той чащи, что у вас с тылу, не дадут вам высунуться, и будете вы сидеть, как
сурки в норах. Не годится, это не годится! В трех милях отсюда есть место,
где можно, как думал я не раз, когда проходил там, продержаться много дней и
недель, если бы чьи-нибудь сердца и руки потянулись к кровавому делу.
об их готовности ввязаться в любую схватку. Скваттер жадно ухватился за
намек, так неохотно сделанный траппером, который, следуя своему особому ходу
мыслей, очевидно, внушил себе, что его долг - держаться строгого
нейтралитета. Несколько вопросов, прямых и настойчивых, позволили скваттеру
получить добавочные сведения; потом Ишмаэл, всегда медлительный, но в
трудную минуту способный проявить необычайную энергию, безотлагательно
приступил к выполнению задуманного.
пройти по равнине изрядный конец, самим волоча груженые повозки, без колеи,
без дороги, следуя только скупому объяснению траппера, указавшего лишь общее
направление. Мужчины вкладывали в работу всю свою исполинскую силу, но
немало труда легло также на женщин и детей. В то время как сыновья,
распределив между собой тяжелые фургоны, тянули их вверх по ближнему склону,
их мать и Эллен Уэйд, окруженные напуганными малышами, плелись позади,
сгибаясь под тяжестью разной клади, кому какая была по силам.
плечом застрявшую повозку, пока не увидел, что главная трудность - выбраться
на ровное место - осилена. Здесь он указал, какого держаться пути, остерег
сыновей, чтобы они потом не упустили преимущества, приобретенного таким
большим трудом, и, кивнув своему шурину, вернулся вместе с ним в опустевший
лагерь.
с дремлющим псом у ног, и молча наблюдал происходившее. Порой его исхудалое,
но сильное, с твердыми мышцами лицо освещала улыбка - как будто солнечный
луч скользил по заброшенным руинам, - и тогда становилось ясно, что старику
доставляло истинную радость, если кто-нибудь из юношей вдруг показывал свою
богатырскую силу. Потом, когда караван медленно двинулся в гору, облако
раздумья и печали снова легло на лицо старика, и явственней проступило
обычное для него выражение тихой грусти. По мере того как повозки удалялись
одна за другой, он с возрастающим волнением отмечал перемену картины и
всякий раз с недоумением поглядывал на маленький шатер, который вместе со
своей пустой повозкой все еще стоял в стороне, одинокий и словно забытый.
Но, видно, как раз ради этой забытой было части обоза Ишмаэл и отозвал
сейчас своего угрюмого помощника.
маленькой подводе и вкатили ее под полы шатра тем же манером, как накануне
выкатили ее из-под них. Потом оба они скрылись за завесой, и последовало
несколько минут напряженного ожидания, во время которых старик, втайне
толкаемый жгучим желанием узнать, что означала вся эта таинственность, сам
того не замечая, подступал все ближе и ближе, пока не оказался ярдах в
десяти от запретного места. Колыхание парусины выдавало, чем были заняты
укрывшиеся за ней, хотя они работали в полном молчании. Казалось, оба делают
привычное дело, каждый точно исполняя свою задачу: Ишмаэлу не приходилось ни
словом, ни знаком подсказывать хмурому своему помощнику, что и как ему
делать. Вдвое быстрей, чем мы об этом рассказали, работа по ту сторону
завесы была завершена, и мужчины вышли наружу. Слишком поглощенный своим
делом, чтобы заметить присутствие траппера, Ишмаэл принялся откреплять полы
завесы от земли и закладывать их за борта подводы таким образом, чтобы
недавний шатер снова превратился в верх фургона. Парусиновый свод подрагивал
при каждом случайном толчке легкой повозки, на которую, по всей очевидности,
опять поместили тот же секретный груз. Едва закончена была работа,
беспокойный помощник Ишмаэла заметил неподвижную фигуру наблюдателя. Уронив
оглоблю, которую поднял было с земли, чтобы заменить собой животное, менее,
чем он, разумное и, конечно, менее опасное, он закричал:
человек не враг, я покрою срамом отца и мать, назовусь индейцем и пойду
охотиться с сиу!
которым Ишмаэл смерил старика. Он посмотрел в одну, в другую сторону, точно
ища достаточно грозное орудие, чтоб одним ударом уничтожить дерзкого; потом,
верно вспомнив, что ему еще понадобятся советы траппера, он, чуть не
задохнувшись, принудил себя спрятать злобу.
