торая унижала бы нас, - напротив, она была нам приятна. В продолжение
всего ужина он с большим почтением чокался со мною, оборачивался, чтобы
сказать милостивое слово Джону, нежно поглаживая руку отца, рассказывал
забавные случаи из своих приключений, с умилением вспоминал старые дни в
Дэррисдире - словом, поведение его было так чарующе, а сам он так обая-
телен и красив, что я не удивлялся тому, что милорд и миссис Генри сиде-
ли за столом с сияющими лицами, а Джон прислуживал нам, роняя слезы из
глаз.
я желаю вам доброй ночи. Джеме, и приветствую вас - воскресшего... -
сказала она, и голос ее пресекся и задрожал.
теперь в полном смятении: его радовало, что жена уходит, огорчала сама
причина этого, наконец, ошеломила горячность ее слов.
вать за миссис Генри, но Баллантрэ заметил мое намерение.
риязнь. Я не могу допустить, чтобы вы ушли, это значило бы, что вы счи-
таете меня не просто блудным сыном, но и чужаком, и позвольте напомнить
вам, где - в собственном отчем доме! Нет, садитесь и выпейте еще стакан-
чик с мистером Балли.
ни его, ни вас. Я уже говорил моему сыну, - прибавил он, и лицо его
просветлело, что бывало каждый раз при этом слове, - как высоко ценим мы
ваши дружеские услуги.
можно, меня обмануло бы поведение этого человека, если бы не одно обсто-
ятельство, обнаружившее коварство его натуры. Вот это обстоятельство, на
основании которого каждый прочитавший вышеизложенное может делать
собственные заключения. Мистер Генри сидел угрюмый, несмотря на все свои
старания не выдавать себя в присутствии милорда, как вдруг Баллантрэ
вскочил с места, обошел вокруг стола и хлопнул брата по плечу.
ще их детских лет, - тебя не должно печалить то, что брат твой воротился
домой. Здесь все твое, и безо всякого спору, так что я вовсе на тебя не
в обиде. Но и ты не должен сердиться на то, что я занял свое место у от-
цовского очага.
шись, что с ним редко бывало. - Ты оказался в положении старшего брата
из притчи, и будь великодушен, не таи зла на брата своего.
вольно резко для такого обходительного человека. - Ты тысячу раз заслу-
жил мою благодарность и благодарность брата и можешь полагаться на нее
крепко. И довольно об этом!
житься, - сказал Баллантрэ, и мне показалось, что в глазах мистера Генри
сверкнула ярость, когда он взглянул на брата.
сих пор повторяю четыре вопроса, волновавшие меня тогда: была ли у этого
человека сознательная вражда к мистеру Генри? Или, может быть, им руко-
водил корыстный расчет? Или просто наслаждение собственной жестокостью,
которое мы наблюдаем в кошке и которое богословы приписывают дьяволу?
Или, может быть, то, что он назвал бы любовью? По моему крайнему разуме-
нию, дело было в трех первых причинах, но может быть, в его поведении
сказывались и все четыре. Тогда враждебностью к мистеру Генри можно было
бы объяснить ту ненависть, которая проявлялась в нем, когда они были од-
ни; расчет объяснял бы совершенно иное поведение в присутствии милорда;
надежда на взаимность побуждала его оказывать внимание миссис Генри; а
наслаждение, доставляемое коварством, - тратить столько усилий на эту
сложную и своенравную игру.
же и потому, что в своих письмах в Париж часто допускал упреки, я также
был включен в число жертв его дьявольской забавы. Когда мы оставались
наедине, он осыпал меня насмешками; при хозяевах он обращался со мной с
дружелюбной снисходительностью. Это было не только само по себе тягост-
но, не только ставило меня постоянно в ложное положение, но заключало в
себе неописуемую обиду. То; что он так пренебрегал мной в этой игре, как
бы считая меня недостойным иметь о ней собственное мнение, бесило меня
чрезвычайно. Но дело тут вовсе не во мне. Я упоминаю об этом только по-
тому, что это принесло свою пользу, дав мне представление о муках, пере-
живаемых мистером Генри.
