Чтение 17–й страницы книги ~Заповедник~

опускались мятые рубли. Мелочь звонко падала в блюдечко с отбитым краем.

Две-три компании расположились в зале у стены. Там возбужденно
жестикулировали, кашляли и смеялись. Это были рабочие турбазы, санитары
психболь-ницы и конюхи леспромхоза.

По отдельности выпивала местная интеллигенция -- киномеханик,
реставратор, затейник. Лицом к стене расположился незнакомый парень в
зеленой бобочке и отечественных джинсах. Рыжеватые кудри его лежали на
плечах.

Подошла моя очередь у стойки. Я ощущал знакомую похмельную дрожь. Под
намокшей курткой билась измученная сирая душа...

Шесть рублей нужно было использовать оптимально. Растянуть их на
длительный срок.

Я взял бутылку портвейна и две шоколадные конфеты. Все это можно было
повторить трижды. Еще и на сигареты оставалось копеек двадцать.

Я сел к окну. Теперь уже можно было не спешить.

За окном двое цыган выгружали из машины ящики с хлебом. Устремился в
гору почтальон на своем мопеде. Бездомные собаки катались в пыли.

Я приступил к делу. В положительном смысле отметил -- руки не трясутся.
Уже хорошо...

Портвейн распространялся доброй вестью, окрашивая мир тонами нежности и
снисхождения.

Впереди у меня -- развод, долги, литературный крах... Но есть вот эти
загадочные цыгане с хлебом... Две темнолицые старухи возле поликлиники...
Сыроватый остывающий денек... Вино, свободная минута, родина...

Сквозь общий гул неожиданно донеслось;

-- Говорит Москва! Говорит Москва! Вы слушаете "Пионерскую зорьку"... У
микрофона -- волосатый человек Евстихеев... Его слова звучат достойной
отповедью ястребам из Пентагона...

Я огляделся. Таинственные речи исходили от молодца в зеленой бобочке.
Он по-прежнему сидел не оборачиваясь. Даже сзади было видно, какой он
пьяный. Его увитый локонами затылок выражал какое-то агрессивное нетерпение.
Он почти кричал:

-- А я говорю -- нет!.. Нет -- говорю я зарвавшимся империалистическим
хищникам! Нет -- вторят мне труженики уральского целлюлозно-бумажно-го
комбината... Нет в жизни счастья, дорогие радиослушатели! Это говорю вам я
-- единственный уцелевший панфиловец... И то же самое говорил За-ратустра...

Окружающие начали прислушиваться. Впрочем, без особого интереса.

Парень возвысил голос:

-- Чего уставились, жлобы?! Хотите лицезреть, как умирает гвардии
рядовой Майкопского артиллерийского полка -- виконт де Бражелон?! Извольте,
я предоставлю вам этот шанс... Товарищ Раппопорт, введите арестованного!..

Окружающие реагировали спокойно. Хотя "жлобы" явно относилось к ним.

Кто-то из угла вяло произнес:

-- Валера накушавши... Валера живо откликнулся:

-- Право на отдых гарантировано Конституцией... Как в лучших домах
Парижа и Брюсселя... Так зачем же превращать науку в служанку богословия?!..
Будьте на уровне предначертаний Двадцатого съезда!.. Слушайте "Пионерскую
зорьку"... Текст читает Гмы-ря...

-- Кто? -- переспросили из угла.

-- Барон Клейнмихель, душечка!.. Еще при беглом взгляде на молодца я
испытал заметное чувство тревоги. Стоило мне к нему присмотреться, и это
чувство усилилось.

Длинноволосый, нелепый и тощий, он производил впечатление
шизофреника-симулянта. Причем, одержимого единственной целью -- как можно
скорее добиться разоблачения.

Он мог сойти за душевнобольного, если бы не торжествующая улыбка и не
выражение привычного каждодневного шутовства. Какая-то хитроватая сметливая
наглость звучала в его безумных монологах. В этой тошнотворной смеси из
газетных шапок, лозунгов, неведомых цитат...

Все это напоминало испорченный громкоговоритель. Молодец высказывался
резко, отрывисто, с болезненным пафосом и каким-то драматическим напором...

Он был пьян, но и в этом чувствовалась какая-то хитрость...

Я не заметил, как он подошел. Только что сидел не оборачиваясь. И вдруг
заглядывает мне через плечо:

-- Будем знакомы -- Валерий Марков!.. Злостный нарушитель общественного
покоя...

-- А, -- говорю, -- слышал.

-- Пребывал в местах не столь отдаленных. Диагноз -- хронический
алкоголизм!..

Я гостеприимно наклонил бутылку. В руках у него чудом появился стакан.

-- Премного благодарен, -- сказал он. -- Надеюсь, все это куплено ценой
моральной деградации?

-- Перестань, -- сказал я, -- лучше выпьем. В ответ прозвучало:

-- Благодарю и примыкаю, как Шепилов... Мы допили вино.

-- Бальзам на раны, -- высказался Марков.

-- Есть, -- говорю, -- рубля четыре. Дальнейшая перспектива в тумане...

