Лунная соната?..
- Музыка - это вино, - страстно сказал он и продолжал писать письмо. - Это
вино, воодушевляющее к новым произведениям... И я Вакх, который готовит
людям это великолепное вино и опьяняет их дух. Я не имею друзей и должен
жить наедине с собой. Но я знаю, что бог мне ближе в моем искусстве, чем
другим... И мне вовсе не страшно за мою музыку, ей не угрожает злой рок;
кому она делается понятной, тот должен стать свободным... - он
оборачивается и говорит чопорно и неожиданно. - Один из моих основных
принципов - это невозможность состоять с женой другого человека в иных
отношениях, чем простая дружба.
- Как это сухо, Людвиг, - говорит она. - Как это тяжеловесно, эта немецкая
страстность, возникающая из педантизма... Вы убеждены, что ложная мысль не
может породить хорошую музыку, но ведь ложная мысль может вызвать отрицание
и стать истиной или по крайней мере частью ее? А разве музыка не лучшая
часть истины?
- Я много страдал и от вас и от княжеской сволочи, и я знаю вас слишком
хорошо - вы не могли додуматься до этой мысли, ибо вы бесплодны, так как
всего боитесь. Поэтому я утверждаю, что до этой мысли додумался я, а не вы,
Джульетта.
- Какая разница, - небрежно ответила она.
- Людвиг, это ты? - тихо окликает его мужской голос.
- Бетховен не слышит.
- Я тебя здесь поджидаю давно, - громко говорит худой человек. - Идем ко
мне... Я тебя давно поджидаю.
- Нет, я не могу... Я не достал денег... - отвечает Бетховен.
- Голоса их преувеличенно громко звучат на пустых
улицах, где черные дома и еще светлое небо.
- Ты не подумай, что я из-за денег, - говорит худой. - Это из-за дочери...
Я ей рассказал про тебя, п она не хочет спать... Понимаешь, Людвиг, дочь -
это все, что у меня есть на этом свете... Если бы не она... Пойдем, Людвиг,
не отказывай мне... Видишь, дождь начинается...
- Ну хорошо, идем, - говорит Бетховен, глядя на тяжелые капли, которые
падают на дорогу.
- И он идет вслед за худым.
- ...Они входят в бедную, чистую
комнату, освещенную свечой, и их встречает худая девочка с огромными
глазами.
- Ну вот, Анна, - бодро говорит худой. - Это господин Людвиг ван Бетховен.
- Здравствуй. Анна. Вот я пришел, но мне сказали, что ты не хочешь ложиться
спать.
- Здравствуйте, господин Людвиг... Папа говорит, что вы умеете играть на
любом рояле... Это правда?
- Умею, девочка...
- Бетховен замечает рояль, открывает крышку и трогает
клавишу пальцем.
- Это мать-покойница наша начинала ее учить... Мы тогда хорошо жили...
Теперь все... А, глупость... - говорит худой.
- Скажи, Анна, для чего тебе играть на рояле?
- Папа говорит, чтобы развивать пальцы... А на пашем рояле вы тоже умеете
играть, господин Людвиг?
- Умею, Анна. По я не умею развивать пальцы. Я умею только рассказывать
разные истории...
- Вы мне расскажете? - спрашивает Анна и опускает голову.
- А ты после этого будешь спать? Буду! - отвечает девочка я поднимает
голову.
- Ну тогда слушай, - говорит Бетховен и садится за рояль. - Жил-был...
кто-то, - говорит он и начинает брать аккорды. - И с ним случилась такая
история... Слушай... Значит, так... Когда этот кто-то был еще мальчиком,
все удивлялись тому, какой он умный, и все хвалили его за это, и он
радовался... Слышишь?.. Это он радуется... Но он был бедный, - говорит
Бетховен и берет минорный аккорд.
- Как ты? - спрашивает Анна, с жалостью глядя на него.
- Как многие... - отвечает Бетховен. - И вот он стал замечать, что,
несмотря на то, что он умней и честней других мальчиков, другие живут
счастливее, чем он. И когда он вырос, то самая красивая девушка вышла замуж
не за него, а за другого.
- Я выйду за тебя замуж, - говорит девочка. - Ты подожди.
- Хорошо, я подожду, - говорит Бетховен. - И тогда этот кто-то сказал...
слушай, - и начинается совсем другая, бетховенская музыка. - Он сказал:
- "Это несправедливо!" Да, он сказал так. Слышишь? Это
он говорит... Но он был бедный, и над ним посмеялись - слышишь? Но он
сказал: "Я не боюсь вас и буду биться с вами до самой моей смерти..." И
тогда все враги поднялись на него, и стала темная ночь, когда начался
бой... И их было много. А он был один... Вот видишь, это ночь... - говорит
Бетховен, не замечая глаз девочки, распахнутых тревогой.
- Идет музыка, и будто по дороге провозят пушки, окна
звенят и хриплая команда вдалеке.
- И вот его окружили, и он почти погиб, - говорит Бетховен.
- Не надо!.. Не хочу! - кричит Анна.
- Не хочешь? Да, ты права. Это возмутительно. Все на одного.
- Не хочу так! Я боюсь,
- Не бойся. Сейчас я сам вмешаюсь в эту истерию. Сейчас я за него
заступлюсь. Сейчас... Сейчас... Сейчас я на них такое напущу... -
возбужденно говорит он. - Слушан, давай на них напустим солнце... Ага... Ты
слышишь, они от этого слова вздрогнули... Эй, слышите, вы?! Солнце! -
кричит Бетховен и берет светлые стремительные аккорды.
- Ага! - злорадно кричит он. - Трясутся!
- Трясутся! - гневно кричит девочка Анна. - Еще! Еще!
- Сейчас! Сейчас мы им покажем! - отвечает Бетховен.
- Бегут! Бегут! Слышишь: бегут! Все бегут! - кричит Анна.
- Нет, не все. Здесь с краю притаились еще, слышишь? С ними надо покончить.
- Пускай! Мы их потом! Сначала тех!
- Да, ты права, - быстро и удивленно говорит он. - Сначала тех прогнать. Ты
права! Вперед!
- Вперед!
- Нет, не с того конца! Отсюда забегай! - кричит девочка, показывая на басы.
- Ты говоришь, отсюда? - спрашивает Бетховен
и быстро целует ее в лоб.
- Скорей! Теперь только скорей! Ага, бегут!
- Бегут!
- Анна рыдает от счастья.
- Что?! Что?! О, моя девочка! - вытаращив голубые свои неистовые глаза,
говорит господин Людвиг.
- Анна кидается ему на шею.
- Мы победили, и кто-то жив!
- Жив! Жив! Теперь трубы, Анна... Теперь барабаны! - кричит господин
Людвиг. - Ура, мы победили... Теперь победа, Анна!..
- Господин Людвиг подскакивает и выбегает в дверь.
- Не уходите! Не уходите! - кричит девочка Анна и кидается к отцу, который
стоит с трясущимися губами.
- Пусть он придет! Пусть он придет! - кричит девочка Анна, хватая отца за
полы старого фрака.
- Но господин Людвиг не слышит, как зовет его девочка
Анна. Он идет по лужам, и свежий ветер гонит облака по небу и развевает его
волосы цвета соли с перцем. Он приходит домой и пишет на стенке, ломая
грифель:
- "Жизнь есть трагедия! Ура!"
САМАЯ РЕАЛЬНАЯ ВЕЩЬ НА СВЕТЕ.
- Операция "Золотой век" не вышла... Все отменяется, - бормотал приезжий,
бредя по дороге. - Может быть, они не поняли насчет нежности? - бормотал
он. - Может быть, они подумали, что нежность - это слюнтяйство? Может быть,
надо было сослаться на авторитеты, например, на великого режиссера
Довженко, который говорил, что нежность - это высшее образование сердца?..
Нет, суслики... - бормотал он. - Нежность-это не всепрощающая "любве", это
не слюнтяйство... нежность - это прежде всего мужество, если хотите
знать... И он грозил кому-то кулаком, а кому неизвестно. Он шел по дороге и
бормотал всякую чушь, застрявшую у него в мозгу с незапамятных времен, весь
мусор, который прилип к нему на стойбищах или пристал во время кочевий.
- Уже начинало светать, и он уже довольно далеко ушел от
города, от Прошлого переулка, и все мечтал встретить хотя бы умную лошадь,
так дружески протянувшую ему переднее копыто, хотел встретить хотя бы
знакомого муравья, который, наверно, с рассветом снова поползет по буграм и
ухабам мраморного памятника придорожной Венере. Впереди зафырчала машина.
Приезжий поднял руку и вышел на дорогу. Машина остановилась. Шофера в ней
не было.
- Если ты до сих пор ехала без шофера, видимо, ты и дальше сможешь так? -
спросил приезжий.
- Машина молчала. Он шагнул к ней. Дверца отворилась.
- Порядок, - сказал приезжий и уселся на переднее сиденье.
- Дверца захлопнулась. Машина стояла на месте. Наверное,
она дожидалась команды.
- Я не знаю, куда ехать, - сказал приезжий. - Понятно?.. Главное, увези
меня отсюда... Трогай.
- Машина рванулась с места и развернулась, потом еще
развернулась и стала делать виражи и восьмерки. Шоссе поскакало, как
сумасшедшая стрелка на часах.
- Допрыгались... - зловеще сказал приезжий.
Херберт Фрэнк
Конан-Дойль Артур
Флинт Эрик
Херберт Фрэнк
Майер Стефани
Суворов Виктор