Чтение 17–й страницы книги ~В ловушке~

работать нет сил. И еще одна мысль пришла Бармину: было бы сейчас градусов
восемьдесят, емкость из этой бочки соорудили бы шутя. Три-четыре удара
кувалдой -- и днище вылетело бы, как стеклянное. Но перемонтировать дизеля
при восьмидесяти градусах -- дудки, случись такое на Востоке зимой -- жизни
людям бы осталось минут на пятьдесят: математический расчет. Без притока
тепла температура воздуха на улице и дома за эти минуты сравняется, а на
таком морозе живые существа бороться за своа существованнэ не умеют. Минут
через двадцать начнется сухой спазматический кашель, не такой, как у
Филатова и Гаранина (у них пока еще с мокротой), а именно сухой, который
предвещает омертвление тканей органов дыхания; резко побелеет кожа лица,
взгляд станет менее осмысленнымпочти таким же, как сейчас у Дугина.

Бармин забрал у него кувалду, посадил на скамью и засмеялсяхрипло, с
короткими паузами из-за перебоев дыхания.

-- Вспомнил, как Женька...-- Бармин сделал глубокий вдох,-- с кувалдой
в бухгалтерии...

Он махнул рукой, вновь рассмеялся.

-- Пошел ты... в свою двадцать пятую каюту,-- проворчал Дугин.-- Тоже
мне Райкин...

-- Перекур,-- предложил Семенов.

Курить, конечно, никто не стал. Люди уселись на спальные мешки,
расслабились. Дугин что-то ворчал про себя, улыбались, прикрыв глаза,
Семенов и Гаранин; кривил в улыбке треснувшие губы Филатов.

Накануне ухода в экспедицию Филатову до зарезу понадобились деньги --
продавалась по случаю отличная кинокамера. Бросился в бухгалтерию за авансом
-- все заняты, некогда, приходите завтра. А завтра-то будет поздно! У
Бармина и Дугина, на которых натолкнулся в коридоре, тоже свободных денег не
оказалось, и расстроенный Филатов махнул было рукой на кинокамеру, как вдруг
у доктора созрел план. Велел ребятам ждать, а сам пошел в бухгалтерию --
уговаривать. Через несколько минуг возвратился довольный.

-- Требуют услуги за услугу, бюрократы, весело сообщил он.-- Секция
водяного отопления у них вот-вот упадет, крюк подбить надо, а слесаря не
допросятся. Женя, будь другом, возьми в мастерской кувалду.

Когда вооруженный кувалдой Дугин направился в бухгалтерию, Бармин
рухнул на стул и начал тихо умирать от смеха.

-- Ты чего, спятил? -- недоумевал Филатов.

-- Ой, что сейчас будет...-- стонал доктор.

В самом деле, до них тут же донеслись женские крики, визг и грохот
падающих стульев. Бармин вытер слезы, подтянул галстук и помчался в
бухгалтерию, откуда вывел под руку совершенно растерянного Дугина. Из всех
щелей на них испуганно поглядывали бухгалтеры.

-- Что они, белены объелись?-- возмущался Дугин.-- Я говорю: секцию
исправлю, вот кувалда, крюк вгоню... А они...

-- Ничего, это скоро пройдет, друг мой,-- ласково успокаивал его
Бармин.-- Проглоти таблетку, и тебе сразу станет хорошо.

И сунул в рот Дугину мятную конфетку.

Выпроводив Дугина, Бармин подмигнул Филатову и вновь пошел в
бухгалтерию. Через две минуты Филатова вызвали в кассу и с чрезвычайной
любезностью предложили расписаться в ведомости.

-- Я не сплю? -- радостно изумлялся Филатов, пересчитывая деньги,-- Как
тебе это удалось, док?

-- Пустяки,--скромничав Бармин.-- Я к ним зашел и предупредил, что
механик Дугин спятил и бродит по этажам с кувалдой, а мне поручено его найти
и обезвредить. Я им, может, жизнь спас, неужели отказывать мне в такой
ерунде?

Всю дорогу до Мирного околпаченный Дугин тщился отомстить доктору, но
тот был бдителен и попался на крючок лишь под самый конец путешествия. Дугин
чем-то угодил штурману, и тот объявил по судовой трансляции: "Бармину срочно
зайти в двадцать пятую каюту! Бармину срочно зайти..." И на глазах
многочисленных и восторженных свидетелей доктор долго метался по коридорам,
пока не осознал, что в каюте под указанные номером находится гальюн...

Бармин поднялся, хлопнул Дугина по плечу -- подставляй зубило, друг
ситный,-- и взял кувалду.

А полярным врачом он стал так. Однажды за победу в студенческих
соревнованиях по самбо ему вручили приз -- стопку книг. Одна из них и
сыграла неожиданно большую роль в его судьбе -- книга о жизни, путешествиях
и гибели капитана Роберта Скотта.

И даже не вся книга, а несколько строк из нее.

Придя на Южный полюс и убедившись, что Амундсен на целый месяц его
опередил, Роберт Скотт со своими спутниками отправился обратно. Долгими
неделями шли люди по Антарктиде, волоча за собой сани с грузом, шли,
удрученные неудачей, израненные и обмороженные, и на сто сороковой день пути
слегли, чтобы умереть от голода и холода в нескольких милях от склада с
продовольствием и горючим. Они преодолели бы это расстояние, но поднялась
сильнейшая пурга, переждать которую им было не суждено. Так вот, одно из
величайших и, наверное, труднейшее в истории географических открытий
путешествие завершилось трагедией из-за того, что в пищевом рационе его
участников отсутствовал витамин С. Капитан Скотт и его товарищи погибли от
цинги. Именно цинга окончательно лишила их сил и не позволила переждать ту
последнюю в их жизни пургу.

