стихарь; автофургон ждал у дверей и, "подклепав кандалы", как выразились
мальчики, вероломный служитель культа отвез их за двенадцать миль на
выездную проповедь в Радберн, в промозглую кирпичную церковь, на показ
тамошней худосочной пастве.
8
до Фреймингема, там сев в скорый поезд на Олбани, а в Олбани пересев в
местный и проехав немного к северо-западу; на деле же этот простейший способ
был также и наименее удобным. То ли между двумя железными дорогами
существовала застарелая феодальная распря, то ли они сговорились
предоставить честный спортивный шанс иным средствам передвижения, факт
остается фактом: сколько бы вы ни тасовали расписания, трехчасовое ожидание
в Олбани оставалось наикратчайшим из возможных.
Вайнделл в 3 часа дня, но, чтобы попасть на него, пришлось бы выехать из
Фреймингема поездом в 6.31, а Виктор знал, что так рано ему не подняться;
вместо этого он отправился чуть более поздним и значительно более медленным
поездом, позволявшим попасть в Олбани на последний автобус до Вайнделла;
этот автобус и доставил его туда в половине девятого вечера.
вокзалу. Из-за присущей его натуре мечтательной и мягкой рассеянности Виктор
во всякой очереди неизменно оказывался последним. Он давно уже свыкся с этим
изъяном, как свыкаешься с хромотой или слабым зрением. Слегка ссутулясь
из-за своего роста, он без нетерпения следовал за гуськом вытекавшими из
автобуса на сверкающий асфальт пассажирами: две грузные старые дамы в
полупрозрачных плащах, похожие на картофелины в целлофане, семи-восьмилетний
стриженный ежиком мальчик с хрупкой, украшенной ямочкой шеей, многоугольный,
стеснительный пожилой калека, который отверг постороннюю помощь и выбирался
из автобуса по частям, троица румяных вайнделлских студенточек в брючках,
доходивших до розовых коленок, измаянная мать мальчугана и еще пассажиры, а
уж за ними -- Виктор с саквояжем в руке и двумя журналами подмышкой.
темных очках и с черным портфелем, склонился в дружелюбных приветственных
расспросах к мальчику с тонкой шеей, тот, однако, упрямо качал головой и
указывал на мать, ожидавшую когда из чрева "Грейхаунда" появится багаж.
Весело и застенчиво Виктор прервал это quid pro quo1. Господин с коричневой
лысиной снял очки и, разогнувшись, посмотрел вверх-вверх-вверх на
долгого-долгого-долгого Виктора, на его голубые глаза и рыжевато-русые
волосы. Развитые скуловые мускулы Пнина приподнялись, округлив загорелые
щеки: лоб, нос, даже крупные красивые уши -- все приняло участие в улыбке. В
общем и целом, встреча получилась весьма удовлетворительной.
боится дождя (дождь лил, и асфальт, как каровое озеро, блестел в темноте под
большими, шумливыми деревами). Поздний обед, рассудил Пнин, -- это целый
праздник для мальчика.
перед окном захудалого старого ресторанчика. -- Второй слог произносится как
"muff"1, а ударение -- на последнем слоге, "эй", как в слове "prey"2, но
немного протяжнее. "Тимофей Павлович Пнин", что означает "Тимоти, сын Пола".
В отчестве ударение на первом слоге, а все остальное глотается, -- Тимофей
Палыч. Я долго сам с собой обсуждал этот вопрос, -- давай протрем ножи и
вилки, -- и решил, что ты должен называть меня просто м-р Тим, или еще
короче -- Тим, как делает кое-кто из моих чрезвычайно симпатичных коллег.
Это -- ты что будешь есть? Телячью отбивную? О-кей, я тоже съем телячью
отбивную, -- это, разумеется, уступка Америке, моей новой родине, чудесной
Америке, которая порой поражает меня, но всегда внушает почтение. Поначалу я
сильно смущался...
