Чтение 17–й страницы книги ~Далекое зрелище лесов~

"Вы имеете в виду церковь?" - осведомился Петр Францевич.

"Ну да. Ободрали все что можно, набросали мусора, нагадили - и бро-
сили".

"При чем же тут народ? - заметила мать Рони.- Народ не виноват".

"А кто ж, по-вашему?" - спросил Василий Степанович и разлил по
второй.

"Рогнеда, передай, пожалуйста, семгу..."
"Хороша наливочка, крепенькая! Небось наша, местная..."
"Смородинная",- сказала мать Рони.

Чтобы не показаться невежливым, я произнес какую-то глупость - что, дескать,
разрушенная церковь тоже своего рода символ.

Петр Францевич моментально уцепился за это слово:
"Символ чего?"
"Символ исчезновения Бога".

"Вы хотите сказать,- прищурившись, с рюмкой в руке, молвил Петр Францевич,-
вы хотите сказать: Бог умер?"
"Нет,- возразил я,- эти времена уже давно прошли. Когда жил Ницше, Бог был
еще где-то рядом. Как покойник, который лежит в открытом гробу, в окружении
близких. Бог умер - представляете себе, что это означало? Это означало, что
и мы все умрем, и вся наша мораль ничего не стоит, и все напрасно, вся суета
ни к чему".

"Но вы говорите, что это время прошло".

"Прошло... А следовательно, прошли и все сожаления. Смерть Бога была
сенсацией, теперь она уже никого не интересует. На месте Бога осталась
пустота, сперва она всех пугала, а потом привыкли, оградку вокруг построили
и кланяются этой пустоте. Не умершему божеству молятся, а тому, что осталось
на его месте: пустоте".

Петр Францевич молчал, все еще держа перед собой полную рюмку, ноздри его
раздувались.

"Милостивый государь,- проговорил он,- мне кажется..."
"Вы просто клевещете на наш народ",- сказала мать Рони.

"Ладно, умер, не умер,- сказал, держа в одной руке рюмку с темно-розовой
наливкой, а в другой - золотистую глыбу пирога с капустой, Василий
Степанович.- Как говорится, не пора ли! Предлагаю выпить за здоровье нашей
многоуважаемой..."
Все обрадовались этой реплике, а мать Рони промолвила, кисло улыбаясь:
"Наконец-то в этом обществе нашелся хотя бы один учтивый человек".

Пир продолжался; Мавра Глебовна, последовав приглашению барыни, скромно
сидела рядом с захмелевшим Василием Степановичем; разделенные сословной
преградой, мы по-прежнему избегали смотреть друг на друга. Несколько времени
спустя она отвела мужа в тень, он спал, накрыв лицо носовым платком. Аркадий
храпел в кустах, а конь Артюр, прыгая спутанными передними ногами, скучал на
лугу.

Женщины удалились. Петр Францевич неподвижно сидел в надвинутой на глаза
соломенной шляпе. Он поднял голову и спросил:
"Не хотите ли... э?"
ХХIII
"Не угодно ли вам пройтись?" - змеиным голосом сказал доктор
искусствоведческих наук.

Я встал. Петр Францевич быстро шел, внимательно глядя себе под ноги.

Миновали перелесок. Петр Францевич остановился.

"Милостивый государь,- начал он,- я полагаю, вы догадываетесь, с какой целью
я пригласил вас... э... прогуляться".

"Догадываюсь,- сказал я.- Вы хотели изложить мне вашу концепцию
монархического строя в нашей стране".

Мы стояли друг против друга.

"Вы, однако ж, юморист.- Он обвел взором верхушки деревьев и прибавил: -
Монархия погубила Россию. Но я не думаю, чтобы эта тема вас особенно
занимала..."
"Нет, отчего же".

"Монархия погубила Россию, не удивляйтесь, что слышите это из уст
дворянина... Могу вам даже назвать точную дату, исторический момент, начиная
с которого все стало шататься и сыпаться. Революция, которой вы придаете
такое большое значение, лишь завершила этот процесс".

"Значит, революция все-таки была?"
"Конечно, была. Почему вы спрашиваете?"
"Мне казалось, вы о ней забыли... Так какой же это момент?"
Петр Францевич посматривал на меня, почти не скрывая своего презрения.

"Знаете что,- промолвил он,- я все время задаю себе вопрос: кто вы такой?"
Я ответил:
"Представьте себе, и я задаю себе тот же вопрос. Но еще больше меня
интересует, кто такой вы!"
"Вот как? И... какой же вы нашли ответ?"
"Но я хотел бы услышать сначала ваш ответ. Уверены ли вы, что можете
сказать, кто вы?"
"Полагаю, что да",- сказал он твердо. По узкой тропинке мы двинулись дальше,
он шел впереди.

