красный фитиль на фоне ночной синевы. На фоне грозы. Потому что ясно - слева
и спереди надвигается грандиозный ливень. Одними сумерками такой мрак не
объяснить. Такая тьма может быть только под огромными скоплениями облаков.
распространяется вширь, как язва, окаймленная обнаженным мясом. А этот
красный фитиль, непрерывно питаемый горючим, похож на фитиль чуть коптящей
лампы. Это пламя горит спокойно, уверенное в том, что не погаснет, что
горючего вдоволь. В нем чувствуется компактная, почти весомая плоть, которую
порой колышет ветер, раскачивая словно дерево. Вот именно... дерево. Это
дерево оплело Аррас сетью своих корней. И все, что есть в Аррасе, все запасы
Арраса, все сокровища Арраса устремляются ввысь, превращенные в соки,
питающие дерево.
влево, выплевывает клубы черного дыма, а потом снова устремляется вверх. Но
я все еще не различаю города. В этом зареве - вся война. Дютертр говорит,
что дело плохо. Ему впереди виднее. А меня больше всего удивляет какая-то
снисходительность судьбы: эта отравленная равнина мечет в нас не так уж
много ядовитых звезд.
таинственному заколдованному замку проходил через грозные испытания. Он
взбирался на ледники. Он преодолевал пропасти, расстраивал козни предателей.
Наконец, его взору являлся замок среди голубой равнины, по которой конь его
скакал мягко, как по лужайке. Рыцарь уже считал себя победителем... Ах,
Паула, того, кто знает, что такое сказка, - не обманешь! Здесь-то всегда и
начиналось самое трудное!..
бывало прежде... Ты уехала слишком рано и не знаешь наших игр, тебе не
пришлось играть с нами в рыцаря Аклена. Мы сами придумали эту игру, потому
что презирали обычные игры. В эту игру мы играли в те дни, когда надвигалась
сильная гроза, когда, после первых молний, по особому аромату и по
внезапному трепету листьев мы чувствовали, что туча вот-вот разразится
ливнем. Густая листва превращается тогда на мгновение в шипучую и легкую
пену. Это было сигналом... ничто уже не могло нас удержать.
дому. Первые капли грозового ливня падают тяжело и редко. Первый, на кого
попадала капля, считался побежденным. Потом второй. Потом третий. Потом и
остальные. Тому, кто продержался дольше всех, конечно, покровительствовало
небо, он был неуязвим! И он получал право, до следующей грозы, носить имя
рыцаря Аклена...
медленно, но так, что дух захватывает...
что я все-таки надеялся...
XX
парки, несмотря на пламя Арраса, я надеялся. Я надеялся безнадежно. Я
возвращался памятью в детство, чтобы снова почувствовать себя под его
высокой защитой. Для взрослого нет защиты. Когда ты становишься взрослым,
тебя пускают одного. Но кто осмелится обидеть ребенка, которого держит за
руку всемогущая Паула? Паула, я укрылся твоей тенью, как щитом...
я обратил в надежду даже эту угрозу. Мы на войне: так нужно же, чтобы война
хоть в чем-то проявилась. И она проявилась всего лишь в нескольких
светящихся росчерках. Так вот она какая, эта знаменитая смертельная
опасность над Аррасом? Просто смешно!..
Но вот приходит славный малый, который умеет чихать и даже улыбаться.
Осужденный цепляется за эту улыбку, как будто она - путь к спасению...
Однако это призрачный путь. Палач, хоть он и чихает, все равно отрубит ему
голову. Но можно ли отказаться от надежды?
нами расстилался такой простой и милый сельский пейзаж, если так приветливо
блестели мокрые черепичные крыши и, хотя проходили минуты, ничто не менялось
и как будто не должно было измениться. Если мы трое - Дютертр, стрелок и я -
просто возвращались домой с прогулки по полям, даже не подняв воротников,
потому что никакого дождя не было. Если в глубине немецких позиций не
обнаруживалось ничего примечательного и если не было никакой видимой
причины, которая в дальнейшем непременно должна была изменить облик войны.
