Пентастоматида, Тардиграда, Леписматида и прочие гады с красивыми женскими
именами, пресмыкаюсь и членистоножествую теперь я, вернее, бреду на сильно
согнутых. Снизу хлюпает, сверху капает. Настроение такое, будто
действительно в чем-то виноват. Вроде был подготовлен, хоть песню пой:
"Если завтра война...", а получилось как всегда.
момент, что меня вот-вот должны поджарить и схавать, а пока можно
побалдеть в полной прострации. Психика ведь, если ей не мешать, сама себя
защитит. Я уже посторонним, не очень заинтересованным слушателем внимал
чьим-то тяжко чавкающим ногам, что однажды и вовсе застряли в гуще
отстойника. А когда стало совсем скучно, я провалился в уже знакомый
пищеварительный туман, который на этот раз даже разнообразил впечатления.
Тем более, не стал я задерживаться подле таких малоприятных товарищей, как
пиявки да поганки, итти их налево. Как стайка пузырьков, поднимался верх с
той разноцветной трухой, что сочилась в небо из грибочков. Напряжения
гуляли во всех направлениях, но я их осмысленно не использовал, потому что
не чувствовал собственного тела, только понимал: посмотрись сейчас в
зеркало - ахнешь. Стал вслушиваться для затравки в свое дыхание, как
писатель Тургенев в песни пьяных мужиков. И вот уже разобрался, движется
моя жизнь, кружит бурунами и водоворотами меж полюсов. Вместе с ее потоком
окунулся в первый сгусток, он же вихрь, он же шар возможностей,
закрученный полюсами строгости и милости. Как ни забавно, но это руки. Те,
что хватают, и те, что отталкивают; которые несут и которые бросают; руки,
передергивающие блатные аккорды и выколачивающие Шопена из пианино; жмущие
гашетку пулемета и высекающие девушку с веслом; хватающие даму за мясное и
выводящие на розовой бумажке про испытывание тонкого чувства. А потом я
ухватился за комок ног: идущих перед, вбок, вдаль, вблизь, интеллигентно
плетущихся и по-солдатски бодро марширующих.
неподвижного и образы бегущего; подобия целого и подобия частного; пульсы
внешней жизни вещей и пульсы внутренней. Вот теперь я такой, что мне можно
позавидовать - пучок неиспользованных способностей, причем известно каких.
пробовал ее на вкус. Я набрался то ли мыслей, то ли образов, которые
значили для меня вначале не больше, чем агентурные шифровки Центру. Но я
их разоблачил.
стяжках субэлектронных волн и строить уравнения вихревых полей, но таким
заходам я не обучен. Мне лучше по рабоче-крестьянски.
чтобы те отдавали наступательную свою энергию. Кто не хочет отдавать, тому
клином по башке. Тут уж второй эшелон паразитов подключается. Гадов,
собственно, не энергия интересует, своей хватает, а ценные сведения. Из
компота и компоста, оставшихся после бурной деятельности пиявок, грибы
делают выжимки и передают своему начальству. Такой дорожкой прошли
достижения Файнберга, Веселкина и прочих разумников, да попали к тому, кто
с их помощью готовит траектории самых поганых изменений. Есть там один
зловредный программист, который эволюционные расчеты выдает не в виде
значков и буковок. Получаются у него матрицы, что штампуют все более
жуткие, на сторонний взгляд, фигуры мутантов. Так он самовыражается, а
может, подыскивает наиболее подходящую для себя внешность.
в летнюю ночь. Сейчас центр, начальник тварей и стержень событий, много
симпатичнее, чем при первом свидании, он как компания басовито жужжащих
пятен, стерегущих вход в "черный ящик", то есть таинственное брюхо.
Поди догадайся, что это такое - начало вечности, конец заботам или участие
в чьем-то пищеварении. Немного похоже на межпланетный перелет с помощью
ракеты революционера Кибальчича. Я столько раз в детстве-юношестве
представлял, что любитель народа удирает на своей штуке из-под царского
ареста и начинает вверчиваться в тьму, не понимая, куда он летит, каким
способом и зачем. А вот сейчас реализую его смелый план. Протекло тысячу
лет, а может, и десять секунд проскочило, когда я почуял источник
притяжения и разглядел Матрицы, похожие на сгущенное северное сияние.
Каков мой будет положительный ответ? Разумеется, в конце пути я поспешу к
ним, будем сиять вместе.
очень быстро. Мысли стали бегать на пространстве не больше носового
платка, а потом вовсе сжались в точку. Правда, был и такой момент, когда я
брызнул из этой точки всеми своими способностями. Хлынула огненная вода из
рук, ног, глаз, ушей, головы, сердца, хребта, всего тела. Только не забыть
бы, что хотел. Я становлюсь лучом, который взращивает поганочных монстров
- мелькнуло напоследок, перед тем, как сгорел я дотла и исчез.
не в хрустальном гробу, а возле параши. То есть, куда бы не летал мой
маленький гном, физтелом я прочно обосновался в камере отстойника.
