бумажку к завтрему. Где кто сколько накосил. А бумажку в контору занесите
для принятия мер. Договорились?
обобществлять, я скажу председателю. Все ясно? Ну, будьте здоровы, а бумажку
завтра занесете.
зашуршал плащом, вышел из огорода.
написал. Он и не подумал ее писать. И вот теперь его склоняли по всем
падежам, на всех собраниях, до того дело дошло, что он даже опять похудел.
Провались все в тартарары...
Записали мои стожонки... Стыд. На всю округу ославили.
покосить в лесу-то.
печи в конторе того, соседнего председателя, мужик он был хороший, заплатил
тогда по два рубля на день.
косить на той, соседней территории, только чтобы потише, без шума. Они опять
по четыре ночи ходили в лес вместе с Катериной. Правда, косили не подолгу.
Катерине к пяти утра надо уже на дойку, да и ему к шести-семи на общий
покос. Четыре ночные упряжки, косили старательно, надо было уже стоговать
сено, как вдруг и приехал Митька. Шурин Митька из Мурманска, брат Катерины,
не больно надежная опора Евстольиной старости.
2.ФИГУРЫ
что везла на лесоучасток горючее. Слез у бревен Ивана Африкановича, поглядел
вослед машине: шины все еще выписывали в дорожной пыли громадные восьмерки.
Митька махнул рукой: доедет, -- видать, не первый раз...
Вот жизнь".
Заполярья, не было и чемодана с гостинцами и шерстяного свитера.
заходить не стал, а поднялся на поветь. Постель под пологом оказалась
пустая. Он разделся до одних трусов, снял даже тельняшку и завалился спать,
проспал чуть не до обеда, а днем, чтобы не слушать маткиных нотаций, подался
на улицу. Евстолья--мать--хоть и ругала его, однако накормила на славу, и он
вышел на солнечную улицу, сходил в огород, сорвал и пожевал горькое перышко
лука, зашел в баню, посидел на приступке. Ни зятя Ивана, ни сестры дома не
было, и Митька пошел
завел сберегательную-то?
сейчас совсем ни к чему.
направился туда и встретил еще одного старика -- Федора, он ехал от фермы на
телеге с бочкой.
Митрей, Катеринин брат. -- Федор остановил кобылу, сидя козырнул Митьке. --
То-то Евстолья-то уж давно говорила, что сулишься. Надолго ли к нам?
куревом, спросил:--Чего возишь-то?
Всю зиму солому возил, а теперь по другому маршруту.
Равнодушно поглядел на окровавленную ладонь, вытер о траву.
вздумал в прошлом году водопровод провести коровам. Ну, установили все, эти
трубы, поилки, колодец выкопали, а Мишка Петров насос и движок поставил. До
этого-то доярки на себе таскали, по колодам. Ну, а как учредили водопровод,
мы колоды-то эти все и выкидали да истопили,--куда, начальство говорит, эти
колоды, ежели автопоилки есть. Механизация, значит. Да. Тпрры, дура старая!
Не стоит никак, оводы, вишь.
колодце была, а потом хлесть, вода кончилась, одна жидкая каша, в
колодце-то. Пырк-мырк -- нет воды. А третьего дня председатель ко мне
нагрянул. "Бери,--говорит,--срочно лошадь, марш воду возить". Я говорю:
"Куда возить-то, и бочка рассохлась, и колоды истоплены". -- "Не твое, --
говорит, -- дело, вози в колодец". Я, конешно, поехал, мое дело маленькое,
только что, ду-
Пока начальство по тем бригадам шастало, я раз пятнадцать на реку-то огрел,
полколодца воды набухал. Распряг свою хромоногую, гляжу, начальство
приехало, с блакнотами по двору ходит, а Мишка движок запустил и давай мою
воду из колодца качать. Ходят, нахваливают. Я, конешно дело, молчу, а про
себя-то думаю да по кобыле по репице ладонью хлопаю: "Вот вы где все у меня,
вот где".
папироску.
привыкла солому возить, что с закрытыми глазами по тому маршруту ходила.
Идет да спит, дорогу от фермы ко скирдам как свои пять пальцев на ощупь
знала. За вожжи дергать уже не надо было. Ну, а теперь-то я с ей и мучаюсь и
грешу. Надо к речке ехать, а она воротит в открытое поле. Но, хромоногая,
поехали! Куда опять норовишь? Опять на старый маршрут, чистое мне с тобой
наказанье. Что значит привычка для животного.
золотые ленинградские часы, купленные с последнего рейса в Норвегию и как-то
уцелевшие, показывали четверть второго. Если идти сейчас же в центр, на
почту, то можно еще успеть послать телеграмму. Закадычному и верному дружку
судовому электрику Гошке Ванилину.
телеграфом. "Ладно, успею и завтра,--решил Митька. -- А пока займу у сестры
или у Мишки Петрова". Надо же было отметить приезд?
деревне, а бабы с восхищением ругали его: "Принес леший в самый-то сенокос,
ишь харю-то отъел. Только мужиков смущает, сотона полосатой".
уже мало, тельняшка в первый же день перестала быть полосатой. Евстолья дала
Митьке рубаху Ивана Африкановича. Но Митьке в общем-то было уже все равно,
какая рубаха висит на его кособоких плечах. Он то и дело посылал племянников
за "горючим" в
шли для них, на конфеты и пряники.
Митька клонил голову на Мишкину гармонь. Он пел, осыпая пеплом папиросы
гармонные мехи. И в перерывах между куплетами с горьким отчаянием растягивал
губы, обнажая зубной оскал:
затихал, а Пятак тоже добросовестно пытался понять Митькину песню. А Митька,
с выдохом, со слезой и ни на кого не глядя, грустно пел свою песню: