Чтение 17–й страницы книги ~Возвращение в Ахен~

Он не стал объяснять, как всплыл в его памяти тот давний пьяный
разговор и потуги бродячего мыслителя поразить своих слушателей великой
мудростью, дабы они поставили ему еще бутылку. На несколько секунд
всемогущество Безымянного Мага изменило все законы, по которым протекало
бытие за краем скалы. То, что было законом, стало пустым звуком, а
парадокс и абсурд превратились на эти секунды в закон. И словесная игра о
стреле, которая покоится в воздухе, обернулась самой настоящей
реальностью.

Падая со скалы, Мела очутился в парадоксальном пространстве, и тех
нескольких секунд, пока длилось это смещение, великану хватило на то,
чтобы подхватить Мелу на руки и уложить на землю, подальше от копий,
однако так, чтобы со скалы его не было видно. При этом Пузан старался не
смотреть в сторону своего господина. Присутствие Безымянного Мага
наполняло его ужасом.

- Аэйт говорил, что ты не человек, - сказал Синяке Мела. - Я и сам
так думаю. Ты или меньше, чем человек, или намного больше.

- Намного, намного больше, - вставил великан умильно. Ему очень
хотелось, чтобы его заметили.

Мела задумчиво посмотрел на свои руки. Запястья распухли и
покраснели.

- Зачем ты спас меня? - спросил он.

Синяка дернул плечом.

- Не хотел, чтобы ты умер. А что, нужны еще какие-то причины?

- Не понимаю, - упрямо повторил Мела. - Мы с тобой не друзья. Зачем
ты потратил на меня столько сил?

- Да мне это ничего не стоило.

- Ведь я вор.

- Вот это я знал с самого начала.

Мела покосился на него, но ничем не показал, что удивлен.

- Мне нужно было золото, чтобы выкупить у них Аэйта.

Синяка тронул его за руку, осторожно, словно боясь обидеть.

- Мы его освободим, - обещал он. И вдруг насторожился. Несколько
секунд он прислушивался к чему-то вдали - ни великан, ни Мела ровным
счетом ничего не замечали - а потом быстро сказал: - Нужно уходить отсюда.
Кто-то ищет тебя, Мела, и ищет очень настойчиво.

Мела вскочил на ноги.

- Зумпфы, - сказал он. - Неужели они и сюда зашли?

- Нет, это кто-то из твоей деревни.

- Не может быть. Никто из моей деревни не подойдет к телу предателя,
- уверенно сказал Мела.

- Послушай меня, Мела, - повторил Синяка, - я не могу приказывать
тебе. Ты не Пузан и не моя саламандра. Поэтому я прошу тебя - верь тому,
что я скажу. Кто-то из деревни идет сюда, и о том, что ты жив, Фарзой
узнает через несколько часов. Возьми с собой копье из этих. Нам надо
уходить.

Аэйт, спотыкаясь, брел по лесу. Он не ел уже больше суток. Рана опять
воспалилась. Левой рукой он прижимал к груди правую, как капризного
ребенка, которого не чаял утихомирить. В глазах у него стремительно
темнело и никак не могло потемнеть; тени сгущались, не становясь мраком.
Руку то дергало, то жгло, то тянуло. Он ненавидел ее, точно живое
существо, злобное, упрямое. Наконец он громко всхлипнул и повалился в
сырой мох, зарываясь в него лицом. Он не знал, существует ли на свете
сила, способная поднять его и погнать дальше.

Вождь Гатал велел заковать его в цепи, не доверяя магии и не веря в
ее силу. Алаг, колдун племени, невысокий сгорбленный человечек без
возраста, с уродливо перекошенным лицом, заросший до самых глаз серой
клочковатой бородой, в свою очередь, не доверяя такой примитивной вещи,
как цепи, прибег к магии. То проваливаясь в мягкую черноту забвения, то
выныривая из нее, Аэйт видел, как колдун срезает прядь его волос и жжет
их, припевая и приплясывая вокруг маленького костерка, разложенного прямо
на земляном полу темной хижины; как натирает его босые ступни золой,
беспрестанно бормоча какие-то варварские вирши, о которых никто во всем
племени не мог сказать наверняка, были ли они дьявольскими заклинаниями,
молитвой или грязной бранью.

Аэйт позволял колдуну делать с собой все, что тому вздумается.
Измученный, жалкий, парнишка ни у кого не вызывал интереса. Смутно помнил
он, как, закончив заклинание, колдун в изнеможении откинулся на подушку,
набитую соломой, и, глядя на него с ненавистью, пробормотал:

- А теперь я погляжу, гаденыш, как тебе поможет твоя разрыв-трава...

Аэйт ощутил, как на него плеснуло зловонной завистью, и поднес ладони
ко рту; его затошнило. Он слабо простонал и отвернулся.

Потом его потащили прочь из дома колдуна; Алаг провожал его жгучим
взглядом. Двое или трое швырнули Аэйта на пол какого-то помещения, где
было жарко, и вышли. Аэйт закрыл глаза. Его оставили в покое, и это уже
было благом.