Оставалось загадкой, сколько проторчал здесь на маленьком сухом выступе
стены - таймер-то давно накрылся. А потом послышался писк, немного
смахивающий на тот, что у котят. Экраны приборов отказывались показывать
кино, но окостеневшим пальцем я все-таки поймал спусковой крючок
гранатомета. Гадать долго не пришлось. Показался сам он - малолетка, по
мягким светлым покровам заметно, что недавно вылупился. При всех
отталкивающих чертах было в нем что-то неуловимо-симпатичное. А может, и
вполне уловимое. Никаких свисающих соплей, брызжущих слюней. Тонкие
жесткие крылышки цвета дымчатого стекла, тельце - как несколько выложенных
в ряд коньячных бутылок, четкая маковка или, прямо скажем, голова, похожая
на шлем мотоциклиста. Правда, время от времени нижняя губа раскладывалась
в длину, хватала что-нибудь, мяла-жевала, но вскоре отпускала. Мы с
малолеткой настороженно, однако, без предубежденности пялились друг на
друга, животное и человек. Рожденный ползать и рожденный летать, или
наоборот. Его внимательная нижняя губа прикоснулась к моему башмаку и как
бы через него послушала меня. Несмотря на то, что палец я держал, где
положено, тревога так и не ощутилась. Хотя не исключено было, что мой
некогда внимательный организм стал бесчувственной колодой. А потом
"слушания" закончились, и мы разошлись. Детеныш прыгнул мимо меня и
затерялся в сумерках этой огромной уборной. Экраны измерителей, локаторов
и тепловизоров так и не откликнулись на нового знакомого, он не отражал,
не излучал. И я снова задремал, может быть, от радости, что не зря
взорвался там, наверху, малыш-то все-таки похож на меня!
тянется волна. Я в канализационной трубе, пейзаж знаком до боли. Но нынче
изощренный взгляд мой подобен спиральке и даже пульсирующей воронке. Она
забирается за один угол, другой, третий. Все, что должно встретиться,
вертясь выплывает из ее глубины и, поровнявшись со мной, начинает
разлетаться, как ракеты. Осуществилась, наконец, вековая мечта ночного
прохожего: знать, что тебя ожидает за следующим поворотом, и что осталось
отдыхать за предыдущим. Вот показался маленький, но вредный, который хочет
выдуть солнышко; до него сто витков, не меньше. Пора, я делаю резкий вдох,
жидкая сила несется от головы к хвосту, в такт с потоком воронка
сокращается, и тот, кто мне пока не по душе, притягивается к моему носу в
виде пузырька. Волна, тяжелея, катится ко рту, легкое сдавливание, и
злыдень лопается, брызгая, как ягодка. Визг тоже разлетается, не успев
расцвести. И вот я продолжаю делать "прыг-прыг", очень легко скачется,
словно меня подхватывают вихрики, щекотно носящиеся по животу.
труп незнакомца, разинувшего навсегда ножи челюстей. Будем считать, что он
сам себя убил, осознав, что так дальше жить нельзя.
следы пыток, тут не только веревочка моя стала атомарной, вместо параши
лишь тень на оплавленной стене. Как выбираться пока не понятно, но
впечатление обуревает, что многое могу, словно член победившей партии.
Поймал такт трепыханий воронки. Выдох, тяжелая кровь отжимается по правилу
винта от кожицы к середке, становится горячей, плывущие стены подаются
вслед за ней и прилипают к пальцам. На вдохе жидкость продавливается от
середки к животу и легчает, стена старается удалиться. Вот люк первого
этажа. Волна бросается в голову, мыслительное орудие, помощнев,
проламывает люк, как печенье. Я, не вполне уверенный в своих умственных
способностях после такой процедуры, выбираюсь в коридорчик кишечного вида.
Извивающийся взгляд приносит радостное известие, что за дверью большая
полость, где можно спокойно гулять, никого не ловя на зуб. Так и есть, там
спортзал, нынче похожий на мятую грушу. Но покой хочет только сниться,
хобот взгляда ловит очередные происки. Интриган засел между перекрытий,
такой забавный в своей активности. Он тихонько, вдумчиво готовит мне
горячее блюдо, старательно катает его между щек, можно сказать, заботу
проявляет. Вхожу в такт с тем витком воронки, где мой новый дружок, вдох -
и вот поваренок уже сам съедобен, висит на расстоянии вытянутой губы. Одно
смыкание отяжелевших челюстей, и он становится похожим на раздавленную
сливу. Перед тем, как превратиться в такую неаппетитную жижу - я,
признаюсь, с мерой воздействия переборщил - дружочек успел алаверды
послать в мою физиономию порцию разваристой, пышущей жаром каши. Со
следующим выдохом метнувшаяся к носу волна отдает свою тяжесть, которая
расходится темным нимбом и шпокает огненные зернышки, как толстая газета
мух. Все, танцев больше не будет.
деятельно участвуя в газообмене с окружающей вонью. Пора домой, потому что
терять мне уже нечего и при любом раскладе я выигрываю. Через час был уже
в спортзале, сон в руку и все путево. Тот малолетка, что родом из
отстойника, размазывал всех встречных и поперечных. Детсадовец с силищей
чемпиона по штанге. Малыш, плескающийся в гравитационных волнах. Знаток
моей двоечной курсовой работы. Даже в мусоропроводе, где он карабкался,
Громыко Ольга
Афанасьев Роман
Круз Андрей
Херберт Фрэнк
Посняков Андрей
Сертаков Виталий