бухте Нукухива. Эта тема была неисчерпаема, он мог расспрашивать о них без
конца. Но мы сумели только ему сообщить, что в то время, когда мы покинули
территорию их врагов, в гавани стояло шесть французских военных кораблей.
Услышав это известие, Мехеви с помощью пальцев произвел ряд сложных
подсчетов, очевидно выясняя, сколько всего французов в эскадре.
распухшую ногу. Он тут же осмотрел ее с величайшим вниманием и немедленно
отправил с каким-то поручением оказавшегося поблизости мальчика.
дряхлого старца - настоящего туземного Гиппократа. Голова его была гола, как
скорлупа кокоса, каковую в точности напоминала также цветом и лоском,
длинная седая борода свисала до самого пояса. На лбу лежал венок, свитый из
листьев дерева ому, листья спускались прямо на глаза, защищая, вероятно, его
слабое зрение от ослепительных лучей солнца. По-старчески семеня, он
опирался на длинный тонкий посох, напоминавший мне волшебный жезл, с каким у
нас выходят на сцену театральные колдуны. В другой руке он держал зеленый
веер из только что сплетенных молодых кокосовых побегов. А с плеч его
свободными складками свисала разноцветная мантия из тапы, придавая особое
величие его согбенной фигуре.
мою ногу и пригласил начать осмотр. Знахарь перевел с меня на Тоби
испытующий взгляд, а затем приступил к делу. Внимательно оглядев мою
многострадальную конечность, он перешел к ощупыванию и, полагая, видимо, что
опухоль сделала ее совершенно нечувствительной, стал мять ее и щипать с
такой силой, что я буквально взвыл от боли. Я решил, что щипками и шлепками
я и сам могу лечиться, и попробовал отклонить его услуги. Но вырваться из
когтей старого чародея оказалось нелегко - он вцепился в мою ногу, будто всю
жизнь только о ней и мечтал, и, бормоча какие-то заклинания, продолжал свое
черное дело, барабаня по ней так, что я едва с ума не сошел от боли, а тем
временем Мехеви, руководствуясь, очевидно, такими же соображениями, по каким
любящая мамаша удерживает свое орущее чадо в зубоврачебном кресле, заключил
меня в могучие объятия, предоставляя злодею продолжать свои пытки.
танцор и мим, пытался жестами и гримасами выразить туземцам свой гневный
протест против такого обращения - движимый состраданием и тщась положить
конец моим мукам, он являл собою воплощенную азбуку глухонемых. Наконец, то
ли мой мучитель внял убеждениям Тоби, то ли просто выбился из сил, не знаю -
он вдруг прекратил эту лечебную процедуру, Мехеви при этом разжал объятия, и
я повалился на пол, измученный и задыхающийся после перенесенных страданий.
отбивная котлета, перед тем как попасть на сковороду. А лекарь, передохнув
и, видимо, желая загладить свою вину передо мной, извлек теперь какие-то
травы из висевшего у него на поясе мешочка и, размочив их в воде, стал
прикладывать к моей воспаленной конечности, наклоняясь при этом над нею и не
то шепча некие заклинания, не то ведя продолжительную задушевную беседу со
злым духом, расположившимся на жительство у меня в лодыжке. Когда нога моя
была основательно запеленута листьями, я, посылая хвалу богу по случаю
окончания военных действий, был с миром отпущен на свободу.
приказал одному из туземцев, которого назвал Кори-Кори, и, насколько я мог
уразуметь, поручил меня ему как человеку, чья обязанность отныне - ухаживать
за моей особой. А может быть, я тогда еще ничего не уразумел, и только
последующее поведение моего верного телохранителя убедило меня, что речь шла
именно об этом.
длинной речью и торжественно говорил, наверное, минут двадцать, как будто я
понимал хоть одно его слово. Такую странность я замечал впоследствии за
многими туземцами.
Тоби остались только в обществе тех десяти-двенадцати человек, которые, как
мы поняли, вместе с нами составляли население этого дома. А поскольку в этом
доме я жил все время, пока оставался в долине, и, естественно, был с его
жителями в самых близких отношениях, будет, пожалуй, весьма кстати, если я
опишу всех домочадцев. Тем самым можно получить некоторое представление
вообще о жилищах в долине и ее обитателях.
уложены большие камни, образуя ровную площадку футов в восемь высотой,
отвечающую контурам расположенного на ней дома, но несколько шире, особенно
перед входом, где таким образом получается обнесенная оградой из прутьев
своего рода узкая веранда. Туземцы называют это каменное сооружение пай-пай.
Каркас самого дома составляют укрепленные отвесно толстые бамбуковые стойки
с распорками из легких прутьев хибискуса, прихваченных лыковыми тяжами.
