Чтение 17–й страницы книги ~Зона~

Егоров стал на дороге.

- Потом, потом, - отстранил хирург, - мы, врачи, суеверны... Он почти
шутил.

- Если моя жена, - произнес капитан, - если что-то случится... Все,
что будет потом, уже не имеет значения.

- Перестаньте кощунствовать, - сказал хирург, - идите обедать. Выпей-
те портвейна. Столовая за углом...

- Какой ты здоровый, - сказал капитан.

- Кто это? - удивился хирург. - Зачем? Я же просил...

Выйдя из больницы, Егоров заплакал, отвернувшись к стене. Он вспомнил
Катино лицо, детское и злое. Вспомнил пальцы с обкусанными ногтями. При-
помнил все, что было...

Потом закурил и отправился в столовую. Там было несколько посетите-
лей. Часть дюралевых табуреток стояла штабелем в углу.

Капитан сел у окна, заказал вино и шницель. Официантки в столовой ка-
зались хорошенькими и похожими на медсестер. На официантках были яркие
шелковые блузки и кружевные передники. Кассирша недовольно поглядывала в
зал. Перед ней лежала толстая рваная книга.

Обедая, Егоров наблюдал, как два солдата моют грузовик.

Он вышел из столовой, купил газету. Повертел и сунул ее в карман.
Навстречу шла женщина с метлой. Женщина царапала мостовую с расплющенны-
ми окурками.

Проехал на велосипеде железнодорожник. Спицы образовывали легкий мер-
цающий круг.

Час спустя Егоров зашел в клинику. Он стоял в коридоре под люстрой.
На окне качалось растение с твердыми зелеными побегами. Цветы в больнице
казались искусственными.

По коридору шел хирург. Мокрые руки он нес перед собой, как вещь.
Медсестра подала ему салфетку. Затем направилась к Егорову.

Вдруг она показалась ему некрасивой. Она была похожа на умного
серьезного мальчика. На медсестре был халат с чернильным пятнышком у во-
рота и заношенные домашние туфли.

- Вашей жене получше, - расслышал капитан, - Маневич сделал чудо.

Егоров оглянулся - хирурга не было. Он сделал чудо и затем ушел.

- Как фамилия? - переспросил Егоров, но медсестра тоже ушла.

Он спустился вниз по лестнице. Гардеробщик подал ему шинель. Капитан
протянул ему рубль. Старик уважительно приподнял брови.

Медсестра в регистратуре напевала:

...Подари мне лунный камень, Талисман моей любви...

Она показалась Егорову некрасивой.

- Вроде бы моей жене получше, - сказал

капитан, - она заснула. Помол-
чал и добавил:

- Все же знающие люди - евреи. Может, зря их давили веками?.. Году в
шестидесятом к нам прислали одного. Все говорили - еврей, еврей... Ока-
зался пьющим человеком...

Медсестра оборвала пение и недовольно уткнулась в бумаги.

Капитан вышел на улицу. Навстречу шли люди - в сандалиях, кепках, бе-
ретах, пестрых рубашках и темных очках. Они несли хозяйственные сумки и
портфели. Женщины в разноцветных блузках казались хорошенькими и похожи-
ми на медсестер.

Но главным было то, что спит жена. Что Катя в безопасности. И что
она, наверное, хмурится во сне...

24 мая 1982 года. Нью-Йорк

Я уже говорил, что зона представляет собой модель государства. Здесь
есть спорт, культура, идеология. Есть нечто вроде коммунистической пар-
тии. (Секция внутреннего порядка.) В зоне если, командиры и рядовые,
академики и невежды, миллионеры и бедняки.

В зоне есть школа. Есть понятия - карьеры, успеха.

Здесь сохраняются все пропорции человеческих отношений.

Огромное место в лагерной жизни занимает переписка с родными. Хотя
родственники есть далеко не у всех. А на особом режиме - тем более. Ска-
зываются годы лагерей и тюрем. Жены нашли себе других поклонников. Дети
настроены против своих отцов. Друзья и знакомые либо тянут срок, либо
потерялись в огромном мире.

Те же, у кого есть родные и близкие, дорожат перепиской с ними -
чрезвычайно.

Письмо из дома - лагерная святыня. Упаси вас Бог смеяться над этими
письмами.

Их читают вслух. Незначительные детали преподносятся как форменные
сенсации.

Например, жена сообщает:

"...Ленька такой настойчивый. Кол по химии схватил..."

Счастливый отец прерывает чтение:

- Ишь ты, кол по химии... Его физиономия растягивается в довольной
улыбке.

