вот как ты жила!" На эту мысль девушки, как бы угадав ее,
прозвучал ответ: - Да, все мы не знаем, что нам придется делать на этом
свете. Но - добавить ли что-нибудь?
Прежде чем распрощаться и уйти, я хочу видеть умершего.
обыкновенно подвижное и нервное лицо Тави стойко охраняло теперь свою мысль;
и вообще была она уже не совсем та, прежняя; ее слова звучали добродушно и
твердо, с неторопливостью затаенной воли. Чтобы рассечь молчание, Тави
прибавила: - Обыкновенная вежливость требует этого от меня Уже нет того
человека. Я приехала к нему, на его деньги, одним словом, внутренне мне
нужно проститься и с ним.
диагональ кабинета к портьере, подняв которую, открыла скрытую за нею дверь
соседнего помещения. Занавеси были там спущены, и огонь высокой свечи
отдаленно блеснул из сумерек в ливень дневного света, потопившего кабинет.
позвала войти эту женщину, лицо которой мучительно волновало ее. - Разве вы
не войдете?
рассмеялась. - Если я войду, я буду смеяться, - вот так, - все время;
смеяться и ликовать. Но вы, когда взглянете на его лицо, вспомните,
вспомните шестерых и помилосердствуйте им. Две отравились. Судьба остальных
та самая, какой широко пользуются косметические магазины. Не сразу он
достигал цели, о нет! Вначале он создавал атмосферу, настроение... привычку,
потом - книги, но издалека, очень издалека; быть может, с "Ромео и
Джульетты", - и далее, путем засасывания...
потрясло гневом, но, удержась, она махнула рукой: - Идите! - И девушка
подошла одна к мертвому. Торп лежал на возвышении, закрытый простынями до
подбородка; огни свечей бродили по выпуклостям колен, рук и груди складками
теней; мясистое лицо было спокойно, и Тави, едва дыша, в упор рассматривала
его. По всему лицу мертвого уже прошло неуловимое искажение, меняющее иногда
черты до полной несхожести с тем, каковы были они живыми; в данном случае
перемена эта не была разительной, лишь строже и худее стало это лицо.
Умершему, казалось, было лет пятьдесят, пятьдесят пять; его довольно густые
волосы, усы и борода чернели так ненатурально, как это бывает у крашеных;
толстый, с горбиной нос; мертвенно-фиолетового оттенка губы неприятно ярко
выделялись на тусклой коже дряблых, с ямками, щек. Глаза ввалились; под
веками стояла их мертвая, белая полоса, смотрящая в невидимое. Как, почему
остановилось внезапно гнилое, жирное сердце? Под этим черепом свернулись
мертвые черви мыслей; последних, кто может узнать их? Тави могла бы видеть и
развернуть комки мозговой слизи в их предсмертный, цветущий хаос - блеск
умопомрачительной оргии, озарившей видением пахнущую духами спальню;
видением - больше и острей сна, с вставшими у горла соблазнами всей жизни,
перехватившими удар сердца сладкой электрической рукою своей. Та сила,
которая равно играет чудесами машин и очарованием струн, нанесла твердый
удар. С минуту здесь побыл Крукс. Но не было воздушных следов.
слов "жизнь", "смерть", "рождение". "А завтра день моего рождения! Это так
приятно, что и сказать невозможно". Тогда в ней просияла улыбка.
эти слова с взглядом на все лицо Торпа. - Торп, я прощаю вас. И я должна
что-нибудь прочесть вам, что хочется мне.
дети, вытаскивая занозу, и среди простых переплетов выдернула что попало.
Книгу она раскрыла, лишь подойдя опять к мертвому. То был Гейне,
"Путешествие на Гарц".
но наконец остановились, и, успокаиваясь сама, тихо, почти про себя, прочла
Тави первое, что пересекло взгляд:
захочется попросить ее на дорогу. И я ухожу. Прощайте.
подобным сострадательному рукопожатию. Потом торопливо ушла, метнув портьеру
так быстро, что по ее разгоряченному лицу прошел ветер. И этот поцелуй был
единственным поцелуем Торпа за всю его жизнь, ради которого ему стоило бы
снова открыть глаза.
даже на то, что остающейся у нее суммы не хватало купить билет; деньги были
предложены ей без обиды, но сердце Тави твердо восстало.
отсюда.