Чтение 17–й страницы книги ~Оцеола, вождь семинолов~

несмотря на все просьбы позволить нам провести лето дома,
родители оставались непреклонны: мать была сталь, а отец --
камень!

Я догадывался о причине их отказа. Наши гордые родители
боялись неравного брака: они не могли забыть сцену на острове.

На курорте мы встретились с Ринггольдами. Аренс, как и
раньше, ухаживал за Виргинией. Он стал заядлым фатом и широко
сорил деньгами, не уступая в этом бывшим портным и маклерам,
ныне представителям "первой десятки" финансовых дельцов
Нью-Йорка. У меня по-прежнему не лежало к нему сердце, но
симпатии матери были явно на его стороне.

Как относилась к нему Виргиния, я не знаю. Сестра стала
взрослой девушкой, настоящей светской красавицей, и в
совершенстве научилась владеть собой и скрывать свои чувства --
один из отличительных признаков хороших манер в наши дни.
Иногда она бывала очень веселой, хотя ее оживление казалось мне
несколько искусственным и внезапно исчезало. Временами она
становилась задумчивой, даже холодной и надменной. Я опасался,
что, став такой обаятельной внешне, она утратила то, что
казалось мне самым ценным в человеке, -- доброе и отзывчивое
сердце. Впрочем, может быть, я был неправ.

Мне хотелось расспросить ее о многом, но наша детская
доверчивость пропала, а деликатность не позволяла мне грубо
вторгаться в ее сердечные дела. О прошлом -- то есть об этих
вольных прогулках по лесам, о катанье на озере, о встречах на
островке под тенью пальм -- мы никогда не говорили.

Я часто спрашивал себя: вспоминает ли сестра о прошлом и
чувствует ли она то же, что и я? В этом я никогда не был вполне
убежден. И хотя мне была свойственна наряду с недоверчивостью
некоторая проницательность, я все-таки оказался невнимательным
стражем и беспечным опекуном.

Конечно, мои предположения были справедливыми, иначе
почему бы ей молчать о том, чем мы оба так наслаждались? Может
быть, ей сковало уста запоздавшее чувство вины перед
родителями? Или, кружась в вихре светских удовольствий, она с
презрением вспоминала скромных друзей своих детских лет?

Я часто думал: жила ли в ее сердце любовь? И если да, то
продолжала ли она жить до сих пор? Вот чего я никогда не мог
окончательно понять. Время для взаимных признаний безвозвратно
ушло.

"Маловероятно, -- рассуждал я, -- чтобы чувство нежности к
юному индейцу, если оно и было вообще, сохранилось. Оно уже
забылось, изгладилось из ее сердца и, может быть, из памяти.
Маловероятно, чтобы оно сохранилось в ней теперь, когда ее
окружают новые друзья -- эти напыщенные и надушенные кавалеры,
которые ежечасно ей льстят. Она должна забыть скорее, чем я. А
разве я не забыл?"

Нас было четверо, и странно, что я знал только о своей
любви. Я не замечал, смотрел ли молодой индеец восторженным
взглядом на мою сестру и отвечала ли она ему тем же. Я только
предполагал, подозревал это, догадывался. И, что еще
удивительнее, я никогда не знал, какое чувство таилось в том
сердце, которое интересовало меня больше всех. Правда, в мечтах
я представлял себе, что я любим. Доверяясь мимолетным взглядам
и жестам, незначительным поступкам, а не словам, я таил в груди
сладостную надежду... Но в то же время меня часто одолевали
сомнения. В конце концов, Маюми, может быть, вовсе и не любила
меня!

Эти горькие мысли заставляли меня немало страдать. Но, как
ни странно, именно они чаще всего будили во мне воспоминания о
Маюми, и моя любовь вновь вспыхивала с прежней силой.

Уязвленное самолюбие! Оно так же могущественно, как сама
любовь. И ранит так же сильно, как муки любви. Сияние свечей в
канделябрах становилось тусклым, хорошенькие лица, мелькавшие
передо мною в вихре бала, бледнели... Мои мысли снова уносились
в Страну Цветов, к озеру, на остров, к Маюми!

x x x

Прошло пять лет, и срок моего обучения в училище
Уэст-Пойнт закончился. Я с честью выдержал последние трудные
экзамены и получил высокие отметки и диплом с отличием. Это
позволило мне выбрать род оружия для дальнейшей службы. Я
всегда отдавал предпочтение винтовке, хотя имел возможность
выбирать между пехотой, артиллерией, кавалерией и инженерными
войсками. Итак, я выбрал пехоту и был зачислен в стрелковый
полк. В газетах было опубликовано, что мне присвоено звание
лейтенанта. Вскоре я получил отпуск, чтобы навестить родных.

