любого из тех, кто поступает в старшие классы, а экзамены не выдержали.
Все оттого, что знания у вас отрывочные, случайные. Вам необходимо сис-
тематическое образование, его могут дать лишь опытные учителя. Вам надо
изучить самые основы. Мистер Хилтон прав, и на вашем месте я поступила
бы в вечернюю школу. За полтора года вы пройдете там двухлетний курс.
Кроме того, дни у вас останутся свободными и вы сможете писать или, если
не сумеете этим зарабатывать на жизнь, будете где-нибудь служить.
деться с вами?" - прежде всего подумал Мартин, но от вопроса удержался.
И вместо этого сказал:
был бы толк. А по-моему, толку не будет. Сам я выучусь быстрей, чем с
учителями. На школу уйдет прорва времени (он подумал о Руфи, он так жаж-
дет ее завоевать), не могу я терять время зря. Нет у меня лишнего време-
ни.
и Мартина кольнула совесть: какая же он скотина, что не соглашается с
ней. - Физикой и химией без лабораторных занятий овладеть нельзя, а в
алгебре и геометрии, как вы сами убедитесь, тоже немыслимо разобраться
без учителей. Вам нужны опытные преподаватели, специалисты, владеющие
искусством передавать знания.
только сдается мне, у меня, можно сказать, дар учиться. Я могу зани-
маться сам. Я тут как рыба в воде. Вы сами видите, как я справился с
грамматикой. И я еще много чему выучился, вы даже не представляете,
сколько я всего узнал. И это я только начинаю. Дайте срок, я... - Он
запнулся, хотел увериться, что говорит правильно, - я наберу темп. Это
еще первые шаги. Я только начинаю кумекать...
лиотеку, всегда про это думаю. Дело учителей по порядку растолковать
ученикам все, что есть в рубке. Учителя - проводники по штурманской руб-
ке, вот и все. Ничего нового они тут не выдумывают. Не они все это сра-
ботали, не они создали. В рубке есть карты, компас, все, что надо, а
учительское дело все новичкам показать, чтоб не заблудились. Ну, а я не
заблужусь. Я уж дорогу распознаю. Почти всегда знаю, где я есть... опять
не так сказал?
где я. Так где же я? Да в штурманской рубке. А некоторым, видать...
я могу обойтись без них. Я уже сколько времени пробыл в рубке и вот-вот
научусь разбираться, соображу, какие мне нужны карты, какие берега я хо-
чу исследовать. Раскинул я мозгами и вижу: сам я, один, справлюсь куда
быстрей.
корабля, ну, и с учителями так же. Нельзя им идти быстрей рядовых учени-
ков, а я пойду своим шагом и обгоню их.
и ему уже представились бескрайние залитые солнцем просторы и полные
звезд бездны, и он плыл там вместе с нею, обхватив ее рукой, и ее свет-
ло-золотистые волосы льнули к его лицу. И в тот же миг он осознал свое
жалкое косноязычие. Господи! Если бы он мог передать ей словами то, что
видел сам! Взволновало, мучительной тоской отозвалось желание нарисовать
те картины, что, незваные, вспыхивали в зеркале памяти. А, вот оно! Тай-
на приоткрылась ему. Вот что, оказывается, делали великие писатели и за-
мечательные поэты. Вот почему они стали титанами. Они умели выразить то,
что думали, чувствовали, видели. Дремлющие на солнцепеке собаки часто
скулят и лают, но они не способны рассказать, что же им привиделось та-
кое, отчего они заскулили и залаяли. Он часто гадал, что же они видят.
Вот и сам он - всего лишь дремлющий на солнцепеке пес. Он видит вели-
чественные, прекрасные картины, но, чем пересказать их Руфи, только и
может скулить да лаять. Нет, больше он не станет дремать на солнце. Он
подымется, стряхнет с себя сон и будет стараться изо всех сил, работать
не покладая рук, учиться - пока не прозреет, не заговорит, пока не суме-
ет разделить с ней богатство запечатленных в памяти картин. Открыли ведь
другие секрет выразительности, обратили слова в послушных слуг, ухитря-
ются так их сочетать, что вместе слова эти значат куда больше, чем сумма
их отдельных значений. Мартина глубоко взволновала приоткрывшаяся ему
тайна, и опять засияли перед ним залитые солнцем просторы и звездные
бездны... А потом он, заметил, какая стоит тишина, и увидел, что Руфь
весело смотрит на него и глаза ее смеются.