перескакивают на манеру обращаться друг к дружке по именам: после
одной-единственной вечеринки с айсбергом в капле виски для начала и со
множеством виски, сдобренного каплей водопроводной воды, под конец,
ожидается, что ты теперь вечно будете называть незнакомца с седыми висками
"Джимом", а он тебя "Тимом". Если же ты забывался и наутро обращался к нему
"профессор Эверет" (его настоящее имя для вас), это оказывалось (для него)
жутким оскорблением. Перебирая своих русских друзей -- по всей Европе и
Соединенным Штатам, -- Тимофей Палыч мог легко насчитать по малости
шестьдесят близких ему людей, с которыми он был накоротке знаком года,
скажем, с 1920-го и которых никогда не называл иначе, как Вадим Вадимыч,
Иван Христофорович или Самуил Израелевич, -- каждого по-своему, разумеется,
-- и они, столь же тепло к нему расположенные, называли его по
имени-отчеству, крепко пожимая при встрече руку: "А-а, Тимофей Палыч! Ну
как? А вы, батенька, здорово постарели!".
русских, говоривших по-английски, и не смущался тем, что Пнин произносит
слово "family"3 так, словно первый его слог это "женщина" по-французски.
-- а ты, vous comprenez le franзais? Bien? Assez bien? Un peu?4
Первое в русской литературе описание бокса мы находим в стихотворении
Михаила Лермонтова, родившегося в 1814-м году и убитого в 1841-м, -- очень
легко запомнить. Напротив, первое описание тенниса можно обнаружить в романе
Толстого "Анна Каренина", оно относится к 1875 году. Однажды, в пору моей
юности, -- это было в России, в сельской местности, на широте Лабрадора, --
мне дали ракетку, чтобы я поиграл с семьей ("family") востоковеда Готовцева,
ты, может быть, слышал о нем. Стоял, помнится, чудный летний день, мы
играли, играли, играли, пока не потеряли все двенадцать мячей. Тебе тоже,
когда ты состаришься, интересно будет вспомнить о прошлом.
был, натурально, крокет. Я был чемпионом крокета. Впрочем, любимой народной
потехой были так называемые "городки", что означает "маленькие города".
Помню площадку в саду и чудесное ощущение юности: я был крепок, ходил в
вышитой русской рубахе, теперь никто не играет в такие здоровые игры.
устанавливали в нем такие цилиндрические деревянные плашки, вроде колонн,
представляешь? -- а потом с некоторого расстояния метали в них толстую
палку, с силой, как бумеранг, -- таким широким взмахом руки, -- извини меня,
-- к счастью это не соль, а сахар.
покачивая головой в удивлении перед упорством памяти, -- и теперь еще слышу
"трах!", когда кто-нибудь попадал по деревяшкам, и они взлетали на воздух.
Ты почему не доедаешь? Не нравится?
футболистом.
Сказать по правде, я и в других играх не очень силен.
появилось испуганное выражение. Он выпучил губы. Он раскрыл их, -- но ничего
не сказал. Молча съел он ванильное сливочное мороженое, в котором ванили не
было, да и делали его не из сливок.
и торопливо познакомил его с хозяином, старым Биллом Шеппардом, прежним
управляющим хозяйством колледжа (совершенно глухим, с кнопкой в ухе), и с
его братом, Бобом Шеппардом, приехавшим недавно из Буффало, чтобы жить с
Биллом после того, как жена Билла скончалась. На минуту оставив Виктора с
ними, Пнин торопливо затопотал наверх. Дом был легко уязвимым строением, и
обстановка внизу отозвалась разнообразными вибрациями на топот вверху и на
внезапный скрежет оконной рамы в комнате для гостей.
нравоучительным пальцем в висящую на стене большую мутную акварель, -- тут
изображена ферма, на которой мы с братом обычно проводили лето годов, этак,
пятьдесят назад. Ее написала мамина школьная подруга, Грэйс Уэллс, у ее
сына, Чарли Уэллса, отель в Вайнделлвилле, по-моему, доктор Нин его знает -
очень, очень хороший человек. Покойница-жена тоже рисовала. Я вам сейчас
покажу кое-какие ее работы. Ну, вот хоть это дерево, видите, за амбаром, --
его и не углядишь...
оступился.
пальцем, -- под этим самым тополем...
лестницы. Бедный Пнин проехался спиной по последним ступенькам. С минуту он
пролежал навзничь, туда-сюда поводя глазами. Ему помогли подняться. Кости
остались целы.
прочитать его, Виктор, -- про Ивана Ильича Головина, который тоже упал и
приобрел впоследствии почку рака. Теперь Виктор пойдет со мной наверх.