привычек понимания, которые несет с собой обыденный язык. В
действительности, то, что я сейчас сказал, есть первое введение различения
(чрезвычайно важного для всей философии) между теорией или теоретической
мыслью и эмпирическим описанием. Между теорией и эмпирией, между теорией и
опытом.
нужно сначала иметь какие-то другие предметы, на основе которых можно было
бы сказать нечто такое, что могло быть контролируемым образом перенесено на
говоримое об эмпирических, наблюдаемых предметах. В этом смысле теория
изобретается как замена эмпирического описания. Эмпирическое описание
бесконечно, рассеянно; оно запутывается в переплетениях тысяч и тысяч
противоречивых обстоятельств и связей. Разобрать их и увидеть внутреннюю
связь невозможно, если не посмотреть глазами каких-то других предметов,
которые суть теоретические конструкции. Между тем идеи и формы Платона и
являются такими первичными конструкциями, которым отнюдь не приписывалось
существование материальных предметов, они и есть условие их понятности.
называемый принцип объективации. Он состоит в том. что я сознаю, что
совершаю какую-то особую операцию, когда некоторым состояниям своего
сознания и опыта приписываю свойства быть картиной происходящего в мире вне
этих самых состояний. То есть я как бы объективирую определенные состояния
сознания, выношу их вовне и отделяю себя, говоря о них: вот объект - я его
наблюдаю или о нем знаю. Но вы понимаете, что это не само собой разумеется,
потому что влечет за собой и содержит в себе какие-то правила, допущения и
условия, без которых такая процедура невозможна. Например, когда я говорю,
что в дереве, допустим, сидит какая-то душа, какое-то маленькое невидимое
одухотворенное существо, и шелест листьев, движение веток есть в
действительности выражение души этого существа (оно о чем-то
"рассказывает") - что я, в таком случае, делаю? Разве я произвожу
"объективацию"? - Я наблюдаю движение веток, слышу шелест листьев. Это мои
"состояния", а не "объективация". В том-то и дело, что нет!
такого, о чем возможны контролируемые и на опыте проверяемые суждения. А
когда я говорю, что у дерева есть душа, то есть некая самостоятельная
инстанция, не зависящая от меня причина наблюдаемых явлений, то самим
языком описания, построенным мною, исключаю саму возможность высказывать об
этом дереве научное суждение. (Ведь оно сейчас помахало веточками, а через
секунду иначе помашет или зашелестит листьями.) Следовательно, то, что
называется "объективацией", есть совершенно особая процедура,
характеризующая науку, но явно имеющая свои "предпосылки" и "условия". Лишь
посмотрев "глазами идей", мы можем увидеть не видимость вещей, но взяв
видимость как проявление сущности, когда сущность не есть нечто
одушевленное и самопроизвольное. Короче говоря, научная объективация
предполагает изъятие души из предметов внешнего мира. Мы можем нечто только
тогда, когда в этом нечто, что тоже называем предметом или объектом, не
предполагается самодеятельная, самопроизвольная душа. На этом принципе и
возникают навыки научного мышления; другие же, более конкретные принципы
развивают формы эксперимента, наблюдения и т.д.
принцип понятности мира. Этот принцип - самостоятельный предмет философов.
Он предполагает следующее: чтобы мы могли понимать мир, в нем должны
выполняться предпосылки самого существования человека, понимающего этот
мир. То есть научное высказывание предполагает некоторое исходное или
первичное сращение человека с миром; что мир сам содержит в себе
предпосылки существования такого существа, которое этот мир может познавать
и иметь о нем знание. Отсюда, в основах философского и научного мышления, в
его первичных, архаических образованиях такое большое количество аналогий и
уподоблений. Например, сравнение макрокосмоса с микрокосмосом. требование
подобия между ними: чтобы микрокосмос был построен так же, как макрокосмос.
Почему это делалось?
условия знаний о мире: само подобие макрокосмоса и микрокосмоса есть
условие того, что микрокосмическое существо (которое по определению не
может обнять весь космос) может этот космос тем не менее понимать, потому
что они устроены аналогично. Этот "принцип понятности" не всегда может
формулироваться эксплицитно. Скажем, существуют теории, которые, имея в
своих основах "принцип понятности", сами, в составе своих утверждений, этот
принцип однако не развивают. "Принцип понятности" как бы составляет при
этом лимфу, протоплазму возможных научных утверждений, которые в научной
теории выступают как система знаний.
