черным одеянием в "малый зал", где ее дожидалось около семидесяти
мальчишек, составлявших мужскую половину учащихся. Она взгромоздилась на
кафедру и хлопнула в ладоши, требуя тишины.
позади. В паре с Артуро стоял Уолли О'Брайен, тот пацан, что торговал
"Денвер Постом"
начала и десятой от конца. Артуро не мог смириться с этим. Вот уже восемь
лет, как они с Уолли партнеры, с самого детского садика. И каждый год их
задвигают все дальше и дальше, однако им это никогда не удается - вырасти
настолько, чтобы пробиться в три последних ряда, где стоят настоящие
большие пацаны, откуда все шуточки отпускают. И вот он, последний год в
этой паршивой школе, а они по-прежнему парятся среди уродов из шестого и
седьмого классов. Свое унижение они скрывали за все более крутым и
богохульным фасадом, шокируя уродов-шестиклассников так, что те
наполнялись ворчливым почтением к их брутальной изощренности.
братьев, его никто не достает. Каждый год, со всевозрастающей тревогой
Артуро наблюдал, как его братья Август и Федерико приближаются к нему из
передних рядов. Федерико уже стоял десятым от начала. Артуро с облегчением
понимал, что самый младший из его родни никогда уже не превзойдет его на
построении. Ибо на следующий год, в июне, слава Богу, Артуро выпустится из
школы и навсегда перестанет быть алтарным служкой.
- его брат Август. Тот уже подозревал свой неотвратимый триумф. Всякий
раз, когда объявляли построение, он, казалось, с презрительной ухмылкой
измерял рост Артуро. Ибо, на самом деле, Август уже был на одну восьмую
дюйма выше, но Артуро, обычно сутулившийся, всегда умудрялся распрямляться
ровно настолько, чтобы чтобы проскользнуть мимо недреманного ока сестры
Марии-Этельберты.
цыпочках, оторвав пятки от пола на полдюйма. Августа же тем временем
удавалось держать в полном подчинении сокрушительными пенделями под зад
коленом всякий раз, когда сестра Мария-Этельберта отворачивалась.
Сестра Мария-Этельберта вывела их из малого зала по коридору, мимо
большого зала, где Артуро краем глаза уловил, как Роза осыпает блестками
елку. Он пнул Августа и вздохнул.
парадному входу в церковь. Фонтанчики со святой водой перемерзли намертво.
В унисон преклонили колена; палец Уолли О'Брайена ткнулся в мальчишку
перед ним. Два часа они репетировали, бормоча на латыни ответы, становясь
на колени и маршируя в своем военизированном благочестии. Ad deum qui
loctificat, juventutem meum.
закончили.
Артуро на ногах болели от веса всего его тела. В измождении он решил
немного отдохнуть на пятках. Мгновение неосторожности, платить за которое
пришлось дорого. Острый взгляд сестры Марии-Этельберты немедленно засек
изгиб линии, начинавшийся и заканчивавший макушкой Артуро Бандини. Он
читал ее мысли, тщетно пытаясь снова приподняться на носках. Слишком
поздно, слишком поздно. Она предложила им с Августом поменяться местами.
в очках с целлулоидной оправой, который постоянно ковырялся в носу. За
спиной его, торжествующе освященный, стоял Август, губы его безжалостно
кривились, а изо рта не вылетало ни слова. Уолли О'Брайен глядел на своего
бывшего партнера сокрушенно: его, Уолли, тоже унизили таким вторжением
выскочки-шестиклассника.
быстро, как бы не замечая брата. Артуро ускорил шаг.
пойти.
Пройдя его, Август оказался бы в безопасности под праздными взглядами
постояльцев отеля, сидящих у окна. Он рванулся было вперед, но пятерня
Артуро вцепилась ему в свитер:
изумленным взглядом брата: в ней сидели двое, мужчина и женщина. Женщина
за рулем, рука мужчины обнимала ее за плечи.
Машину вела Эффи Хильдегард, а мужчиной был Свево Бандини.
расспрашивала про Эффи Хильдегард! Симпатичная ли она. "Плохая" ли она
женщина.
этот Свево Бандини! Ох ты господи - а ведь роскошная дамочка эта Эффи
Хильдегард!
заповедь.
них под ногами замерзали в наступавшей темноте. Они шли, а Артуро
улыбался. Августу было обидно.
покупателей в центре города то и дело разъединяла их, но они держались
вместе, поджидая друг друга, пока один пробирался сквозь толпу. Зажгли
фонари.
Она руководила девчонками, когда отмечали Четвертое Июля в Судебном Парке.
Он видел, как она стояла на лестнице Суда в прошлом году, манила руками,
собирала девочек на большой парад. Он помнил ее зубы, хорошенькие такие
зубки, ее красные губы, ее прекрасное пухлое тело. Он бросил приятелей,
остался стоять в тени и наблюдать, как она разговаривает с девчонками.
Эффи Хильдегард. Ох ты ж, ну и чудо же у него папашка!
заниматься будут. Роза, залезай в машину, поедем кататься, Роза. Мы с
тобой вдвоем, кататься поедем, Роза. Ты сядешь за руль, и мы будем
целоваться, но вести машину будешь ты, Роза.
беден, только потому, что он итальянец.
- - Мне плевать, кто он, - и на бедность тоже плевать. Это грех.
ручей. Шли они друг за другом, опустив головы, тщательно лавируя между
высоких сугробов, в которых была протоптана узкая тропа. По эстакаде они
пошли на цыпочках, перескакивая с одной шпалы на другую, поглядывая на
замерзший ручей в тридцати футах внизу. Тихий вечер разговаривал с ними,
нашептывал что-то про мужчину в машине где-то в тех же самых сумерках, и
чужая женщина едет с ним. Они спустились с насыпи и пошли по слабому
следу, который сами же и протаптывали всю ту Зиму в школу и из школы,
через пастбище Альци с огромными полями белого по обеим сторонам тропы,
нетронутого многие месяцы, глубокого и мерцающего в рождении вечера. До
дома оставалось четверть мили, один квартал за оградой пастбища Альци. Вот
здесь, на этом здоровенном пастбище, они провели большую часть своей
жизни. Тянулось оно от задних дворов самого последнего в городе ряда
домов, усталые замерзшие тополя, удушенные в смертных позах долгими
зимами, - по одну сторону, а ручей, что больше не смеялся, - по другую.