Чтение 17–й страницы книги ~Циники~

Сергей, словно угадав, о чем я думаю, говорит:

- Я знавал такого идиота, которому достаточно было потерять носовой
платок, чтобы стать несчастным. Если ему в это время попадалась под руку
престарелая теща, он сживал ее со свету, если попадалось толстолапое не-
винное чадо, он его порол, закатав штаненки. Завтра этому самому субъек-
ту подавали на обед пережаренную котлету. Он разочаровывался в жене и
заболевал мигренью. Наутро в канцелярии главный бухгалтер на него косо
взглядывал. Бедняга лишался аппетита, опрокидывал чернильницу, перепуты-
вал входящие с исходящими. А по пути к дому переживал воображаемое сок-
ращение, голодную смерть и погребение своих бренных останков на Ва-
ганьковском кладбище. Вся судьба его была черна как уголь. Ни одного ро-
зового дня. - Он считал себя несчастнейшим из смертных. А между тем,
когда однажды я его спросил, какое горе он считает самым большим в своей
жизни, он очень долго и мучительно думал, тер лоб, двигал бровями и ни-
чего не мог вспомнить, кроме четверки по закону божьему на выпускном эк-
замене.

С нескрываемой злостью я глазами ощупываю Сергея: "Хам! щелкает орехи
и бросает скорлупу в хрустальную вазу для цветов".

У меня вдруг - ни село ни пала - является дичайшее желание раздеть
его нагишом и вытолкать на улицу. Все люди как люди - в шубах, в кало-
шах, в шапках" а ты вот прыгай на дурацких и пухленьких пятках в чем
мать родила.

Очень хорошо!

Может, и пуп-то у тебя на брюхе, как у всех прочих, и задница ничуть
не румяней, чем полагается, а ведь смешон же! Отчаянно смешон.

И вовсе позабыв, что тирада сия не произнесена вслух, я неожиданно
изрекаю:

- Господин Ньютон, хоть и гений, а без штанов - дрянь паршивая!

Сергей смотрит на меня сожалительно.

Я говорю:

- Один идиот делался несчастным, когда терял носовой платок, а другой
идиот рассуждает следующим манером: "На фронте меня контузило, треснули
барабанные перепонки, дрыгается башка - какое счастье! Ведь вы только
подумайте: этот же самый милый снарядец мог меня разорвать на сто двад-
цать четыре части".

Сергей берет папиросу из моей коробки, зажигает и с наслаждением за-
тягивается.

Мои глаза, злые, как булавки, влезают - по самые головки - в его
зрачки:

- Или другой образчик четырехкопытой философии счастливого животного.

- Слушаю.

- ...Ольга взяла в любовники Докучаева! Любовником Докучаева! А?
До-ку-ча-е-ва? Невероятно! Немыслимо! Непостижимо. Впрочем... Ольга взя-
ла и меня в "хахаля", так сказать... Не правда ли? А ведь этого могло не
случиться. Счастье могло пройти мимо, по другой улице...

Я перевожу дыхание:

- ...не так ли? Следовательно...

Он продолжает мою мысль, утвердительно кивнув головой:

- Все обстоит как нельзя лучше. Совершенно правильно.

О, как я ненавижу и завидую этому глухому, рогатому, изъеденному вол-
чанкой, счастливому человеку.

33

В Пугачеве арестованы две женщины-людоедки из села Каменки, которые
съели два детских трупа и умершую хозяйку избы. Кроме того, людоедки за-
резали двух старух, зашедших к ним переночевать.

34

Ольга идет под руку с Докучаевым. Они приумножаются в желтых ромбиках
паркета и в голубоватых колоннах бывшего Благородного собрания. Колонны
словно не из мрамора, а из воды. Как огромные застывшие струи молчаливых
фонтанов.

Хрустальные люстры, пронизанные электричеством, плавают в этих оледе-
нелых аквариумах, как стаи золотых рыб.

Гремят оркестры.

Что может быть отвратительнее музыки! Я никак не могу понять, почему
люди, которые жрут блины, не говорят, что они занимаются искусством, а
люди, которые жрут музыку, говорят это. Почему вкусовые "вулдырчики" на
языке менее возвышенны, чем барабанные перепонки? Физиология и физиоло-
гия. Меня никто не убедит, что в гениальной симфонии больше содержания,
чем в гениальном салате. Если мы ставим памятник Моцарту, мы обязаны
поставить памятник и господину Оливье. Чарка водки и воинственный марш в
равной мере пробуждают мужество, а рюмочка ликера и мелодия негритянско-
го танца - сладострастие. Эту простую истину давно, усвоили капралы и
кабатчики.

