В столовой пахло хвоей, в углу стояла зеленопикая елка в капельках тающих
снежинок и обрядово ходили вокруг нее больничные наши землячки в халатиках в
пестрый цветочек. Уже сияла сахарной пудрой звезда на тоненькой шейке
верхушки, уже лимонным, малахитовым, свекольным отражался в крутобоких
витражах елочных шаров белый мир больницы, уже Дед Мороз в кирпичном ватном
армяке пристроился у елки.
нулась вверх всем телом, пытаясь настичь упругую ветку, чтобы повесить
на нее радужную снежинку. Я стоял в дверях столовой и машинально смотрел
на Надины ноги в синих колготках. Оказалось, что я не один следил за
ней, сзади меня откашлялся Семеныч, которого к нам положили недавно на
место Коли Хусаинова.
кой с бойкими глазенками и пухлыми губами. Нравится ли мне она?.. С тех
пор как я торчу здесь, я даже не задумывался, что в больнице возможен
какой-то флирт. Впрочем, еще раньше, когда я влюбился в великое ис-
кусство кино, все женщины стали для меня либо персонажами сценариев или
фильмов, либо актрисами, в чем им, естественно, не откажешь. Я мог вни-
мательно вглядываться в то, как они ходят, как они говорят, как они при-
хорашиваются, но я не видел плоти желанной. Егор Болотников рассказывал
мне, что у него такое же восприятие, когда он рисует обнаженную натуру.
Да и не было у меня иной потребности кроме как в тепле и ласке Тамары,
моего Тома...
ду этажами. Он висит в простенке между готическими рамами и те, кто го-
ворит по телефону, всегда встают лицом в распахнутый мир города за ок-
ном, спиной к мирку больницы. Впрочем, было уже темно, и в стеклах прос-
матривалась не столько фонарями освещенная улица и сад, сколько отраже-
ния двух лестничных маршей, светлого холла с диванчиками и телевизором
на втором этаже.
фонной трубки из совсем другой оперы. Мир Тамары звучал совсем иначе,
чем мой: вместо шаркающих шагов и хриплого кашля - музыка и чьи-то голо-
са. Она подбежала к телефону запыхавшаяся, радостно оживленная, словно
ждала этого звонка:
ней, она меня отпустит, а потом я вернусь.
тичная?
стали торопить ожидающие своей очереди позвонить.
наверное, им будет очень неприятно... ну, если больной человек сядет ря-
дом за стол, да еще под Новый Год... Ты только не обижайся, Валера...
ручил неожиданно Леха Шатаев, который из мест заключения.
лев встал у дверей, сторожа. На нижней полке почти пустой тумбочки ста-
кан, на верхней - разрезанное на три части яблоко.
точки. Аркадий пил аккуратно, бесшумно, губы его остались сухими, стакан
поставил без стука и закусил не торопясь.
Леха.
потом на мгновение сморщился, стараясь слепыми руками попасть в тумбоч-
ку, пока не выдохнул и не закашлялся.
- Может, к Верке подъехать, как считаешь, Аркан?
мать ее некуда, морозы тоже заворачивали, - без перехода начал Леха. -
Помню, выходим из зоны на работы, мне что, ручки в карманы, локоток от-
топырил, начальник мне под мышку лопаточку вставил, а вечером я ему так-
же лопаточку принес, наша была командировочка, воровская. Тут пацан при-
шел, зеленый, за драку сел, кого-то пришили да на него наклепали. Вот он
старался. А мороз лютый, как начальник лагеря. Ему прораб вольнонаемый
велел ящик с толом отнести, ну, что за дела, метров двести, больше, он
как взял его на плечо...
чего, пацана спрашивает. А тот говорит, тол, мол, боюсь, что взорвется,
если брошу, а снять не могу, рука примерзла. Так ему потом и оттяпали
три пальца. Беспалый стал. А ты чего, Витек, мрачный такой? На бабе
споткнулся? - Я не Витек, я - Валерий.
райся - провалишься, как под лед.
ся в лицо алкоголь. Легко по помидорному лицу определить выпившего, но
сегодня пылали буквально все. И на столах вместо компота стояли стаканы
с сухим вином. Леха мгновенно выпил свою долю и пошел побираться по со-
седям, вернее, по соседкам.
позвонить, поздравить...
нас девчонки на Новый Год пригласили.
одеялом. Все скопились у телевизора, смотрели старую кинокомедию, пока
медсестры не стали разгонять больных по палатам.
в палату номер четыре - палату "смертников" как мы ее называли. Там сто-
яло всего четыре койки, но у каждой был отдельный звонок к медсестре и
судно под кроватью. Из палаты номер четыре не выходили, оттуда выносили
вперед ногами. На всю больницу был лишь один, сумевший вырваться из ког-
тей смерти. Кличка у него была "Полтора Ивана", потому что звали его
Иван Иванович. Половина черепа у него была голой от лба к затылку, как
желтый бильярдный шар, с другой стороны свисали неровно подстриженные
черные волосы. Он часто стоял в коридоре, держась за трубу парового
отопления, и сипел:
ли на другую лестницу, но уже в женском отделении. В пятой нас ждали.
Палаты здесь на четверых, небольшие, очевидно, тут в пристройке когда-то
жила прислуга. На тумбочке между кроватями горела свечка, а окна были
занавешены покрывалами.
свечкой бутылку шампанского. - Как в твоем фильме, - подмигнул он мне.
видная женщина Екатерина Павловна, а четвертая - высохшая, старушка тетя
Паша. Ее я никогда не видел - она не выходила гулять, да и сейчас лежала
у окна в белом платочке, блестела фарфоровыми зубами.
Прозоров Александр
Майер Стефани
Афанасьев Роман
Перумов Ник
Лукин Евгений
Шилова Юлия