"Если я не ошибаюсь..."
"Вы не ошиблись",- сказал он.

"Но вы же не знаете, что я хочу сказать".

"Это не важно. Я все ваши мысли прекрасно понимаю, а вы, как я догадываюсь,
понимаете мои".

"Так как же насчет монархии?"
"Монархии? - спросил Петр Францевич.- Странно, что вас это интересует. Но я
уже вам сказал. Я имею в виду не этого, не последнего Николая, которого
теперь собираются объявить святым. На самом деле это был не государь, а
фантом. Пустое место".

"Мне странно это слышать от вас, Петр Францевич".

"Разумеется... Впрочем, виноват не он, все равно уже ничего нельзя было
изменить. Виноват, если хотите знать, первый Николай, который замыслил
поставить во главе государства бюрократическую верхушку. Оттеснить родовую
аристократию, заменить сословное общество чиновным. Что ему и удалось. И вот
результат: страна плебеев. Общество, где естественное деление на сословия
заменено искусственными этажами: наверху полуграмотные чиновники, внизу
быдло. И где, конечно, простой народ, за отсутствием внутренних регулирующих
и сдерживающих начал, бессознательно тоскует по строгому укладу. В этом все
дело, милостивый государь! Лошадь тоже скучает по оглоблям".

"Вы хотите сказать, что дворянство не оставило наследника?"
"Вот именно. Не оставило. На Западе были буржуа. А мы не Запад. Откуда же им
взяться, этим сдерживающим началам? От религии ничего не осталось, церковь
пресмыкается перед властью, превратилась в Ваньку-встаньку, в марионетку
тайной полиции. Народ... Изволите сами видеть. Или люмпены, как наш Аркадий,
или хамы наподобие милейшего Василия Степаныча. Вот что значит остаться без
аристократии".

"Простите, а вам не кажется, что..."
Он обернулся ко мне.

"Нет, не кажется. И вообще, я думаю, вы понимаете, что я вас позвал не ради
удовольствия вести с вами ученый спор".

"Такая мысль приходила мне в голову".

"Тем лучше. Итак!" - сказал искусствовед, подняв брови.

"Если не ошибаюсь, вы хотите поговорить со мной о Роне..."
"Вы догадливы".

"Вы стояли в кустах. Я случайно вас заметил".

"Случайно. Вот именно. Надеюсь, вы не думаете, что я имею привычку
подглядывать и подслушивать?"
"Нет, не думаю".

"Но речь идет не обо мне".

"Я вас слушаю",- сказал я, грызя травинку.

"Нет, это я вас слушаю!"
Я пожал плечами.

"Милостивый государь,- сказал Петр Францевич.- Мы одни, позвольте мне быть
откровенным. Я нахожу ваше поведение невозможным! Или вы объяснитесь,
или..."
"Или что?" - спросил я.

Глубокий вздох.

"Перестаньте притворяться. Вы, вероятно, знаете, а если не знаете, то я
должен поставить вас в известность... Я имею в отношении Рогнеды Георгиевны
самые серьезные намерения".

"Угу. И что же?"
"И я не допущу, чтобы честь девушки, доброе имя семьи потерпели
ущерб только из-за того, что какому-то заезжему авантюристу вздумалось...

Да, вздумалось!.."
Я был в восхищении от моего собеседника.

"Петр Францевич,- сказал я,- вы оценили мое чувство юмора, я отдаю должное
вашему остроумию. Предмет, мне кажется, не заслуживает того, чтобы..."
"Ага,- крикнул он, задыхаясь,- не заслуживает! По-вашему, предмет, как вы
изволили выразиться, не заслуживает..."
"Того, чтобы портить себе нервы. Давайте лучше поговорим о..."
"Не спрашиваю вас, что вы подразумевали под этим словом "предмет".

Комментировать ваше замечание насчет нервов тоже не намерен. К делу: вы не
хотите объяснить мотивы вашего поведения?"
"Какого поведения, Петр Францевич, что я такого сделал?"
"Вы не хотели бы извиниться?"
"Не понимаю, за что и перед кем я должен извиняться".

"Прекрасно,- сказал он.- Вы обо мне еще услышите".

Женский голос раздался в лесу: нас звали.

"Убедительная просьба,- пробормотал Петр Францевич,- этот разговор должен
остаться между нами".

Я кивнул; мы разошлись в разные стороны.

Вопреки уверениям Василия Степановича дорога, по которой он предложил