нескольких часов отсутствия уже к вечеру и обнаружил , что моя
корреспонденция прибыла. Я понёс её к себе в спальню, чтобы прочесть, и
увидел там двух болотных арабов, сидевших по-турецки на полу. Рядом с ними
лежал мешок, в котором время от времени что-то шевелилось.
отлучённый от матери. Мне кажется, ты захочешь отвезти её в Лондон: в
тараде с ней будет слишком много хлопот. Это та самая, о которой мне
говорили раньше, но за ней охотились шейхи, и поэтому мне сказали, что она
сдохла. Отправь с Аджрамом мне письмо о том, что она прибыла благополучно,
он сейчас вместо Катхя..."
который, по существу, не завершился до сих пор, и, насколько я себе
представляю, может продолжаться до моей собственной кончины. Это, по сути,
кабальная зависимость от выдр, помешательство на выдрах, которое, как
выяснилось позже, характерно для большинства, кому когда-либо приходилось
держать их. Тварь, которая, не очень-то смутившись, выбралась из мешка на
просторный кафельный пол спальни консульства, была в то время похожа ни на
что иное, как на очень маленького средневекового дракона. С головы до
самого кончика хвоста она была покрыта симметричными зубчатыми пластинками
брони из грязи, меж бугорками которой просматривался мягкий бархатистый
мех, такой, как бывает у шоколадно-коричневого крота. Зверёк встряхнулся,
и я уж было приготовился к тому, что этот грозный камуфляж превратится в
пыльное облако, но манёвр этот на нём никак не отразился, и только через
месяц, после долгих трудов, мне удалось, наконец, соскрести последние
остатки грязи и увидеть его, так сказать, в настоящем обличье.
не доводилось видеть живьём. Мех её был несколько похож на одну необычную
шкурку выдры, которую я ещё раньше купил у арабов в одном из болотных
селений. Миджбил, так назвал я свою новую выдру по имени шейха, у которого
мы недавно останавливались и имя которого заинтриговало меня волшебной
картинкой похожего на утконоса животного, и в самом деле принадлежал к
породе до того неизвестной науке, и впоследствии, после обследования
зоологами как меха, так и всего тела, получил название Lutrogale
perspicillata maxwelli, или же максвеллова выдра. Это обстоятельство,
пожалуй, повлияло на прочность эмоциональных уз между нами, поскольку за
год постоянного и очень нежного общения с ним я полюбил его так, как не
любил почти никого из людей, и писать о нём в прошедшем времени мне так же
тяжело, как человеку, потерявшему своего единственного ребёнка. В течение
года и пяти дней он бывал у меня и в постели, и в ванной, выслеживая мои
повадки, и, хоть у меня теперь есть другая, ничуть не менее дружелюбная и
очаровательная выдра, другого Миджбила не будет больше никогда.
дружелюбия, он был просто отчуждён и равнодушен, предпочитал спать на полу
как можно дальше от моей кровати и принимать пищу и воду так, как будто
всё это появлялось перед ним без какого-либо человеческого участия.
Питание превратилось в проблему, так как мне не сразу пришло в голову, что
болотные арабы почти наверняка кормили его остатками риса с добавлением
лишь тех частей рыбы, которые несъедобны для людей.
раз тогда, когда нам нанёс визит Роберт Ангорли, который был егерем у
наследного принца и был страстно влюблён в историю естествознания. Это был
иракец-христианин, получивший образование в Англии. Ангорли сообщил мне,
что ни одна из купленных рыб небезопасна для моего зверька, поскольку она
отравлена наперстянкой, которая, хоть и безвредна для человека в таких
дозах, он уверен, будет опасной для молодой выдры. Он вызвался доставать
мне ежедневно рыбу, пойманную сетями, и затем каждый день приносил мне
около полудюжины маленьких окуньков из Тигра.
хвостом вверх как эдинбургский леденец, попеременно откусывая по пять раз
то с правой, то с левой стороны.
сразу же отправиться по стопам Чахалы и по той же самой причине. Ангорли
зашёл в Генеральное консульство как раз тогда, когда я ожидал почту из
Европы, и пригласил меня на денёк поохотиться на уток на сказочных болотах
наследного принца. Подобного удовольствия теперь уж больше не суждено
испытать никому, поскольку наследный принц уже растерзан обезумевшей
толпой, а о моём друге Ангорли, который вряд ли интересовался политикой
вообще, я больше не слышал со времени революции.