Задняя стена строения, сплетенная из кокосовых ветвей, так что их листья
хитрым образом перемежаются с прутьями, слегка наклонена наружу и подымается
над уровнем пай-пай футов, наверное, на двадцать, откуда
односкатная крыша из длинных заостренных пальмовых листьев, которая круто
спускается на переднюю стену и обрывается в пяти футах от пола. Концы
кровельных листьев свисают со стрехи кистями по всему фасаду - изящно
плетенной решетке из легкого блестящего тростника, перевитого разноцветной
травой. Торцовые стены тоже решетчатые. Таким образом весь дом с трех сторон
открыт и при этом совершенно непроницаем для дождя. В длину наше живописное
жилище имело, наверное, двадцать ярдов, а в ширину - едва ли двадцать футов.
стенами обнесенный железной сеткой птичий двор.
вами оказывались два ровных и длинных - во всю длину дома - кокосовых
ствола: один лежал вплотную у задней стены, другой - на два шага отступя, и
все пространство между ними завалено пестрыми циновками самых разных цветов
и узоров. Это было общее ложе, нечто вроде восточного дивана. Здесь туземцы
спали ночью и возлежали в блаженном безделье большую часть дня. В остальной
части дома пол блестел холодными каменными плитами, из которых слагалась
пай-пай.
хранились праздничные одеяния и другая одежда, высоко местными жителями
ценимая. Доставали все это благодаря простейшему приспособлению с веревкой:
одним ее концом был обвязан сверток, а другой, пропущенный через стропило,
тянулся к боковой стене, где и закреплялся так, чтобы без труда можно было
поднять или опустить все, что висело под потолком.
другие предметы военного обихода. Снаружи на площадке перед домом стоял
небольшой сарайчик - своего рода кладовка, где хранилась хозяйственная
утварь, и еще чуть подальше под большим навесом из кокосовых листьев
готовили пои-пои и производились все прочие кулинарные действа.
согласиться, что для жителей острова более подходящего и удобного жилища по
тому климату не придумаешь. В нем было прохладно, безупречно чисто и вдоволь
свежего воздуха, а каменная площадка поднимала его над сыростью и грязью
земли.
моему умелому и верному слуге и опекуну Кори-Кори. Поскольку характер его
будет постепенно раскрываться в ходе моего повествования, я ограничусь лишь
наброском его наружности. Кори-Кори, этот, безусловно, самый преданный и
самый добродушный человек на свете, был, увы, с виду настоящее страшилище.
Лет двадцати пяти от роду, крупный и здоровый, он тем не менее выглядел
просто черт знает как. Его круглый череп был весь выбрит наголо, кроме двух
небольших участков по обе стороны макушки, - из них росли волосы необычайной
длины, закрученные в тугие торчащие узлы, из-за чего казалось, будто голова
его украшена парой черных рогов. Борода на всем лице была выщипана с корнем
и только свисала двумя косицами с верхней губы и двумя - с углов подбородка.
природы и прибавить себе обаяния, счел необходимым украсить свою физиономию
тремя широкими меридиональными полосами татуировки,
проселочным дорогам, которым никакие неровности и
проходили прямо по его носу, ныряли в глазницы и чуть ли не залезали в рот.
Каждая пересекала лицо от уха до уха - одна на уровне глаз, другая - через
нос, третья - перекрывая губы. Физиономия его, перетянутая татуировкой, как
бочка тремя обручами, всегда напоминала мне тех несчастных, что с тоской
глядят на мир сквозь тюремную решетку, тогда как тело моего дикого
камердинера, сверху донизу
всевозможных небывалых существ, наводило на мысль о музее естественной
истории или же об иллюстрированном издании голдсмитовской "Одушевленной
природы".
островитянине, неустанным заботам которого я, быть может, обязан жизнью?
Кори-Кори, я ничего обидного не хочу сказать о твоей наружности, просто вид
твой для моего непривычного глаза был странен, потому я о
распространился. Но забыть или недооценить твою верную службу - в этом я
никогда не буду повинен, какие бы головокружительные перемены со мной в
жизни ни происходили.
телосложения, славившийся некогда сказочной силой. Но теперь его могучий
торс поддался разрушительным набегам времени, хотя рука болезни ни разу, я
думаю, не коснулась престарелого воина. Мархейо - так его звали - удалился
от участия в делах обитателей долины, почти никогда не сопровождал их в
бесчисленных походах и едва ли не все время был занят сооружением какой-то
лачуги за домом - у меня на глазах он прокопался там четыре месяца без
каких-либо заметных результатов. Боюсь, что он впал в детство, во всяком
случае я замечал за ним немало признаков, характерных для этой стадии нашей
жизни.
Конюшевский Владислав
Никитин Юрий
Влодавец Леонид
Шилова Юлия
Акунин Борис
Махров Алексей