Кто-то подошел ближе, но этот новый почему-то не мешал дышать. Он не
упивался видом беспомощного, поверженного мораста, и Аэйт не боялся его.
Нагнувшись, своими шершавыми грубыми пальцами он убрал волосы, закрывшие
пленнику лицо, коротко поглядел на него, а потом без усилия поднял и отнес
на кровать.

Теряя сознание и вновь приходя в себя от боли, Аэйт чувствовал, как
раненую руку перевязывают (слишком туго, на его взгляд), как рядом (очень
близко) ударил молот, и этот звук неприятно прошелся по всем костям, точно
Аэйт был мешком и его встряхнули. Он было заснул, но его безжалостно
разбудили и заставили проглотить какое-то отвратительное пойло, куда был
мелко накрошен черный хлеб.

Сквозь туман Аэйт разглядел закопченное лицо и светлую бороду. Тот,
кто стоял рядом, оказался обычным зумпфом, коренастым, белокожим, с
жесткими коротко стрижеными волосами. Он сказал:

- Мальчик, я Эоган. Тебе лучше узнать, что я перевязал твою рану и
заковал тебя в цепи. Веди себя хорошо, и ты проживешь еще целое лето и всю
осень.

- Спасибо, - прошептал Аэйт и уснул.

Он провел в доме кузнеца два дня. Эоган кормил его один раз в день,
по утрам, а после забывал о нем. Однажды в кузницу притащился Алаг.
Похоже, колдун не слишком-то ладил с Эоганом, поскольку возле постели, на
которой съежился Аэйт, колдун так и не появился. Эоган решительно выставил
его за дверь.

Той же ночью Аэйт бежал. Цепи рассыпались при первом прикосновении,
дверь раскрылась сама собой. Хватаясь за стену, Аэйт выбрался наружу и
побрел по деревне. Селение было обнесено частоколом. Двое ворот, имевшихся
на юге и севере, запирались на ночь огромными засовами. Аэйт добрался до
северных ворот незамеченным. Он не понял, как это у него получилось.
Часовые сидели возле костра и пили. Прижавшись к стене покосившейся
хибары, Аэйт видел, как метались по частоколу их тени в свете костра. Он
скользнул в темноту и двинулся в обход деревни в поисках других ворот.

Деревня спала. Было очень тихо. Аэйт смутно различал темные пятна
домов, и везде были сон и усталость после долгого летнего дня. На
мгновение ему почудилось, что он среди своих, в маленькой долине морастов.
Здесь точно так же отдыхали люди, привыкшие много работать и сражаться. Но
он заставил себя вспомнить о колдуне, тряхнул головой и стал пробираться
дальше вдоль стены.

У южных ворот никого не было. Засов оказался таким тяжелым, что его с
трудом могли бы сдвинуть с места трое взрослых мужчин. Аэйт провел вдоль
него ладонью, и он осыпался на землю хлопьями ржавчины.

За частоколом его ждала ночь. Он жадно вдохнул запах леса, травы,
воды. Там была свобода.

И Аэйт пошел на этот запах, торопясь уйти из деревни. Он нарочно
выбрал направление, которое ни один нормальный беглец не счел бы
возможным: в глубь территории врагов. Он рассчитывал обойти деревню,
сделав вокруг нее большое кольцо, выйти к соляному озеру и там уже
добираться до дома.

Но он явно не рассчитал своих сил. Они стали вдруг иссякать с
невероятной быстротой. Может быть, виной тому была рана. И сейчас он лежал
посреди болота, среди влажной зелени, и пытался найти в себе мужество
встать и пойти дальше. Он подумал о том, что находится уже недалеко от
озера. Оставалось совсем немного. Нужно только взять себя в руки.

Жалобно всхлипывая, Аэйт поднялся на четвереньки. Потом выпрямился,
стоя на коленях. Пошатнувшись, встал. Переждав, пока пройдет дурнота,
сделал шаг. Второй шаг казался невозможным, но и он был сделан. И Аэйт
снова побрел по болоту.

Когда впереди показался поселок, юноша сперва не поверил глазам, а
потом задохнулся от счастья и нахлынувшей вместе с ним слабости. Он
постоял, держась за грудь, а после, спотыкаясь, побежал к воротам, туда,
где его ждало спасение. Захлебываясь, он смеялся на бегу. Во всяком
случае, ему казалось, что он смеется. На самом деле он тихо всхлипывал.

А ворота, которые были совсем рядом, никак не приближались. Прошла
вечность, прежде чем он коснулся руками частокола и с легким вздохом сполз
на землю.

Его пнули в бок сапогом. Аэйт со стоном перевернулся на спину и
мотнул головой, больно ударившись скулой о камень.

- Расступитесь, вы, - властно произнес чей-то неприятно знакомый
голос. - Дайте же мне пройти, остолопы.

Что-то звякнуло - тонко, певуче, как будто к Аэйту пробиралась
женщина, обвешанная серебряными украшениями. Но голос был мужской, и Аэйту
стало тоскливо до смертного воя. На него упала тень. Аэйт еще не понял, в
чем дело и откуда тоска, а знакомый голос над ним уже смеялся - громко,
торжествующе: