Чтение 17–й страницы книги ~Письма Асперна~

доктора, как видно принявшего меня за более проворного конкурента. Доктор
был невысокий толстенький живчик, в цилиндре, как принято у людей его
профессии, успевавший интересоваться всем и всеми вокруг, кроме своего
пациента. Меня он, даже и поняв свою ошибку, не выпускал из поля зрения, и
столь явно был не прочь прописать и мне какое-нибудь снадобье, что я счел за
благо откланяться и оставить его с женщинами одного, а сам пошел в сад
выкурить сигару. Нервы мои были напряжены; я не мог уйти совсем, не мог
удалиться от дома. Сам не знаю, чего я, собственно, ждал, но мне казалось,
что я должен оставаться на месте. Я бродил по дорожкам в теплом сумраке
надвинувшегося вечера, курил сигару за сигарой и не спускал глаз с окон мисс
Бордеро. Все теперь там было по-другому, ставни были раскрыты, в комнатах
горел свет. Порой свет передвигался, но плавно, неторопливо, без
лихорадочной спешки, которая говорила бы о наступлении кризиса. Что же
старуха - умирает или, может быть, уже умерла? Развел ли доктор руками: при
таких, мол, неслыханных годах пациентки только и остается, что дать ей
спокойно перейти в небытие? Или же просто чуть более церемонным тоном
возвестил, что конец концов наступил? Может быть, остальные две женщины уже
мечутся в подобающих случаю хлопотах? Меня томило беспокойство от того, что
я не там, не с ними, словно я опасался, как бы сам доктор не утащил бумаги с
собой. И тут мне снова ударило в голову, я даже закусил зубами сигару - а
что, если бумаг уже вообще нет?

Так прошло больше часу. Я смотрел на окна в смутной надежде, что увижу
мисс Тину в одном из них, что она мне подаст какой-нибудь знак. Ведь,
заметив в темноте тлеющий кончик сигары, она должна попять, что я здесь и
жду вестей. Ни в чем, пожалуй, своекорыстная основа моих тревог не сказалась
так наглядно, как в этой бесподобной уверенности, что в решающий час, перед
лицом события, которое грозило перевернуть всю ее жизнь, бедная мисс Тина не
забывает и о моих заботах. Вышел в сад мой слуга, но он ничего не мог мне
сообщить, кроме того, что доктор уже ушел, пробыв у больной около получаса.
Из чего я умозаключил, что мисс Бордеро еще жива; для засвидетельствования
смерти получаса не потребовалось бы. Я услал слугу из дому, иногда его
любопытство становилось для меня непереносимым, и сейчас был один из таких
случаев. Вместо мисс Тины он следил из окна за огоньком моей сигары; он не
мог знать, какие мысли волнуют меня, и я не собирался посвящать его в это,
но подозреваю, что у него имелись собственные фантастические теории на сей
счет, которые ему казались весьма лестными для меня и которые я наверняка
счел бы оскорбительными.

Я наконец решился войти в дом, но поднялся только до sala. Двери покоев
мисс Бордеро были раскрыты, в глубине гостиной тускло горела одинокая свеча.
Стараясь ступать неслышно, я пошел на ее свет, но в ту же минуту откуда-то
появилась мисс Тина и стала, ожидая моего приближения.

- Ей лучше, ей лучше! -сказала она прежде, чем я успел спросить. - Доктор
дал ей какое-то лекарство; она очнулась и понемногу пришла в себя. Он
сказал, что непосредственной опасности нет.

- Нет непосредственной опасности? Но ведь не может же он отрицать, что
положение серьезно?

- Он и не отрицает, но это оттого, что она слишком переволновалась.
Волнение всегда пагубно для нее.

- Кто ж в этом виноват, она сама себя распаляет. Вот хотя бы сегодня в
разговоре со мной.

- Да, ей не следует впредь покидать свои комнаты, - сказала мисс Тина, и
видно было, что ее мысли опять где-то блуждают.

- Что толку от ваших слов, - отважился я заметить, - когда по первому
требованию сами вы и повезете ее, куда ей заблагорассудится.

- Не повезу, теперь больше не повезу.

- Научитесь противиться ей, давно пора, - продолжал я.

- Да, да, я непременно научусь, - тем более раз вы утверждаете, что так
нужно.

- Нужно не для меня, а для вас. Вы пугаетесь и теряетесь, а потом сами же
должны расплачиваться за это.

- Сейчас мне пугаться нечего, - миролюбиво отвечала мисс Тина. - Сейчас
она совсем спокойна.

- А она в сознании? Говорила что-нибудь?

- Нет, говорить не говорила, но брала меня за руку. Возьмет и держит
крепко-крепко.

- Да, судя по тому, как она давеча уцепилась за портрет, сил у нее еще
много, - сказал я. - Но если она держала вас за руку, как же вы очутились
здесь?

Мисс Тина не сразу ответила, и хотя лицо ее было в густой тени - она
стояла спиной к свече, что горела в гостиной, а свою свечу я оставил у входа
в sala - мне почудилось, что она простодушно улыбается.

- Я услышала ваши шаги и вышла.

- Но я шел на цыпочках, стараясь ступать как можно тише.

- А я услышала, - сказала мисс Тина.

- И что же, ваша тетушка сейчас одна?

- Нет, как можно - с нею Олимпия.

Я думал о своем.

- Может быть, лучше войдем туда? - кивнул я в сторону гостиной; во мне
все усиливалось безотчетное желание быть поближе к месту.

- Там нам нельзя будет разговаривать - она услышит. Я чуть было не
ответил, что можно и помолчать, но вовремя удержался: ведь это значило бы
отложить тот вопрос, который мне так не терпелось задать ей. И я предложил
побродить немного по sala, держась подальше от двери больной, чтобы ее не
обеспокоить. Мисс Тина охотно согласилась; скоро должен опять прийти доктор,
сказала она, так можно будет встретить его у самой лестницы. Мы медленно шли
по мраморным плитам, и шаги наши неожиданно гулко разносились в бесполезном
просторе прекрасного помещения. Когда мы, дойдя до дальнего конца, очутились
у наглухо запертой стеклянной двери балкона, выходившего на капал, я заметил
мисс Тине, что лучше всего ей быть именно там, так как оттуда она сможет
увидеть доктора, едва только он подъедет к дому. Я отпер дверь, и мы вышли
на балкон. Над узким каналом было еще жарче, еще душнее, чем в sala. Кругом
было пустынно и тихо; казалось, весь околоток погружен в мирную дрему. Там и
сям мерцали огни фонарей, повторяясь в темной воде канала. По ближнему
мостику шел домой одинокий гуляка, накинув куртку на плечи и заломив набок
шляпу; в тишине донеслась до нас его песня. Но и это не нарушило той
атмосферы comme il faut, о которой упоминала мисс Бордеро при первой нашей
встрече. Немного спустя показалась вдали гондола, и мы насторожились,
вслушиваясь в мерный плеск воды под веслом. Но это не была гондола доктора,
она прошла мимо, и, когда все стихло снова, я спросил у мисс Тины:

- А где же оно теперь, - то, что лежало в сундучке?

- В каком сундучке?

- В зеленом, крашеном, который стоит под диваном в спальне. Вы сказали,
что тетушка в нем держала свои бумаги; я понял так, что теперь она их
переложила в другое место.

- Да, верно; в сундучке их уже нет, - сказала мисс Тина.

- Осмелюсь спросить - вы что же, смотрели?

- Смотрела, ради вас.

- Ради меня? Дорогая мисс Тина, означает ли это, что вы бы отдали их мне,
если бы нашли? - Я почти дрожал, произнося эти слова.

Мне пришлось дожидаться ее ответа. Но наконец у нее вырвалось:

- Не знаю сама, как бы я поступила - отдала, не отдала!

- Но, может быть, вы хотя бы посмотрите еще где-нибудь?

Странное, непривычное волнение, с начала разговора звучавшее в ее голосе,
не улеглось.

- Не могу - не могу, когда она лежит тут же. Это недостойно.

- Вы правы, это недостойно, - согласился я. - Пусть она покоится с миром,
бедняжка. - И в моих словах на этот раз не было лицемерия; упрек пронял
меня, и мне сделалось стыдно.

Мисс Тина добавила, словно бы чувствуя это и жалея меня, но в то же время
стремясь объяснить, что я если и не прямо толкаю ее на недостойный поступок,
то, во всяком случае, слишком упорно дергаю эту струну:

- Не могу я обманывать ее теперь - быть может, в ее смертный час. Нет, не
могу.

- Я и не прошу вас идти на обман, избави бог, хоть сам я не без греха.

- Не без греха - вы?

- Да, я плыл под фальшивым флагом. - Меня вдруг неудержимо потянуло
сказать ей всю правду, признаться, что я назвал себя вымышленным именем,
опасаясь, что настоящее мое имя может быть известно мисс Бордеро и закроет
мне доступ в дом. Я даже рассказал о своей причастности к тому письму за
подписью Джона Камнора, которое было послано им несколько месяцев назад.

Она слушала крайне внимательно, чуть ли не раскрыв рот от изумления, и,
дослушав до конца, спросила:

- А как же ваше настоящее имя? - Я сказал, и она дважды повторила его,
восклицая при этом: - Господи, господи! - Потом заметила:- Оно мне нравится
больше.

- Мне тоже! - Я попробовал засмеяться, но смех не вышел. - Уфф! Как
хорошо, что можно наконец отбросить то, ложное!

- Стало быть, все это было заранее обдумано? Настоящий заговор?

- Какой же заговор, нас ведь только двое и есть, - возразил я,
благоразумно не упоминая о миссис Прест.

Мисс Тина задумалась; я ждал с тревогой, не назовет ли она наши действия
низостью. Но ход ее рассуждений был совсем иным, и минуту спустя она сказала
вполголоса, словно бы взвесив все с безмятежной непредвзятостью стороннего
наблюдателя:

- До чего же вам, видно, хочется получить эти письма!

- О, страстно, пламенно! - признался я, кажется, даже с улыбкой. И, чтобы
не упустить случай, тут же продолжал, начисто позабыв о недавних упреках
собственной совести: - Но ведь не могла же она сама переложить их куда-то?
Она же не встает на ноги! Ей недоступны никакие мышечные усилия! Она не в
состоянии что-либо взять и понести!