космологического включения человека. Мы понимаем тот космос, в который мы,
каким-то подобным ему образом, включены. Но само это космологическое
включение может меняться, варьироваться и на разных основаниях каждый раз
устанавливаться человеком заново. Например, известно, что в астрономии
существует так называемая проблема "космического чуда", то есть таких
явлений, которые наблюдаются наглядно - в виде периодического мигания
звезды. И мы могли бы предположить, что это мигание есть сознательное
сообщение нам каких-то знаний, сведений, т.е. проявление некой сознательной
жизни. Это и называется "космическим чудом", иллюстрирующим проблему
понимания или "принцип понятности" в отличие от "принципа знания". Проблема
же состоит в нашей возможности дешифровки кода, которая зависит,
естественно, от включения в источник сообщения, что и позволило бы признать
его явлением сознательной жизни, а не вещью. Учитывая, что любая
последовательность идущих сигналов (подобно звукам голоса) суть лишь
последовательное "сотрясение воздуха", которое исследуется в
соответствующем разделе физики, а мы воспринимаем это на уровне якобы
осмысленной речи. То есть мы читаем смыслы. как некое сообщение на уже
известном нам языке (при условии, что выполнен принцип понятности
наблюдаемых явлений), поскольку считаем, что сами приобщены к источнику
этих явлений.
где, во-первых, видно различие между исследование. и пониманием, и,
во-вторых, видна зависимость того, что мы можем знать, от того, что мы
можем понимать. Мы не можем превратить мигание звезды в источник
адресованного нам сообщения, и, тем самым, исследовать вещественные
проявления мигания, потому что - непонятно. Оно остается для нас загадкой в
том смысле, что мы не являемся частью того мира, о котором предполагаем,
что он посылает нам свои сообщения.
Тогда был бы выполнен, очевидно, и принцип понимания, или соразмерности
человека с объектом его исследования. Космическое же "чудо" с нами не
соразмерно, так как не установлена мера предшествующего знания. В этом
случае нечто не может стать предметом знания. Поскольку если я предполагаю,
что вижу не просто периодические колебания световых лучей, а что-то другое,
то еще не могу занять позицию исследователя и понимать звезду уже не как
звезду, а как разумное сообщение. Не могу - если я не поставил себя
какими-то другими акциями (не являющимися акциями исследования) в
соразмерную связь с тем миром, из которого и в котором передаются
сообщения. Это, кстати, одновременно и есть та связь, посредством которой
наука вписывается в ту или иную культуру, но взятую уже в больших
измерениях - античную, культуру Нового времени или культуру XX века.
и на верхних этажах культуры. Например, есть известная проблема наглядности
в современной физике, которая в действительности означает то, что ученым не
удается смоделировать предмет, по поводу которого строятся физические
уравнения. Скажем, в классической механике скрытым правилом понятности мира
самой механики была наглядно доступная модель непрерывного действия. Ведь
если есть причина, то мы можем наглядно прослеживать ее действие. Если на
действие природы можно наложить модель непрерывно охватываемой связи причин
и следствий, то о действиях природы возможно построение знания. Но знание в
свою очередь может ставить нас перед ситуацией разрушенного понимания или
разрушенной наглядности. Так, формулы физики в силу того, что они иначе
строятся в теории относительности и в квантовой механике, содержат в себе в
том числе и символический, непонятный элемент, когда описываемые ими
действия природы не могут быть уподоблены никакой наглядной человеческой
модели. Поэтому, в частности, Поль Валери в свое время говорил, что
современная физика в принципе непонятна. Ее теория есть лишь инструмент,
который является не предметом понимания, а способом действия, получения в
конечном итоге, посредством непонятных манипуляций, каких-то практически
значимых и практически достоверных результатов.
ним соразмерности, но и от мира знаний. Не только вещи могут быть
непонятны, но и знания могут быть непонятны. В этом смысле я и провожу
аналогию с "космическим чудом". Это просто метафора, поясняющая ситуацию
принципа понятности с разных сторон: в каком-то смысле человек, написавший
эйнштейнову формулу или формулу квантовой механики, тоже есть космическое
чудо для нас. Он говорит с нами на марсианском языке, внутренних правил
интеллигибельности или понятности которого мы не знаем. И тогда,
следовательно, это знание такое же, как и вещь. А чем вещь отличается от
знания? Знание мы понимаем, а вещи - исследуем.
чем" бином Ньютона - вещь. Скажем, перед нами математическая структура,
обнаруженная и описанная этим биномом. Когда он сформулирован, мы его
воспринимаем и понимаем (если, конечно, поработаем), а не исследуем, как
исследуют вещь, чтобы получить потом формулу, называемую биномом Ньютона.
При этом количество труда, которое мы затрачиваем на оперирование им,
разумеется, несопоставимо с количеством труда, которое было потрачено на
формулировку этого бинома.
Русанов Владислав
Суворов Виктор
Андреев Николай
Мичурин Артем
Жюль Верн
Березин Федор