гладко выбрито, и каждая черта выделялась четко, как у камеи. От солнца
и соленой морской воды кожа его потемнела и стала бронзовой, и это при-
давало его красоте дикарский вид, напоминая о долгой и упорной борьбе со
стихиями. Полные губы были очерчены твердо и даже резко, что характерно
скорее для тонких губ. В таких же твердых и резких линиях подбородка,
носа и скул чувствовалась свирепая неукротимость самца. Нос напоминал
орлиный клюв, - в нем было что-то хищное и властное. Его нельзя было
назвать греческим - для этого он был слишком массивен, а для римского -
слишком тонок. Все лицо в целом производило впечатление свирепости и си-
лы, но тень извечной меланхолии, лежавшая на нем, углубляла складки вок-
руг рта и морщины на лбу и придавала ему какое-то величие и закончен-
ность.
но передать, как глубоко интересовал меня этот человек. Кто он? Что он
за существо? Как сложился этот характер? Казалось, в нем были заложены
неисчерпаемые возможности. Почему же оставался он безвестным капитаном
какой-то зверобойной шхуны, прославившимся среди охотников только своей
необычайной жестокостью?
могла бы поднять такого, как вы, на любую высоту. Лишенный совести и
нравственных устоев, вы могли бы положить себе под ноги мир. А я вижу
вас здесь, в расцвете сил, которые скоро пойдут на убыль. Вы ведете без-
вестное и отвратительное существование, охотитесь на морских животных,
которые нужны только для удовлетворения тщеславия женщин, погрязших в
свинстве, по вашим же собственным словам. Вы ведете жизнь, в которой нет
абсолютно ничего высокого. Почему же при всей вашей удивительной силе вы
ничего не совершили? Ничто не могло остановить вас или помешать вам. В
чем же дело? У вас не было честолюбия? Или вы пали жертвой какого-то
соблазна? В чем дело? В чем дело?
вспышки. Наконец я умолк, запыхавшийся и смущенный. Помолчав минуту,
словно собираясь с мыслями, он сказал:
припомните: "Иное упало на места каменистые, где немного было земли, и
скоро взошло, потому что земля была неглубока. Когда же взошло солнце,
его обожгло, и, не имея корня, оно засохло; иное упало в терние, и вы-
росло терние и заглушило его".
одним из этих семян.
уборку и взялся уже за ручку двери, но он вдруг окликнул меня:
найдете там залив, называемый Ромсдаль-фьорд. Я родился в ста милях от-
туда. Но я не норвежец. Я датчанин. Мои родители оба были датчане, и я
до сих пор не знаю, как они попали в это унылое место на западном берегу
Норвегии. Они никогда не говорили об этом. Во всем остальном в их жизни
не было никаких тайн. Это были бедные неграмотные люди, и их отцы и деды
были такие же простые неграмотные люди, пахари моря, посылавшие своих
сыновей из поколения в поколение бороздить волны морские, как повелось с
незапамятных времен. Вот и все, больше мне нечего рассказать.
О перенесенных в детстве лишениях? О скудной жизни, когда нечего есть,
кроме рыбы? О том, как я, едва научившись ползать, выходил с рыбаками в
море? О моих братьях, которые один за другим уходили в море и больше не
возвращались? О том, как я, не умея ни читать, ни писать, десятилетним
юнгою плавал на старых каботажных судах? О грубой пище и еще более гру-
бом обращении, когда пинки и побои с утра и на сон грядущий заменяют
слова, а страх, ненависть и боль - единственное, что питает душу? Я не
люблю вспоминать об этом! Эти воспоминания и сейчас приводят меня в бе-
шенство. Я мог бы убить кое-кого из этих каботажных шкиперов, когда стал
взрослым, да только судьба закинула меня в другие края. Не так давно я
побывал там, но, к сожалению, все шкиперы поумирали, кроме одного. Он
был штурманом, когда я был юнгою, и стал капитаном к тому времени, когда
мы встретились вновь. Я оставил его калекой; он никогда уже больше не
сможет ходить.
вы научились читать и писать?