И весь барак уважительно повторяет:

- Кол по химии... Это тебе не хрен собачий...

Иное дело - переписка с "заочницами". В ней много цинизма, прит-
ворства, рисовки.

Такие письма составляются коллективно. В них заключенные изображают
себя жертвами трагических обстоятельств. Изъявляют горячее желание вер-
нуться к созидательному труду. Сетуют на одиночество и людскую злобу,

В зоне есть корифеи эпистолярного жанра. Мастера по составлению душе-
раздирающих текстов. Вот характерное начало лагерного письма к "заочни-
це":

"Здравствуй, незнакомая женщина (а может быть - девушка) Люда! Пишет
тебе бывший упорный домушник, а ныне квалифицированный водитель лесовоза
- Григорий. Карандаш держу левой рукой, ибо правая моя рука гноится от
непосильного труда..."

Переписка с "заочницами" - фальшива и вычурна. Но и в этих письмах
содержится довольно глубокое чувство.

Очевидно, заключенному необходимо что-то лежащее вне его паскудной
жизни. Вне зоны и срока. Вне его самого. Нечто такое, что позволило бы
ему забыть о себе, Хотя бы га время отключить тормоза себялюбия. Нечто
безнадежно далекое, почти мифическое. Может быть, дополнительный источ-
ник света. Какой-то предмет бескорыстной любви. Не слишком искренней,
глупой, притворной. Но именно - любви.

Притом, чем безнадежнее цель, тем глубже эмоции.

Отсюда - то безграничное внимание, которым пользуются лагерные женщи-
ны.

Их, как правило, несколько в зоне. Работают они в административно-хо-
зяйственном секторе, бухгалтерии и медицинской

части. Ломимо этого, есть жены офицеров и сверхсрочников, то и дело
наведывающиеся в лагерь.

Здесь каждую, самую невзрачную, женщину провожают десятки восторжен-
ных глаз.

Это внимание по-своему целомудренно и бескорыстно. Женщина уподобля-
ется зрелищу, театру, чистому кино. Сама недосягаемость ее (а положение
вольной женщины делает ее практически недосягаемой) определяет чистоту
мыслей,

- Ты посмотри, - говорят зеки, - какая женщина!.. Уж я бы подписался
на эту марцифаль!..

Тут - упор на существительное. Тут поражает женщина вообще, а не ее
конкретные достоинства. Тут властвует умами женщина как факт. Женщина,
как таковая, является чудом.

Она - марцифаль. То есть нечто загадочное, возвышенное, экзотическое.
Кефаль с марципаном...

Зеки крайне редко посягают на вольных служащих женщин. Во-первых, это
безнадежно. Чересчур велика социальная пропасть. Кроме того, это не
главное. Гораздо важнее - культ, мечта, наличие идеала.

При этом воображаемые амуры с женой начальника лагеря - одна из расп-
ространенных коллизий местного фольклора. Один из бродячих сюжетов тю-
ремного мифотворчества.

В этом почти фантастическом сюжете есть несомненная художественная
логика, Именно так реализуется мечта о социальном возмездии,

Что-то подобное случается и на воле. В Таллинне у меня был приятель
Эино Рипп. Ему удалось соблазнить жену эстонского министра культуры. Она
была косоглазой настолько, что посторонние люди в ресторане спрашивали:

- Что вы на меня так смотрите?.. Тем не менее Рипп ее обожал. Рипп
самоутверждался, обладая женой партийного функционера. Истязая эту жен-
щину, Рипп пережидал мгновения социального торжества.

Рипп говорил мне:

- В ее лице я уделал проклятый советский режим...

Вернемся к нашей рукописи. Осталось четыре разрозненных кусха. Перес-
казывать утраченные страницы - глупо. Восстановить их - невозможно. Пос-
кольку забыто главное - каким был я сам.

В общем - смотрите...

Попробуйте зайти к доктору Явшицу с оторванной головой в руке. Он
посмотрит на вас унылыми близорукими глазами и равнодушно спросит:

- На что жалуетесь, сержант?

Чтобы добиться у Явшица освобождения, нужно пережить авиационную ка-
тастрофу. И все-таки за год я научился симулировать болезни - от радику-
лита до катара. Я разработал собственный метод. Метод заключался в сле-
дующем. Я просто называл какой угодно фантастический симптом. И затем
отстаивал его с диким упорством. Целый месяц, например, я дурачил Явши-
ца, повторяя:

- Такое ощущение, доктор, что из меня выкачивают кислород. Кроме то-