для баб в городах и поселениях, а мужчине, привыкшему жить там, где места
хватает на каждого, не пристало вынюхивать тайны соседей. Какому стряпчему
или шерифу ты собираешься продать свои новости?
делам, - отвечал старик без тени страха и выразительно поднял руку к небу:
таить от него - даже в этой пустыне.
словах. Ишмаэл стоял задумчивый и мрачный, а его помощник невольно глянул
украдкой на ясное небо над головой, широкое синее небо, как будто и впрямь
ожидая разглядеть в его куполе всевидящий божий глаз. Скваттер, однако,
быстро отбросил свои колебания. Все же спокойная речь старика, его твердая.
сдержанная манера защитили его от новых нападок, если не от худшего.
голос его был достаточно суров, хотя уже и не звучал угрозой, - ты помог бы
толкать один из тех возов, а не болтался здесь, где не нуждаются в
непрошеных помощниках!
этому возу не хуже, чем к другому.
усилия рванул небольшую повозку, которая покатилась по траве, казалось, с
той же легкостью, как раньше, когда ее тащили лошади.
же в ней скрыто, пока и она не достигла гребня подъема и не исчезла в свой
черед за холмом. Тогда он отвел глаза и оглядел опустевшее место стоянки.
Что вокруг не видно было ни души, едва ли бы смутило человека, издавна
свыкшегося с одиночеством, если бы покинутый лагерь всем своим видом не
говорил так живо о своих недавних постояльцах - и об оставленном ими
опустошении, как тут же отметил старик. Качая головой, он поднял взгляд к
голубому просвету над головой, где вчера еще шумели ветвями деревья, те, что
сейчас, лишенные зелени, лежали у него в ногах, - ненужные, брошенные
бревна.
же самое. И все-таки я сам привел их сюда, а теперь указал им единственное
прибежище по соседству на много миль вокруг. Вот он, человек, - гордец и
разрушитель, беспокойный грешник... Он приручает полевого зверя, чтоб
утолить свои суетные желания, и, отняв у животных их естественную пищу, учит
их губить деревья, обманывать свой голод листьями...
(остатки той рощи, где расположил свой лагерь Ишмаэл), донесся в этот миг до
его ушей и оборвал его разговор с самим собой. Верный привычкам долголетней
жизни в дремучих лесах, старик вскинул ружье к плечу чуть ли не с той же
бодростью и быстротой, как, бывало, в молодости; но, вдруг опомнившись, он
опустил ружье с прежней безропотной грустью в глазах.
не принесут тебе гибели. Я поел и попил: зачем я стану отнимать у кого-то
жизнь, когда мои нужды не требуют жертвы? Недалеко то время, когда птицы
выклюют мои незрячие глаза и опустятся на мои оголившиеся кости: потому что,
если все живое создано, чтобы погибнуть, как могу я ожидать, что буду жить
вечно? Выходи, выходи же! Эти слабые руки не причинят тебе вреда.
из-за куста. - Когда ты выставил дуло вперед, мне твой вид был не очень по
вкусу: он как будто говорил, что ты когда-то мастерски стрелял.
тайным удовольствием свое былое искусство. - Были дни, когда мало кто лучше
меня знал цену вот такому длинному ружью, как это, даром что сейчас я кажусь
беспомощным и дряхлым. Да, ты прав, молодой человек. И были дни, когда
небезопасно было шевельнуть листок на таком расстоянии, что я мог бы
услышать шелест, или красному мингу, - добавил он, понизив голос и нахмурив
взор, - выглянуть краем глаза из своей засады. Слышал ты о красных мингах?
подталкивая его к чаще; при этом он беспокойно озирался, точно хотел
увериться, что никто за ним не следит. - О самых обыкновенных миногах; а вот
о красных или там зеленых не слышал.
своим лукавым, но беззвучным смехом. - Мальчик спутал человека с рыбой!
Впрочем, минг не многим лучше самой жалкой бессловесной твари; а поставь
перед ним бутылку рома, да так, что б можно было до нее дотянуться, - тут он
и вовсе превращается в скота... Ох, не забуду я того проклятого гурона с
верхних озер! Моя пуля сняла его с уступа скалы, где он притаился. Это было
в горах, далеко за...
увлеченный воспоминаниями о делах полувековой давности он шел, не противясь,
за юношей.
Глава 8
троянского молокососа.
Ильин Андрей
Лондон Джек
Конюшевский Владислав
Роллинс Джеймс
Андреев Николай