облако розовых фламинго, летящих на высоте человеческого роста к моей
засаде, и вал за валом из бело-розовых крыльев, хлопающих над самой моей
головой. Уток там были тысячи, и если наследному принцу удавалось
настрелять их достаточно много с этой платформы, то охотником он был не
чета мне. Дело в том, что она расположена на самой середине огромного
водного пространства, простирающегося на милю или даже больше в любую
сторону. Борта её были высотой по грудь, а в центре стояло деревянное
сиденье, справа от него было нечто наподобие столика, на крышке которого
умещалось восемь коробок по двадцать пять патронов в каждой. Там они и
стояли, и большое алое пятно, образуемое ими, было прекрасным
предостережением любой утке, подлетавшей на расстояние в двести ярдов. Я
оказывался в центре внимания каждой птицы во всей округе. Пол платформы
был на шесть дюймов под водой, и поэтому патроны оставались на своем
месте, а утки - нет. Часов эдак через пять меня вызволили из этого
дурацкого положения, и мы с Ангорли увезли домой около ста пятидесяти
уток, из которых на мою долю приходилась едва ли треть. Но фламинго были
великолепны.
полумесяца.
проспал у меня в ногах до тех пор, пока слуга не принёс утром чай. В
течение дня он стал утрачивать апатию и проявлял жгучий, даже очень
жгучий, интерес к окружающему миру. Я смастерил ему ошейник или, пожалуй,
даже пояс, и отвёл его на поводке в ванную комнату, где в течение часа он
сходил с ума от радости в воде, погружаясь и барахтаясь, ныряя взад и
вперёд, и набрызгал впору бегемоту. Это, как мне довелось узнать позднее,
характерная черта выдр: каждая капля воды должна быть, так сказать,
размазана по всему помещению, тазик надо немедленно опрокинуть, а если он
не опрокидывается, то в него надо сесть и всё выплескать. Вода должна быть
в постоянном движении и выполнять какую-либо работу. Если же она находится
без движения, то представляется такой же непонятной и загадочной, как
зарытый в землю талант.
я входил туда, и, обернувшись, я успел заметить лишь его хвост, когда он
заворачивал за угол коридора, ведущего к ванной. Покуда я добежал туда, он
уже сидел на краю ванны и пытался крутить лапами хромированные ручки
кранов. Я был поражён таким ранним проявлением разума, о котором даже не
подозревал. Не прошло и минуты, как он открыл кран настолько, что потекла
тоненькая струйка воды, и в течение нескольких мгновений он, убедившись в
своём успехе, добился полноводной струи.
Впоследствии он не раз пытался с большим усердием закрывать кран, ворча от
негодования и досады оттого, что у него ничего не выходит).
прогуливал, а в нём теннисный корт, обнесённый высокой сеткой. В этом
вольере через несколько дней мне удалось добиться того, что он следовал за
мной без поводка и подходил ко мне, когда я звал его по имени. Через
неделю он согласился на подчинение в наших взаимоотношениях и,
почувствовав себя в безопасности, стал проявлять присущую чисто выдрам
черту: неистощимую игривость. Очень немногие животные имеют постоянную
привычку играть, когда становятся взрослыми. Они заняты едой, сном или
размножением, или же изыскивают средства к достижению той или иной из этих
целей. Но выдры представляют собой одно из немногих исключений из этого
правила; в течение всей своей жизни они тратят значительную часть своего
времени на игру, в которой им даже не нужен партнёр. На воле они играют
сами с собой часами с любым плавающим на воде предметом. Они топят его и
затем дают ему всплыть или же подбрасывают его головой так, чтобы он упал
подальше со всплеском и превратился в добычу, за которой надо гнаться. Не
сомневаюсь, что в своих норах они тоже, как и мои выдры, лежат на спине и
играют маленькими предметами, которые держат в лапах и перекатывают из
ладошки в ладошку, так как в Камусфеарне прибрежные норы изобилуют мелкими
ракушками и камешками, которые попали туда исключительно в качестве
игрушек.
футболист, при этом он водил его всеми четырьмя лапами и к тому же
подбрасывал мяч рывком шеи на удивление высоко и далеко. В эти игры он
играл либо один, либо со мной, но поистине любимое занятие выдры, игра,
занимающая у неё массу времени, проявляющаяся в результате ощущения
благополучия и сытого желудка, думается, состоит в том, что выдра ложится
на спину и жонглирует небольшими предметами.
фокусник, оттачивающий какой-нибудь трюк, как будто бы в этой игре есть
какая-то цель, разгадать которую человеку не дано. Впоследствии любимым
времяпровождением Миджа стала игра в шарики, и без всякого преувеличения
это можно назвать именно времяпровождением. Он обычно лежал на спине и
катал два или несколько шариков по своему широкому плоскому пузу, ни разу
не уронив их на пол, или же по нескольку минут кряду он катал их между
ладошек, держа их в вытянутых кверху лапах.
языке, как позднее выяснилось, во многом схожим с языком других пород