завоеван, увидит книгу в другой перспективе.
руками собственную книгу?
легоньких щелчков по терракоте, из которой уже сформована статуя. Добавь
последний штришок, дай разок молотком по голове, она превратится в Моисея,
заговорит.
напряжение, драматизм. Это у вас первый опыт?
Вероны, которые...
должно разворачиваться обязательно во Франции. А не в Дании, например?
Условно говоря? Не так уж много пришлось бы менять. Два-три топонима. Замок
Шалон-на-Марне превращается, ну скажем, в замок Эльсинор... Северный
колорит, протестантство, витает тень Кьеркегора, такое, знаете,
экзистенциальное напряжение...
Чуть-чуть, несколько мелких поправок, вроде как делает парикмахер прежде чем
приставить зеркало к затылку... Вот, к слову, призрак отца героя. Почему он
выходит в конце? Я бы, откровенно говоря, выпустил его в начале. Так, чтобы
отцовский дух постоянно потом присутствовал и влиял на поведение его сына,
принца. Тогда будет яснее и конфликт с матерью.
например, когда молодой герой выходит на просцениум и заводит это свое
рассуждение насчет действия и бездействия. "Действовать или нет? Вот что
надо бы мне решить; сносить бесконечные нападки злобной судьбы..." Почему
это только ему надо решить? Я сказал бы, в этом вообще состоит вопрос,
понимаете, не его личная проблема, а основной вопрос экзистенции. Так
сказать, выбор между бытием и небытием, быть или не быть...
узнает, что они твои. Господь Бог в штатском. Ты Господь, ты гуляешь по
городу и слушаешь, что о тебе толкуют. Господь да Господь, да какой
замечательный мир ему удалось сработать, и какая смелая идея всемирное
тяготение, и ты улыбаешься в усы, придется, видимо, ходить в накладной
бороде, или нет, наоборот, без бороды, по бороде сразу догадаются, что, ты
Господь Бог. Ты бормочешь себе под нос (солипсизм Господа - настоящая
трагедия): "Так это же я и есть, а никто меня не знает". На улице тебя
толкают, могут даже и послать подальше, а ты смущенно извиняешься,
увертываешься и проходишь себе своей дорогой, на самом деле все-таки ты Бог,
а это не шутки, по одному твоему чиху мир превратится в головешку. Но ты
настолько всемогущ, что можешь себе позволить даже быть добрым.
значит, уже пришло и еще кому-нибудь.
забвения, ты грузишься на "Титаник" и терпишь крушение в южных морях. Ты
единственный кто спасся, питаясь пеммиканом, тебя подобрала индейская пирога
и долгие годы ты, неведомый миру, проводишь на острове в обществе одних
папуасов, их девушки напевают тебе песни, которые слаще меда, и покачивают
грудями, полуприкрытыми гирляндой из цветов пуа. Ты прижился на острове,
тебя называют Джо, как всех белых, девушка с кожей цвета янтаря приходит
вечером к тебе в шалаш и говорит "я - ты - твоя". В общем это прекрасно -
вечером на веранде вглядываться в небо, глядеть на Южный крест, голова у нее
на коленях, ее ладони порхают над твоими волосами.
появляется моторная лодка с голландским экипажем. От них ты узнаешь, что
миновало десять лет. Они зовут тебя уехать с ними. Ты колеблешься, ты
предпочитаешь заняться бартерным обменом кокосов на мануфактуру, ты
руководишь сбором лимонов и открываешь производство лимонада, даешь работу
местным индейцам, начинаешь путешествовать с островка на островок, отныне ты
сделался в этом мире Джо Лимонадом. Авантюрист португалец, полуразрушенный
алкоголем, нанимается на работу к тебе и исправляется, о тебе теперь говорят
повсюду в морях Зондского архипелага, ты становишься советником магараджи
Брунея в его войне против речных даяков, тебе удается вернуть к жизни старую
пушку времен Типпа Сагиба, ты заряжаешь ее железной мелочью, набираешь роту
преданных малайцев с зубами почерневшими от бетеля, и в схватке около
Кораллового рифа старый Сампан, с зубами почерневшими от бетеля, закрывает
тебя собственным телом. - Я рад умереть за тебя, Лимонадный Джо. - Бедный
старый Сампан, ты был настоящим другом.
дела с англичанами, в порту Дарвин ты приписан под вымышленным именем Курц,
и теперь ты для всех белых Курц и Лимонадный Джо для всех индейцев. Но в
один прекрасный вечер, когда девушка тебя ласкает на веранде и Южный Крест
сияет так ярко, как никогда до этого не сиял, - до чего он не похож на
Медведицу, - ты понимаешь, что должен вернуться. Ненадолго, только чтобы
посмотреть, что сохранилось от тебя в том, другом мире.
вертолет, направляющийся в Бали. Потом Самоа, Адмиральские острова,
Сингапур, Тананариве, Тимбукту, Алеппо, Самарканд, Бассора, Мальта - и ты
дома.
пассатами и муссонами, ты возмужал, очень хорош собою. И вот ты
возвращаешься на родину и видишь, что во всех книжных витринах выставлены
твои книги, причем в академических изданиях, и твое имя выбито на фасаде
старой школы, где тебя учили читать и писать. Ты Погибший Поэт, совесть
поколения.
твое, все еще красивое, будет печальным от воспоминаний и от запоздалого
раскаяния. Я чуть не задел, проходя, тебя на тротуаре, вот я здесь, в двух
шагах, и ты посмотрела на меня так же, как глядишь ты на всех, выискивая в
облике каждого встречного - тень того, кого ищешь. Я заговорил бы с тобою,
зачеркнул прошедшие годы. Но для чего мне это? Разве я не получил от жизни
все, чего можно желать? Я - Бог, я равен Богу одиночеством, равен
тщеславием, равен отчаянием из-за того, что сам не являюсь, как другие, моим
созданием. Все живут в моем свете, а сам я живу в непереносимом сверкании
моих сумерек.
мной и меня не видишь, я бормочу себе под нос: Быть или не быть? и говорю
себе: неплохо, Бельбо. Хорошо сработано. А ты валяй, старичок Уильям Ш., и
получай что тебе причитается. Ты ведь только создал. А переделывал я.
освященной земле. Но грех лицедеев - что они внушают людям, как будто бы наш
мир на самом деле устроен иначе. А мы внушаем людям, как будто наш мир
бесконечен и бесконечны иные миры, и неограниченно количество возможных
миров.
посредственности?
general Reformation der ganzen weiten Welt Cassel, Wessel, 1614, fine
Синчеро Ренато открывались в мусорную подворотню, за которою виднелся двор,
Свержин Владимир
Андреев Николай
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Каменистый Артем
Лукин Евгений