рядовой пассажир.
спросил.
придумав куда их деть, принялся остервенело заталкивать в портфель, который
и без того был изрядно набит.
---------------------------------------------------------------
слово", Нью-Йорк, 12 и 19 августа 1994.
---------------------------------------------------------------
назвала, сказала, что ее муж велел со мной встретиться. Я осторожно
поинтересовался, а кто, собственно, ее муж. Она ответила, что скажет потом.
Пригласил ее к себе, но она отказалась: лучше на улице. На другой день мы
увиделись на площади Революции возле лестницы, ведущей к ГУМу.
краски. Из породы худощавых старух, для которых время остановилось. Под
маленькими бесцветными глазами мешки: может, что с почками.
норме психика. Но она словно прочитала мою мысль.
она протянула сверток.-- Конечно, лучше бы это уничтожить от греха подальше.
Но он так пожелал. Боюсь я не выполнить последней его воли.
сказать, уполномоченным Главлита.
безо всяких колебаний кривил я душой.-- Все его любили.
получилось, что он попал в эту организацию. Не его вина.
делом. А что в свертке?
это его, ну, как бы сказать, записки.
после... После он говорил, что все стало смотреться иначе и что эти записи
его реабилитируют перед... Она смутилась, умолкла.
вы делали с записками все что захотите. Я была против, у нас ведь дети, у
них все благополучно. Мало ли что? Но дети тоже решили, как он... Что вы все
вертите сверток в руках? Спрячьте в портфель!
нас толкали. У музея Ленина мы постояли еще несколько минут. Она спокойно,
сказал бы, даже отстраненно (что делало ей честь) поведала о том, как
закончил свои дни ее муж.
"Хорошо умер".
когда это... туда?
у вас все получилось, как задумали!
возник Цезарь Матвеич Цукерман. Или Цензор Матвеич, как звала его вся
редакция. Еще он был Цензор Цезарь, сокращенно Це-Це. Был также эвфемизм
"Заведующий тем, чего нельзя". Некоторые звали его просто Цука. А главный
фельетонист Аванесян в узком кругу величал его "наш советский Сахаров".
Напоминал он главбуха. Всегда ходил в черных нарукавниках поверх коричневого
пиджака. В волосатых руках держал термос, из которого наливал чай по глотку.
Еще помню его раздражающую привычку то и дело подтягивать галстук под свой
двойной подбородок, будто он сейчас выйдет на трибуну или готовится войти в
кабинет к высокому начальству.
которому доставалось от цензора чаще других.
том, в чем лично он был виновен ничуть не больше всех нас и многих прочих.
Лицом к лицу, однако, весь штат, включая главного редактора и замов
(нештатным сотрудникам с ним разговаривать не полагалось), держал с ним
дистанцию. Или цензор держался с нами особняком.
Ничего разрешить он по статусу своему не мог. Но он мог воспрепятствовать.
Как от врача-онколога, от него в любой момент можно было ждать неприятности.
стояла могучая и таинственная организация, которая называлась Комитетом по
охране гостайн в печати. Ведомство это знало все, чего нельзя, даже,
вероятно, знало то, что можно, и это абсолютное, неизвестно как добытое и
кем узаконенное ведение, эта невидимая всесильная власть над умами пишущих и
читающих, вызывали к представителю данного ведомства почтение. Может,
трепет. Может, страх. А скорей всего, то, и другое, и третье вместе взятое.
"сведениями". Сведения он делил на устные и письменные. Устные он любил,
включая анекдоты. Громко и заразительно смеялся, прямо-таки трясясь от смеха
и вытирая слезы, что доставляло рассказчику несомненное удовольствие,
побуждая вспомнить что-нибудь еще более солененькое. И -- панически боялся
всего, что написано или набрано.
глаза холодели, становились зорче. Он шумно и долго втягивал воздух через
ноздри, будто стремился запастись им аж до светлого будущего. Конечно, оно
было не за горами, но все же лучше запастись. Казалось, сейчас он достанет
специальный инструмент, какой-нибудь инфракрасный бинокль, чтобы разглядеть
насквозь не только текст, но и вас. Он действительно вытаскивал большую лупу
и, если какая-нибудь буква в самых ответственных словах, вроде "Ленин",
"Брежнев" или "Политбюро", отпечаталась не полностью, долго вертел набор под
увеличительным стеклом, разглядывая его так и эдак, проникая в тайный смысл
неясного знака.
совещании и, видя улыбки присутствующих, добавлял: -- Каждая буква -- это
бомба. Это я вам говорю со всей ответственностью, я, ваш советчик и друг.
спрашивал кто-нибудь.-- Мы же не саперы.
интересов государства. Поскольку у вас с государством не может быть
конфликта, я защищаю от беды и вас.
от Москвы до Ленинграда по шоссе 707 км.
Шумский.