четырнадцать - юнгой, в шестнадцать - матросом, в семнадцать - старшим
матросом и первым забиякой на баке. Беспредельные надежды и беспре-
дельное одиночество, никакой помощи, никакого сочувствия, - я до всего
дошел сам: сам учился навигации и математике, естественным наукам и ли-
тературе А к чему все это? Чтобы в расцвете сил, как вы изволили выра-
зиться, когда жизнь моя начинает понемногу клониться к закату, стать хо-
зяином шхуны? Жалкое достижение, не правда ли? И когда солнце встало -
меня обожгло, и я засох, так как рос без корней.
шие такому возвышению, - мрачно возразил он. - Никто не создает эти обс-
тоятельства сам Все великие люди просто умели ловить счастье за хвост
Так было и с Корсиканцем И я носился с не менее великими мечтами. И не
упустил бы благоприятной возможности, но она мне так и не представилась.
Терние выросло и задушило меня. Могу вам сказать, Хэмп, что ни одна душа
на свете, кроме моего братца, не знает обо мне того, что знаете теперь
вы.
Мы, вероятно, встретимся с ним у берегов Японии. Его называют Смерть
Ларсен.
много...
но он едва умеет читать и писать.
слишком занят жизнью, чтобы думать о ней. Я сделал ошибку, когда впервые
открыл книгу.
Тихому океану, и уже начинает забирать к северо-западу, держа курс, как
говорят, на какой-то уединенный островок, где мы должны запастись прес-
ной водой, прежде чем направиться бить котиков к берегам Японии. Охотни-
ки упражняются в стрельбе из винтовок и дробовиков, а матросы готовят
паруса для шлюпок, обивают весла кожей и обматывают уключины плетенкой,
чтобы бесшумно подкрадываться к котикам, - вообще "наводят глянец", по
выражению Лича.
на всю жизнь. Томас Магридж боится этого парня до смерти и, как стемне-
ет, не решается носа высунуть на палубу. На баке то и дело вспыхивают
ссоры. Луис говорит, что кто-то наушничает капитану на матросов, и двоим
доносчикам уже здорово накостыляли шею. Луис боится, что Джонсону, греб-
цу из одной с ним шлюпки, несдобровать. Джонсон говорит все слишком уж
напрямик, и раза два у него уже были столкновения с Волком Ларсеном
из-за того, что тот неправильно произносит его фамилию. А Иогансена он
как-то вечером изрядно поколотил, и с тех пор помощник не коверкает
больше его фамилии. Но смешно думать, чтобы Джонсон мог поколотить Волка
Ларсена.
Рассказ Луиса вполне совпадает с краткой характеристикой, данной капита-
ном своему брату. Мы, вероятно, встретимся с ним у берегов Японии. "Жди-
те шквала, - предрекает Луис, - они ненавидят друг друга, как настоящие
волки".
промысловой флотилии; на пароходе четырнадцать шлюпок, тогда как на шху-
нах их бывает всего шесть. Поговаривают даже о пушках на борту и о
странных экспедициях этого судна, начиная от контрабандного ввоза опиума
в Соединенные Штаты и оружия в Китай и кончая торговлей рабами и откры-
тым пиратством. Я не могу не верить Луису, он как будто не любит приви-
рать, и к тому же этот малый - ходячая Энциклопедия по части котикового
промысла и всех, кто этим занимается.
кубрике охотников этого поистине дьявольского корабля. Там тоже драки и
все готовы перегрызть друг другу глотку. Охотники ежемиминутно ждут, что
Смок и Гендерсон, которые до сих пор не уладили своей старой ссоры, сце-
пятся снова, а Волк Ларсен заявил, что убьет того, кто выйдет живым из
этой схватки. Он не скрывает, что им руководят отнюдь не моральные сооб-
ражения. Ему совершенно наплевать, хоть бы все охотники перестреляли
друг друга, но они нужны ему для дела, и поэтому он обещает им царскую
потеху, если они воздержатся от драк до конца промысла: они смогут тогда
свести все свои счеты, выбросить трупы за борт и потом придумать для
этого какие угодно изъяснения. Мне кажется, что даже охотники изумлены
его хладнокровной жестокостью. Несмотря на всю свою свирепость, они