дях с тем, кто наедине не пропускал случая уязвить его? Как мог он отве-
чать улыбкой обманщику и обидчику? Он был обречен на роль неблагодарно-
го. Он был обречен на молчание. Даже будь он не так горд, не храни он
молчание, кто поверил бы правде? Расчетливое коварство принесло свои
плоды: милорд и миссис Генри были ежедневно свидетелями происходящего;
они и на суде могли бы поклясться, что Баллантрэ был образцом терпения и
благожелательности, а мистер Генри - ходячей завистью и неблагодар-
ностью. И как ни отвратительно было бы это в каждом, в мистере Генри это
было вдесятеро отвратительнее: кто мог забыть, что Баллантрэ рискует на
родине жизнью и что он уже потерял и невесту, и титул, и состояние.
рэ.
тит лукавец.
Неудивительно, что мистера Генри осуждали, неудивительно и то, что я был
близок к разлитию желчи. Да при одном воспоминании об этом у меня стано-
вится горько во рту!
го коварного, такого простого, такого неуязвимого. Но все же я думаю
сейчас, как думал и всегда, что миссис Генри могла бы читать между
строк, могла бы лучше разбираться в характере своего мужа; после
стольких лет замужества могла бы завоевать или вынудить его доверие. Да
и милорд тоже - такой наблюдательный джентльмен, - где была вся его про-
ницательность? Но, во-первых, обман осуществлялся мастерски и мог усы-
пить самого ангела-хранителя. Во-вторых (и это касается миссис Генри), я
давно замечал, что нет людей более далеких, чем те, кто охладел в супру-
жестве, - они словно глухи друг к другу, и нет у них общего языка.
В-третьих (и это касается обоих наблюдателей), оба они - и отец и жена -
были слишком ослеплены своей давнишней, неискоренимой привязанностью к
Баллантрэ. И, в-четвертых, опасность, которой, как полагали, подвергался
Баллантрэ (как полагали, говорю я, и вы скоро узнаете, почему), застав-
ляла их считать тем более невеликодушной всякую критику его поступков и,
поддерживая в них постоянную нежную заботу о его жизни, делала слепыми к
его порокам.
лакивал собственную неотесанность. Мистер Генри был истый джентльмен; в
минуты подъема и когда этого требовали обстоятельства, он мог держать
себя с достоинством и воодушевлением, но в каждодневном обиходе (напрас-
но было бы отрицать это) он пренебрегал светскими приличиями. Баллантрэ
(с другой стороны) не делал ни одного необдуманного движения. И вот каж-
дый шаг и каждый жест обоих как бы подтверждали мнение об утонченности
одного и грубости другого. И более того: чем крепче мистер Генри запуты-
вался в сетях брата, тем связаннее становилось его поведение, и чем
больше Баллантрэ наслаждался злобной забавой, тем обаятельней, тем ра-
душней он выглядел! Так замысел его укреплялся самым ходом своего разви-
тия.
я уже говорил) он якобы подвергался. Он говорил о нем тем, кто его лю-
бил, с веселой небрежностью, которая делала положение его еще трога-
тельней. А по отношению к мистеру Генри он применял то же как оружие
жестоких оскорблений. Помню, как однажды, когда мы втроем были одни в
зале, он указал пальцем на простое стекло в цветном витраже.
тер Генри только угрюмо взглянул на него в ответ, прибавил: - О, не гля-
ди на меня с такой бессильной злобой, милая мушка! Ты можешь в любой мо-
мент избавиться от своего паука. Доколе, о господи? Когда же наконец ты
скатишься до предательства, мой совестливый братец? Уже это одно удержи-
вает меня в нашей дыре. Я всегда любил эксперименты.
деть на него, Баллантрэ в Конце концов захохотал и хлопнул его по плечу,
обозвав цепным псом. Мой патрон отскочил с жестом, который мне показался
угрожающим, и, по-видимому, Баллантрэ был того же мнения, потому что он
как-то смутился, и я уж не помню, чтобы он еще когда-либо прикасался к
мистеру Генри.
его казалось мне до странности неосторожным, и я начал думать, что пра-
вительство, назначившее награду за его голову, крепко уснуло. Не стану
отрицать, что не раз меня подмывало донести на него, но два соображения
меня удерживали: первое, что, если он окончит свою жизнь, как подобает
дворянину - на почетном эшафоте, он в памяти отца и жены моего патрона
навсегда останется в ореоле мученика; и второе, что если я хотя бы сто-
роною буду замешан в этом деле, то не избежать подозрений и мистеру Ген-
Корнев Павел
Прозоров Александр
Флинт Эрик
Белов Вольф
Вронский Константин
Флинт Эрик