Следуя за Ольгой и Докучаевым, я разглядываю толпу подозрительно но-
вых смокингов и слишком мягких плеч; может быть, к тому же недостаточно
чисто вымытых.

Сухаревка совсем еще недавно переехала на Петровку. Поэтому у мужчин
несколько излишне надушены платки, а у женщин чересчур своей жизнью жи-
вут зады, чаще всего широкие, как у лошади.

Крутящиеся стеклянные ящики с лотерейными билетами стиснуты: зрачка-
ми, плавающими в масле, дрожащими руками в синеньких и красненьких жил-
ках, потеющими шеями, сопящими носами и мокроватыми грудями, покинувшими
от волнения свои тюлевые чаши.

Хорошенькая блондинка, у которой черные шелковые ниточки вместо ног,
выкликает главные выигрыши:

- Квартира в четыре комнаты на Арбате! Верховая лошадь породы гунтер!
Рояль "Беккер"! Автомобиль Форда! Корова!

Ольга с Докучаевым подходят к полочкам с бронзой, фарфором, хруста-
лем, серебряными сервизами, терракотовыми статуэтками.

Ольга всматривается:

- Я непременно хочу выиграть эти вазочки баккара.

Вазочки прелестны. Они воздушны, как пачки балерины, когда на них
смотришь из глубины четвертого яруса.

- Докучаев спрашивает хорошенькую блондинку на черных шелковых ниточ-
ках:

- Скажите, барышня, выигрыш номер три тысячи тридцать семь в вашем
ящике?

Ниточки кивают головой.

- Тогда я беру все билеты.

Ольга смотрит на Докучаева почти влюбленными глазами.

Сопящие носы бледнеют. Потные шеи наливаются кровью. Голые плечи пок-
рываются маленькими пупырышками.

Высокоплечая женщина с туманными глазами приваливается к Докучаеву
просторными бедрами. Толстяк, который держит ее сумочку, хватается за
сердце.

Ольга вертит вазочки в руках:

- Издали мне показалось, что они хорошей формы.

Черные ниточки считают билеты, которые должен оплатить Докучаев.

Ольга ставит прелестную балетную юбочку баккара на полку:

- Я не возьму вазочки. Они мне не нравятся.

Женщина с туманными глазами говорит своему толстяку:

- Петя, смотри, под тем самоваром тот же номер, что и у нашего теле-
фона: сорок - сорок пять.

- Замечательный самовар! Наденька, хотела бы ты вытащить этот замеча-
тельный самовар?

Она смеется и повторяет:

- Какое совпадение: сорок - сорок пять!

И отослав за апельсином толстяка, еще нежнее прилипает к Докучаеву
просторными бедрами.

Ольга громко говорит:

- Запомните Илья Петрович, на всякий случай ее телефон. Это честная
женщина. За несколько минут до того как вы проронили свое великолепное
желание, она вслух мечтала выиграть - для своего старшего сына барабан,
а для дочери - большую куклу в голубеньком платьице.

Ольга вежливо обращается к женщине с туманными глазами:

- Если не ошибаюсь, сударыня, ваш телефон сорок - сорок пять?

Просторные бедра вздергивают юбку и отходят.

- Боже какая наивность! Она вообразила, что я ревную.

Мы продвигаемся в круглую гостиную.

На эстраде мягкокостные юноши и девушки изображают танец машин. Если
бы этот танец танцевали наши заводы, он был бы очарователен. Интересно
знать, сколько еще времени мы принуждены будем видеть его только на эст-
радах ночных кабачков?

Конферансье, стянутый старомодным фраком и воротничком непомерной вы-
соты, делающим шею похожей на стебель лилии, блистал лаком крахмалом
остроумием и круглым стеклом в глазу.

- Конферансье - один из самых находчивых и остроумных людей в Москве.
Он дал слово устроителям грандиозного семидневного празднества и лоте-
реи-аллегри "в пользу голодающих", что ни один нэпман, сидящий в круглой
гостиной, не встанет из-за стола раньше, чем опустеет его бумажник. Он
обещал их заставить жрать до тошноты и смеяться до коликов, так как
смех, по замечанию римлян, помогает пищеварению.

Мы с большим трудом раздобываем столик. Илья Петрович заказывает шам-
панское хорошей французской марки.

Из соседнего зала доносится серебристая ария Надира. Поет Собинов.

Русские актеры всегда отличались чувствительным сердцем. Всю револю-
цию они щедро отдавали свои свободные понедельники, предназначенные для
спокойного помытья в бане, благотворительным целям.