Десяток лимонов, несколько коробочек с витаминами, которые продаются в
любой аптеке, -- и легендарный герой остался бы в живых! "Был бы я с
ними..." -- мальчишеская мысль, а дала первотолчок, побудила задуматься,
размечтаться о роли врача среди людей, оказавшихся в исключительных
обстоятельствах. В мечтах своих дрейфовал на льдинах, зимовал на далеких
полярных станциях, а распределили врачом "Скорой помощи" в заштатный
городок. Здесь люди тоже страдали, звали выручать и смотрели на него как на
спасителя, он выручал, спасал и продолжал мечтать о работе, которая поглотит
его целиком. Так прошел год в неустанных хлопотах и скуке, среди спокойных и
тихих людей, привыкших в десять часов гасить свет и ложиться спать. Один
ночной визит все перевернул. Приехал на окраину городка, разыскал на берегу
озера небольшой домик, вошел, и сердце его дрогнуло в углу комнаты, подпирая
головой потолок, стоял на задних лапах чудовищных размеров белый медведь.
Бармин осмотрел больного, человека лет тридцати, предложил тревожно
суетившимся старикам одеть сына, увез его в больницу и незамедлительно
удалил воспаленный аппендикс. Несколько дней, пока пациент лежал в больнице,
Бармин проводил у его постели все свободное время расспрашивал о жизни
полярников, слушал рассказы о разных приключениях, то и дело выпадавших на
их долю. Семенову (а это был он) Бармин понравился, осторожно, чтобы не
обидеть молодого хирурга, навел справки и, расставаясь, обещал позаботиться
о его судьбе. В лютом нетерпении прожил Бармин три недели, пока не получил
из Ленинграда телеграмму с предложением приехать в институт. А еще через два
месяца, не веря своей удаче, ушел в составе антарктической экспедиции на
станцию Восток.

На этой самой тяжелой для жизни людей станции (Южный полюс, где зимуют
американцы, расположен гораздо ниже Востока: и морозы там послабее и
кислорода в воздухе побольше) Бармин узнал о том, что еще не встречалось в
учебниках. Он видел, как молодые, полные сил люди задыхались, корчились и
исходили кровью в муках акклиматизации, как неделями не заживала пустяковая
царапина, как человек, у которого кровяное давление упало до 60 на 30,
спокойно работал и не жаловался на самочувствие, он видел, как в полярную
ночь, когда магнитные бури на две недели разорвали эфирную нить, связывающую
Восток с внешним миром, распадалась личность внешне совершенно здорового
человека.

Одного он лечил отдыхом, второго лекарствами, третьего психотерапией.
Механик Назаркин перестал умываться, зарос грязью, не менял белье -- доктор
все выстирал и выгладил, перевязал розовой ленточкой и положил на аккуратно
им же застеленным нары. Не помогло -- скрытно сфотографировал в разных
ракурсах опустившегося парня, раздобыл фото, где тот, симпатичный и
элегантный, весело улыбается жизни, и соорудил витрину: "Сегодня и вчера
Пети Назаркина -- свадебный подарок его невесте от коллектива Востока" С
того дня не было на станции человека более преданного идеалам чистоты и
гигиены, чем механик Назаркин.

В ту зимовку Бармин впервые спас человека благодаря не знаниям своим, а
наблюдательности и физической силе. В августе, под самый конец полярной
ночи, морозы стояли неслыханные -- под восемьдесят пять градусов. Мороз не
мороз, а радиозонды аэрологи запускали, и метеоролог четыре раза в сутки
выходил снимать показания приборов. В тот день Бармин дежурил по станции, и
когда Гаранин отправился на метеоплощадку, с точностью до минуты
зафиксировал его выход из дому. Дальше события развивались так. Гаранин
обнаружил на актинометрическом приборе повреждение контакта и, чтобы
устранить неисправность, снял рукавицу. В ладони мгновенно появилась сильная
боль, потом она вдруг исчезла и в свете прожектора Гаранин увидел, что рука
побелела. Встревоженный он надел рукавицу и поспешил к дому, а на Востоке-то
спешить нельзя! Шагом нужно ходить на Востоке, медленным, старческим шагом,
иначе в два счета сорвешь дыхание...

А Бармин смотрел на часы. Пять, семь минут прошло -- нет Гаранина.
Минуты три можно было бы еще подождать, но Бармин, томимый неясным
предчувствием, доложился, оделся и направился к метеоплощадке, где и нашел
Гаранина, который споткнулся о шланг питания, запутался в нем, упал и не мог
подняться. Здесь уже Бармин забыл о том, что и тяжести на Востоке нельзя
поднимать и резких движений делать не рекомендуется. Времени бежать за
подмогой не было. Бармин взвалил беспомощного товарища ка спину, внес в
помещение и растер спиртом. А спохватись доктор чуточку позднее -- быть бы
новой могиле на острове Буромского, усыпальнице погибших в Антарктиде
полярников... Впрочем, как смеялся потом Бармин, благодаря этому случаю, он
"накропал материальчику для научной работы: открыл влияние холода на
певческие способности". Когда, спасая Гаранина, он тащил непосильную для
одного человека тяжесть, то наглотался морозного воздуха и... онемел: спазмы
голосовых связок не позволяли произнести ни единого слова. Над мычащим