если такой человек существует,- без сомнения предпочтет писать собственные
стихи, а не ломать голову над переводом (каковой к тому же дело
неблагодарное). Но кроме технического мастерства и даже психологической
конгениальности переводчику Мандельштама важнее всего обладать или
проникнуться сходным отношением к цивилизации.
стихотворение начинается звуком, "звучащим слепком формы", как он сам
называл его. Отсутствие этого представления низводит даже самую точную
передачу мандельштамовской системы образов до будоражащего воображение
чтива. "Я один в России работаю с голосу, а вокруг густопсовая сволочь
пишет",- говорит Мандельштам в "Четвертой прозе". Это сказано с яростью и
величием поэта, понимавшего, что источником творчества определяется метод.
которого и посредством которого работаешь, должен быть неподражаем. Однако
тембр, тон и темп, отраженные в метре стиха, передаваемы. Следует помнить,
что стихотворные размеры сами по себе духовные величины и у них нет
эквивалентов. Они не могут подменяться даже друг другом, тем более свободным
стихом. Несоответствие размеров - это несовпадение в дыхании и в сокращениях
сердечной мышцы. Несоответствие в системе рифмовки - несовпадение мозговых
функций. Бесцеремонное обращение с этими вещами есть в лучшем случае
кощунство; в худшем же - увечье или убийство. Так или иначе, это
преступление мысли, за которое виновный - в особенности если он не пойман -
расплачивается умственной деградацией. Что же до читателей, то они
покупаются на фальшивку.
велики. Они чрезмерно сковывают личность. Призывы настраивать "поэтический
инструмент созвучно современности" чересчур назойливы. И переводчики
кидаются на поиски эрзацев. Так происходит в основном из-за того, что
переводчики эти сами обычно являются поэтами и собственная индивидуальность
им дороже всего. Ее понимание попросту исключает для них возможность жертвы,
каковая есть первый признак зрелой личности (и также первое условие любого -
даже технического - перевода). Суммарный результат таков, что
мандельштамовское стихотворение и видом, и фактурой делается похожим не то
на безмозглую вещицу Неруды, не то на перевод с урду или суахили. Если оно и
сохраняется, то благодаря странности образов или их яркости, приобретая в
глазах читателя определенную этнографическую ценность. "Не понимаю, почему
Мандельштам считается большим поэтом,- сказал покойный У. X. Оден.-
Переводы, которые я видел, не убеждают в этом".
безликий продукт, некий общий знаменатель нынешней изящной словесности. Будь
это просто скверные переводы, дело обстояло бы не так плохо. Ибо скверные
переводы, именно благодаря своей скверности, подстегивают воображение
читателя и вызывают желание продраться сквозь текст или же, наоборот, от
него абстрагироваться: они пришпоривают интуицию. Но тут такая возможность
исключается: переводы эти несут отпечаток самоуверенного, невыносимого
стилистического провинциализма; и единственное оптимистическое замечание,
уместное по их адресу,- что столь низкопробное искусство является бесспорным
признаком культуры, крайне далекой от декаданса.
чтобы с ними обходились как с бедными родственниками. Язык и литература, в
особенности поэзия, есть лучшее, что страна имеет. Но не беспокойство за
престиж Мандельштама или России заставляет содрогаться от содеянного с его
строками на английском: скорее - расхищение англоязычной культуры, упадок ее
мерил, уклонение от духовного вызова. "Ну да,- молодой поэт или читатель в
Америке может заключить, изучив эти тома,- то же происходит и в России". Но
происходит там отнюдь не то же самое. Помимо метафор русская поэзия дала
пример нравственной чистоты и моральной стойкости, что выразилось более
всего в ее приверженности к так называемым классическим формам без всякого
ущерба для содержания. В этом коренится ее отличие от западных сестер,
однако никоим образом не пристало судить, в чью оно пользу. Но все же это -
отличие; и по причинам хотя бы чисто этнографическим качество сие следует
сохранить в переводе, а не втискивать в общую изложницу.
форма его неизбежна тоже. "Необходимость,- пишет вдова поэта, Надежда
Мандельштам, в "Моцарте и Сальери" (непременное чтение для всякого, кто
интересуется психологией творчества),- это не принуждение и не проклятие
детерминизма, но она является связью между временами, если факел,
унаследованный от предков, не был попран". Необходимости, конечно же, не
могут копироваться; но небрежение переводчика к формам, кои суть освящены и
освещены временем, есть именно затаптывание этого факела. Единственное
достоинство теорий, выдвигаемых в оправдание такой практики, это то, что их
авторам оплачивают изложение взглядов в печати.
стихотворение взывает к человеческой памяти. С этой целью оно использует
форму, каковая есть главным образом мнемонический прием, позволяющий мозгу
запомнить мир и упрощающий задачу памяти, когда все прочие способности
человеку изменяют. Память обычно уходит последней, как бы пытаясь
запечатлеть сам уход. Стихотворение, таким образом, может быть последним,
что слетит с пузырящихся губ. Никто не ожидает от англоязычного читателя
бормотанья стихов русского поэта в эти минуты. Но, прошептав что-нибудь из
Одена, Йейтса или Фроста, он будет ближе к мандельштамовскому подлиннику,
чем современные переводчики.
высокий, чистый голос, исполненный любовью, ужасом, памятью, культурой,
верой,- голос, дрожащий, быть может, подобно спичке, горящей на промозглом
ветру, но совершенно неугасимый. Голос, остающийся после того, как
обладатель его ушел. Он был, невольно напрашивается сравнение, новым Орфеем:
посланный в ад, он так и не вернулся, в то время как его вдова скиталась по
одной шестой части земной суши, прижимая кастрюлю со свертком его песен,
которые заучивала по ночам на случай, если фурии с ордером на обыск
обнаружат их. Се наши метаморфозы, наши мифы.
* Перевод с английского Дмитрия Чекалова
___
вытягиваетесь на постели и - больше вы не обезьяна, не человек, не птица,
даже не рыба. Горизонтальность в природе - свойство скорее геологическое,
связанное с отложениями: она посвящается позвоночнику и рассчитана на
будущее. То же самое в общих чертах относится ко всякого рода путевым
заметкам и воспоминаниям; сознание в них как бы опрокидывается навзничь и
отказывается бороться, готовясь скорее ко сну, чем к сведению счетов с
реальностью.
просто сел в самолет в девять вечера (полная бестолковщина в аэропорту:
"Вариг" продал вдвое больше билетов на этот рейс, чем было мест; в
результате обычная железнодорожная паника, служащие (бразильцы)
нерасторопны, безразличны; чувствуется государственность -
национализированность - предприятия: госслужащие). Самолет битком; вопит
младенец, спинка кресла не откидывается, всю ночь провел в вертикальном
положении, несмотря на снотворное. Это при том, что только 48 часов назад
прилетел из Англии. Духота и т. д. В довершение всего прочего, вместо девяти
часов лету получилось 12, т. к. приземлились сначала в Сан-Пауло - под
предлогом тумана в Рио, - на деле же потому, что у половины пассажиров
билеты были именно до Сан-Пауло.
Январской реки, заросшему портовыми кранами и заставленному океанскими
судами, сухогрузами, танкерами и т. п. Кроме того, там и сям громоздятся
серые (шаровые) громады бразильского ВМФ. (В одно прекрасное утро я вышел из
гостиницы и увидел входящую в бухту цитату из Вертинского: "А когда придет
бразильский крейсер, капитан расскажет вам про гейзер...") Слева, стало
быть, от шоссе пароходы, порт, справа, через каждые сто метров, группы
шоколадного цвета подростков играют в футбол.
виде спорта совершенно не приходится, глядя на то, как здесь водят
автомобиль. Что действительно странно при таком вождении, так это
численность местного населения. Местный шофер - это помесь Пеле и камикадзе.
Кроме того, первое, что бросается в глаза, это полное доминирование
маленьких "фольксвагенов" ("жуков"). Это, в сущности, единственная марка
автомобилей, тут имеющаяся. Попадаются изредка "рено", "пежо" и "форды", но
они в явном меньшинстве. Также телефоны - все системы Сименс (и Шуккерт).
Иными словами, немцы тут на коне, так или иначе. (Как сказал Франц
Беккенбауэр: "Футбол - самая существенная из несущественных вещей".)
сооружении с весьма диковинной системой лифтов, требующих постоянной
пересадки из одного в другой. За неделю, проведенную в этой гостинице, я
привык к ней как к некоей утробе - или внутренностям осьминога. В
определенном смысле гостиница эта оказалась куда более занятной, чем мир
вовне. Рио - вернее, та часть его, к-рую мне довелось увидеть, - весьма
однообразный город, как в смысле застройки, так и планировки; и в смысле
богатства, и в смысле нищеты. Двух-трехкилометровая полоса земли между
океаном и скальным нагромождением вся заросла сооружениями, а ля этот идиот
Корбюзье. Девятнадцатый и восемнадцатый век уничтожены совершенно. В лучшем
случае вы можете наткнуться на останки купеческого модерна конца века с его
типичным сюрреализмом аркад, балконов, извивающихся лестниц, башенок,
решеток и еще черт знает чем. Но это - редкость. И редкость же маленькие
Максимов Альберт
Прозоров Александр
Березин Федор
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Василенко Иван