сапожника-то. Теперь ежели рассудить с другого боку, как это Кузя Перьев в
кулаки угодил? Ведь у него не то что чего, так и коровы не было. В баню
пойдет - рубаху сменить нечем. Потому что Табакова обматерил в праздник, вот
и попал в кулаки. А Колюха Силантьев был справный до колхозов, он и в
колхозе тоже был справный, все время ходил в ударниках.
Лихорадова. Дача лесная, торговля на всю округу.
торговли людям нельзя ни в городе, ни в деревне. За такую торговлю и Ленин
стоял. А Лихорадов, тот продавал купленное. Есть разница?
свою же шею.
делали.
праздникам вставал с первыми петухами. Ты сам себя бедняком объявил, а пока
досыта не выспишься, тебя из избы калачом не выманишь.
едокам, ты и свои полосы залужил. А он вон две подсеки вырубил, на карачках
выползал.
есть, все время против власти.
ее палец о палец не колонул, а Федуленок за ее воевал с Колчаком. Чья она,
выходит?
которые работали? Ведь оне, бедняки-то, которые работали, сами при новой
власти из нужды выходили. А вы с Табаковым дела себе искали. Выходить им не
давали. А которые не работали, дак оне и сейчас бедняки вроде тебя, ежели на
должность не вышли.
людях страмишь? Я что, живу, что ли, беднее других? Я тебе вот шарну
сейчас...
20
и, зажимая в угол, начал стукать о стену лысой Олешиной головой. Стол с
самоваром качнулись и чуть не полетели, армянский коньяк потек по ногам.
Козонков со звонким звуком стукал и стукал о стену Олешиной головой, я еле
отцепил и оттащил его от Олеши. Ситцевая рубаха Олеши лопнула и затрещала. Я
не ожидал, что Олеша петухом выскочит из-за стола и кинется на Авинера с
другой стороны. Они сцепились опять, и упали оба на пол, старательно норовя
заехать друг дружке в зубы.
тоже нестерпимо захотелось драться, все равно с кем и за что. Однако,
вспомнив, кто хозяин дома, я опять начал разнимать драчунов. Но что было
делать? Если схватить за руку Олешу, Авинер тут же воспользуется перевесом и
заедет ему кулаком в нос, если схватить за руки Авинера, то же самое сделает
Олеша. И получится, по выражению Олеши, "перенесение порток с вешалки на
гвоздик". Я прискакивал около них, стараясь подступиться то с той стороны,
то с этой и рискуя обратить против себя обоих. Тут-то, в самый разгар
поединка, и появилась на пороге Олешина Настасья! Старуха пришла проведывать
Олешу, увидела побоище и, ругая старика то дураком, то пеньтюшкой, виня
одного его, оперативно погасила смуту... Она утащила Олешу домой, а я помог
Авинеру встать, выждал момент и под ручку повел тоже домой.
брату... головы не пожалею.
сказал, что у него есть еще чекушка, что жалко, что у него часы на руке, а
то бы он этому Олеше дал звону...
толку потасовкой, остановились. Олешина шапка, раскинув уши с завязками,
валялась на полу. Тишина в доме стояла абсолютная. Я равнодушно улез на
печь, равнодушно, даже не противясь своей тоске, лег...
дремоту я ощущал характерное пощипывание в горле - верный признак
надвигающегося гриппа. Все тело ломило, появилась нудная головная боль и
сухость во рту, поднялась температура. В избе совсем выдуло. Я лежал на
остывающей печи и тупо глядел в потолок, потом забывался и меня окружали
кошмары. То мне снилось, что я совсем раздет, сижу голый, а кругом люди, то
погружался в какие-то иные миры. Гудел в ушах, бил по темени неведомый
колокол. Я пытался увидеть этот колокол, но в тумане маячила одна
развороченная колокольня и почему-то Авинер Козонков кидался оттуда
осколками кирпичей. Осколки летели градом, я старался убежать, а ноги не
слушались. Вдруг колокольня стала не колокольня, а баня, и Петя-кузнец с
загадочным видом ходил около, ища под углами полтинники. И баня, и
Петя-кузнец растаяли, исчезли, я услышал вопль необъезженного жеребца, а
бригадир почему-то душил жеребца Олешиной шапкой. Жеребец вдруг превратился
в Авинерова кобеля и начал фамильярно меня обнюхивать.
подняла с пола Олешину шапку:
за тобой пришла-то. Ежели, говорит, без него, дак домой не ходи.
далеко-далеко, в глазах расплывались радуги. Тоска душила со всех сторон,
потом, когда мысль прояснялась, меня охватывала брезгливость, физическое
отвращение ко всему на свете, в том числе и к самому себе. Все рушилось, все
распадалось...
обоим ее участникам. Постой, а какого черта надо тебе? Что ты-то хочешь в
этом споре? Я окончательно запутался...
над этим желанием: "Я, только я виноват в этой драке. Это я захотел
определенности в их отношениях, я вызвал из прошлого притихших духов. А
потом сам же испугался и вздумал мирить стариков. Потому что ты эгоист и
тебе больше всего нужна гармония, определенность, счастливый миропорядок.
Примирил, называется. Стук лысой Олешиной головы о стену так явственно
звучал в ушах, что я покраснел от стыда и горечи: о черт, зачем было
вмешиваться? Теперь они возненавидят меня оба. Они опять стали врагами, а
враги не любят не только того, кто их ссорит, но и того, кто старается
примирить. Это уж точно. Их вражда не помешает им блокироваться против тебя.
И ты никогда не проведешь спокойно свои двадцать четыре здесь, на родине.
Ах, вот, оказывается, в чем дело? Сразу бы так... Ты и тут думаешь только о
себе. Двадцать четыре без выходных... Да нет, дело не в этом. Интересно, в
чем? А в том... В чем? В том, что...
изловить. Все перемешалось в моей голове: "Надо встать. Надо прежде всего
встать. В гробу я видел этот дурацкий грипп! Сейчас пойду к Настасье, она
заварит мне сушеной малины. И пусть Олеша ненавидит Козонкова, тот заслужил
Олешину ненависть. Пусть Авинер ненавидит Олешу, этот тоже хорош. Видимо,
так все и должно быть. Да! Да! Да!"
вышел на улицу.
лесенке. Взялся за скобу...
как старые ветераны, беседовали Авинер и Олеша. Не было ни крику, ни шуму.
Бутылка зеленела между чайных приборов, на столе остывал самовар.
ли? - сказал Олеша.
малиной. Я растворил сахар, и Олеша прямо из бутылки дополнил стакан. Налил
себе и Козонкову.
- сказал Авинер и поднял стопочку.
Березин Федор
Николаев Андрей
Соломатина Татьяна
Свержин Владимир
Лукьяненко Сергей
Акунин Борис