Если казалось, что враг рассеялся и как бы растворился в безграничности
полей, так что, может быть, и осталось-то всего по одному солдату на дом, по
одному солдату на дерево, и кто-нибудь из них, вспомнив про войну, время от
времени начинал стрелять. Ему без конца вдалбливали: "Ты должен стрелять по
самолетам..." Но сейчас это припоминалось смутно, как сквозь сон. Солдат
давал короткую очередь, сам хорошенько не зная, нужно ли это. Так, бывало,
гуляя по вечерам с милой сердцу спутницей, я охотился на уток, вовсе не
думая о них: я стрелял, а сам говорил совсем о другом. Уток это вполне
устраивало...
меня, но так, между прочим, и пули его летят мимо. Другие солдаты пропускают
нас. Те, что могли бы подставить нам ножку, может быть, с наслаждением
вдыхают в эту минуту запахи ночи, или закуривают сигарету, или досказывают
анекдот - и они пропускают нас. Расквартированные вон в той деревне, быть
может, протягивают за супом свой котелок. Раздается и затихает какой-то гул.
Свои или чужие? Им некогда разбираться, они видят лишь наполняемый котелок -
и пропускают нас. А я, засунув руки в карманы и посвистывая, пытаюсь как ни
в чем не бывало прошмыгнуть через этот сад, в котором гулять запрещено, но
куда каждый сторож, полагаясь на другого, беспрепятственно пропускает
меня...
беспокоиться? Меня собьют чуть подальше..." Это так очевидно! "Ну и
проваливай! Пусть тебя сбивает кто хочет!.." Они перекладывают эту скучную
работу на других, чтобы не пропустить свою очередь за супом, чтобы не
прерывать шутки или чтобы просто насладиться вечерним ветерком. А я
пользуюсь их нерадивостью, я вырываю свое спасение у этой минуты, когда
война утомила их всех, всех до единого, как нарочно, - а почему бы и нет? И
я уже прикидываю, как, справившись со своим заданием, от солдата к солдату,
от взвода к взводу, от деревни к деревне доберусь домой. В конце-то концов,
мы всего лишь пролетающий в вечернем небе самолет... Из-за него и голову
поднимать не стоит!
произойти. Вас осудили на казнь, но тюрьма, где вы заключены, еще
безмолвствует. Вы судорожно цепляетесь за эту тишину. Каждая секунда похожа
на прошедшую. И нет никаких оснований считать, что та, которая вот-вот
наступит, перевернет мир. Такой труд ей не под силу. Каждая секунда, одна за
другой, спасает тишину. И уже кажется, что она будет длиться вечно...
с внезапным треском выбрасывает целый сноп искр. Какая тайная сила заставила
всю равнину мгновенно отозваться на наше присутствие? Весною деревья
рассеивают свои семена. Почему вдруг наступила весна для орудий? Откуда
потоки света, которые устремляются к нам и, кажется, разом заполняют все?
испортил. Когда равновесие слишком неустойчиво, достаточно бывает моргнуть
глазом или шевельнуть рукой. Альпинист кашлянул, и лавина сдвигается с
места. А когда она сдвинулась - все пропало.
взбаламутили эту спокойную тину, и вот она взметнулась к нам десятками тысяч
золотых пузырьков.
десятки тысяч шаров, летящих к нам один за другим. Из-за отсутствия углового
отклонения сначала они кажутся нам неподвижными, но потом, подобно шарикам,
которые искусный жонглер не бросает, а как бы выпускает на свободу, медленно
возносятся кверху. Я вижу, как светящиеся слезы текут ко мне сквозь вязкую
тишину. Тишину, сопровождающую выступление жонглеров.
сотни снарядов или трассирующих пуль, которые нижутся друг за другом, как
бусины четок. Тысячи четок устремляются к нам, их упругие нити растягиваются
до предела и рвутся на нашей высоте.
снаряды и пули летят с головокружительной быстротой. Слезы превращаются в
молнии. Я очутился в бескрайнем поле траекторий, отливающих золотом спелой
пшеницы. Я попал в сноп летящих копий. Мне угрожают бесчисленные иглы,
затеявшие какой-то головокружительный хоровод. Вся равнина протянула ко мне
свои нити и ткет вокруг меня сверкающую сеть.
которые поднимаются с медлительностью пелены тумана. Я вижу это медленное
кружение семян: так улетает мякина, когда молотят зерно. Но если смотреть по
горизонтали - вокруг меня одни только копья, снопы копий. Огонь? Да нет же!
Меня атакуют холодным оружием! Я вижу лишь светящиеся мечи! Я чувствую...
Какая там опасность! Я ослеплен великолепием этого зрелища!