Откуда взялись у него такие слова? Они совершенно точно выразили то,
из-за чего прервался их разговор. Произошло чудо. Никогда еще не выражал
он возвышенную мысль так возвышенно. Но ведь он никогда и не пытался об-
лечь в слова возвышенные мысли. Вот именно. Теперь все понятно. Он ни-
когда не пробовал. А Суинберн пробовал, и Теннисон, и Киплинг, и все
другие поэты. В уме промелькнули "Ловцы жемчуга". Он ни разу не осмелил-
ся заговорить о важном, о красоте, которой был одержим, - об этом источ-
нике его вдохновенья. Он вернется к истории о ловцах жемчуга, и она ста-
нет совсем другая. Беспредельность красоты, что по праву наполняла эту
историю, поразила его, и опять он загорелся и осмелел и спросил себя,
почему не воспеть эту красоту прекрасными стихами, как воспевали великие
поэты. А вся непостижимая прелесть, вдохновенный восторг его любви к Ру-
фи! Почему не воспеть и любовь, как воспевали великие поэты? Они склады-
вали стихи о любви. Сложит и он. Черт побери...
он чертыхнулся вслух. Кровь бросилась в лицо, хлынула волнами, поглощая
бронзу загара, и вот уже краска стыда разлилась по шее до самого ворот-
ничка и вверх, до корней волос.
но внутренне вся сжалась, похолодела. Впервые при ней выругался знакомый
человек, и она была возмущена - не только из принципа и не от благовос-
питанности, - буйный порыв жизни, ворвавшийся в отгороженный от всего
грубого сад ее девичества, глубоко ее оскорбил.
прощать ему оказалось совсем нетрудно. У него не было возможности стать
таким, как другие мужчины, и он так старается, и делает успехи. Она и не
подозревала, что ее снисходительность к нему может быть вызвана каки-
ми-то иными причинами. Да и как ей было понять. До двадцати четырех лет
она прожила в безмятежном равновесии, ни разу даже не влюбилась, а пото-
му не умела разбираться в своих чувствах; не испытав еще жара настоящей
любви, не сознавала, что сейчас в ней разгорается любовь.
ними, если бы то и дело не отрывался, пытаясь писать стихи. Его вдохнов-
ляла Руфь, и стихи он писал любовные, но ни одного не завершил. Высоким
искусством поэзии за день не овладеешь. Рифма, ритм, композиция стиха
уже сами по себе достаточно сложны, но кроме этого, сверх этого, есть и
еще что-то неуловимое, ускользающее, он ощущал это во всех прекрасных
стихах великих поэтов, а поймать, заключить в свои стихи не мог. То был
сам непостижимый дух поэзии, Мартин чуял его близость, охотился за ним,
но тот не давался. Казалось, это - жаркое сияние, обманный уплывающий
туман, до которого не дотянуться, лишь изредка вдруг посчастливится ух-
ватить несколько прядей и сплести из них строчки, которые звенели внутри
неотступным эхом или проплывали перед мысленным взором воздушными виде-
ниями неправдоподобной красоты. Это было горько. Он жаждал высказать се-
бя, а получалась обыкновеннейшая болтовня, такое мог всякий. Он читал
написанное вслух. Уверенной поступью шагал размер, рифма подхватывала,
отбивала столь же безукоризненный ритм, но не было и них ни жара, ни вы-
сокого волнения, которое ощущал в себе Мартин. Не мог он этого понять и,
в отчаянии, поверженный, угнетенный, снова и снова возвращался к очерку.
Конечно же, проза более легкий способ высказаться.
об охоте на черепах, и еще о северо-восточных пассатах. Потом попробовал
себя в рассказе и с ходу написал шесть рассказов и разослал их в разные
журналы. Он писал много, усердно, с утра до вечера, до поздней ночи, от-
рывался лишь, чтобы войти в читальню, в библиотеку за книгами или к Ру-
фи. Он был поистине счастлив. Жизнь была полна как никогда. Пламя, го-
ревшее в нем, не слабело ни на миг. К нему пришла радость созидания, та,
которой будто бы владеют только боги. Все, что было вокруг - запах гнию-
щих овощей и мыльной пены, неряшливый вид сестры, злорадная ухмылка Хиг-
гинботема, - просто сон. Подлинная жизнь шла у него в голове, и каждый
рассказ был частицей этой подлинной жизни.
часов, и оказалось, этим вполне можно обойтись. Попробовал спать четыре
с половиной часа и с сожалением вернулся к пяти. Он бы с радостью посвя-