Сестра тоже окончила курс в женской школе с отличием. Мы
поехали домой вместе.

Отец уже не встретил нас, только овдовевшая мать со
слезами приветствовала наш приезд.

Глава XVIII. СЕМИНОЛЫ

Когда я вернулся во Флориду, над моей родиной нависли
грозовые тучи. Моим первым военным испытанием оказалась защита
родного крова. Я уже отчасти был подготовлен к этому. В стенах
военного училища война -- самая интересная тема, и мы во всех
подробностях обсуждали возможности и перспективы будущей войны.

В течение десяти лет Соединенные Штаты жили в мире со
всеми остальными странами. Железная рука "старика Хикори"(15)
внушала ужас индейцам на границах. Уже более десяти лет, как
они перестали мстить, и все было тихо и спокойно. Но в конце
концов мирное status quo(16) пришло к концу.

Индейцы еще раз поднялись для защиты своих прав, и притом
там, где этого не ожидали, -- не на далекой границе Запада, а в
самом центре Страны Цветов. Да, Флориде отныне суждено было
стать театром военных действий, сценой, на которой разыгралась
новая военная драма.

Надо сказать несколько слов о прошлом Флориды, ибо эта
повесть основана на подлинных исторических фактах.

В 1821 году испанский флаг перестал развеваться на
бастионах фортов святого Августина и святого Марка. Испания
отказалась от притязаний на эту прекрасную область -- одно из
своих последних владений в Америке. Правда, у испанцев во
Флориде был лишь плацдарм, за который они продолжали цепляться.
Индейцы постепенно вытеснили испанцев из широких просторов
страны в крепости. Испанские асиенды(17) превратились в руины.
Лошади и коровы одичали и бродили по саваннам; некогда
процветавшие плантации поросли сорными травами. В продолжение
столетий испанцы владели страной и за это время построили много
великолепных зданий. Развалины этих зданий, гораздо более
внушительных, чем те, которые пытались строить англосаксы,
пришедшие им на смену, и поныне свидетельствуют о прежней славе
и силе Испании.

Но индейцам не суждено было долго владеть землей, которую
они отвоевали. Другое племя белых людей, равное им по храбрости
и силе, наступало с севера. Краснокожие видели, что рано или
поздно им придется уступить свои владения.

Уже раз им пришлось столкнуться с бледнолицыми
захватчиками, которые шли вперед под предводительством сурового
солдата, теперь занимавшего президентское кресло(18). Тогда они
потерпели поражение и принуждены были отступить дальше на юг, в
центр полуострова. Здесь, однако, их неприкосновенность была
обеспечена договором. Соглашение, заключенное в торжественной
обстановке и скрепленное торжественными клятвами, гарантировало
им права на землю, и семинолы были удовлетворены.

Увы! Договоры между сильными и слабыми -- всегда вещь
условная, и нарушаются они по желанию первых. И в этом случае
условие было постыдно нарушено.

Белые искатели приключений пришли и поселились около
индейской границы. Они бродили по земле индейцев -- и
неспроста. Они осматривали земли и видели, что земли
превосходны, что на них можно выращивать рис и хлопок, сахарный
тростник и индиго, оливки и апельсины. В них зажглось
непреодолимое желание овладеть этой землей. Более того: они
твердо решили, что она будет принадлежать им.

Правда, существовал договор, но какое им было дело до
договоров! Рыцари легкой наживы, голодные плантаторы из
Джорджии и Каролины, торговцы неграми со всех концов Южных
штатов -- что значил договор в их глазах, особенно договор,
заключенный с краснокожими? Договор должен быть расторгнут! От
него надо избавиться!

"Великий Отец"(19), едва ли более щепетильный, чем они,
одобрил этот план.

"Да, -- сказал он, -- прекрасно! Землю у семинолов надо
отобрать. Они должны уйти в другие места. Мы найдем им новую
родину на Западе, на огромных равнинах. Там у них будут широкие
просторы для охоты. Эти места останутся за ними навсегда".