-- Деньги не проблема! -- выкрикнул мой собутыльник.

Он вскочил и метнулся к покинутому столу. Возвратился с измятым черным
пакетом для фотобумаги. Высыпал из него кучу денег. Подмигнул и говорит:

-- Не счесть алмазов в каменных пещерах!..

И далее, с неожиданной застенчивостью в голосе:

-- Карманы оттопыриваются -- некрасиво...

Марков погладил свои обтянутые джинсами бедра. Ноги его были обуты в
лакированные концертные туфельки.

Ну и тип, думаю.

Тут он начал делиться своими проблемами:

-- Зарабатываю много... Выйду после запоя, и сразу -- капусты
навалом... Каждая фотка -- рубль... За утро -- три червонца... К вечеру --
сотня... И никакого финансового контроля... Что остается делать?.. Пить...
Возникает курская магнитная аномалия. День работаешь, неделю пьешь... Другим
водяра -- праздник. А для меня -- суровые будни... То вытрезвитель, то
милиция -- сплошное диссидентство... Жена, конечно, недовольна. Давай,
говорит, корову заведем... Или ребенка... С условием, что ты не будешь пить.
Но я пока воздерживаюсь. В смысле -- пью...

Марков запихивал деньги обратно в пакет. Две-три бумажки упали на пол.
Нагнуться он поленился. Своим аристократизмом паренек напоминал Михал
Иваныча.

Мы подошли к стойке, взяли бутылку "Агдама". Я хотел заплатить. Мой
спутник возвысил голос:

-- Руки прочь от социалистической Кубы! И гордо бросил на прилавок три
рубля... Поразительно устроен российский алкаш. Имея

деньги -- предпочитает отраву за рубль сорок. Сдачу

не берет... Да я и сам такой...

Мы вернулись к окну. Народу в ресторане заметно

прибавилось. Кто-то даже заиграл на гармошке.

-- Узнаю тебя, Русь! -- воскликнул Марков и чуть потише добавил: --
Ненавижу... Ненавижу это псковское жлобье!.. Пардон, сначала выпьем.

Мы выпили. Становилось шумно. Гармошка издавала пронзительные звуки.

Мой новый знакомый возбужденно кричал:

-- Взгляни на это прогрессивное человечество! На эти тупые рожи! На эти
тени забытых предков!.. Живу здесь, как луч света в темном царстве... Эх,
поработила бы нас американская военщина! Может, зажили бы, как люди, типа
чехов...

Он хлопнул ладонью по столу:

-- Свободы желаю! Желаю абстракционизма с до-декакофонией!.. Вот я тебе
скажу... Он наклонился и хрипло зашептал:

-- Скажу как другу... У меня была идея -- рвануть отсюдова, куда
попало. Хоть в Южную Родезию. Лишь бы подальше от нашей деревни... Но как?!
Граница на замке! С утра до ночи под охраной Карацупы... Моряком пойти в
загранку -- сельсовет не отпустит... На интуристке жениться? На какой-либо
древнегреческой бляди? Где ее возьмешь?.. Один тут говорил -- евреев
выпускают. Я говорю супруге: "Верка, это же мыс доброй надежды..."

А супруга у меня простая, из народа. Издевается. "Ты посмотри, --
говорит, -- на свою штрафную харю... Таких и в кино пускают неохотно. А он
чего надумал -- в Израиль!.."

Но я с одним тут посоветовался. Рекомендует на еврейке временно
жениться. Это уже проще. Интуристов мало, а еврейки все же попадаются. На
турбазе есть одна. Зовут -- Натэлла. Вроде бы еврейка, только поддает...

Марков закурил, ломая спички. Я начал пьянеть. "Агдам" бродил по моим
кровеносным сосудам. Крики сливались в мерный нарастающий гул.

Собутыльник мой был не пьянее, чем раньше. А безумия в нем даже
поубавилось.

Мы раза два ходили за вином. Однажды какие-то люди заняли наши места.
Но Марков поднял крик, и те ушли.

Вслед им раздавалось:

-- Руки прочь от Вьетнама и Камбоджи! Граница на замке! Карацупа не
дремлет! Исключение -- для лиц еврейской национальности...

Наш стол был засыпан конфетными обертками. Пепел мы стряхивали в
грязное блюдце.

Марков продолжал:

-- Раньше я думал в Турцию на байдарке податься. Даже атлас купил. Но
ведь потопят, гады... Так что это -- в прошлом. Как говорится, былое и
думы... Теперь я больше на евреев рассчитываю... Как-то выпили мы с Натэллой
у реки. Я говорю -- давай с тобой жениться. Она говорит -- ты дикий,
страшный. В тебе, говорит, бушует чернозем... А в здешних краях, между
прочим, о черноземе и не слыхали.,, Но я молчу. И даже поприжал ее немного.
Она кричит -- пусти! Тут видно... А я говорю -- так жили наши предки
славяне... Короче, не получилось... Может, ! надо было по-хорошему? Вы, мол,
лицо еврейской национальности. Так посодействуйте русскому диссиденту насчет
Израиля...