Чтение 17–й страницы книги ~Хальдор из Светлого города~

— Что это значит? — удивился барон.

— Понятия не имею… Словом, я забрал его. Ну — просто из любопытства. Я всегда подозревал, что городская жизнь — не сахар, но чтобы из Города ломились в Лес, — такое впервые. Хотелось посмотреть на этого человека. Вот так оно и вышло.

Он вздохнул.

Барон покосился на остроносый птичий профиль, на всклокоченные, обильно пронизанные сединой волосы, и неожиданно спросил:

— А почему ты одноглазый, Один? Ты потерял свой глаз в бою?

Один повернулся к нему, пришурившись.

— Нет, — ответил он. — Я подарил его одному великану. Он растрогал меня своей мудростью. Теперь он хранит мой глаз в источнике, бережет, на роже не носит. Я потом жалел, просил, чтобы глаз вернул, — не отдает. Говорит, что так сохранней будет. — Он задумчиво сунул в рот травинку и принялся ее жевать. — Может, он и прав, — заключил Один. — Вышибли бы мне его в какой-нибудь дурацкой драке без всякой пользы для дела…

— Знаешь, — сказал барон, помолчав, — ты все-таки иди. Я сам разберусь во всем, что натворил. А про тебя Фейдельм ничего не узнает.

Один зажал ему рот рукой, не желая больше слушать.

— Чушь, — заявил он. — Ты просто голоден. От этого знаешь, как глупеют?

Он встал и подал барону руку. Тот уцепился, поднялся на ноги. В голове тяжело звенело, перед глазами плавали круги оранжевого цвета. Один внимательно наблюдал за ним.

— Ага, — сказал он. — Я был прав. Голодный обморок в Лесу — ничего глупее быть не может.

Он вынул из кармана кусок хлеба с салом и мятый помидор и посмотрел на них с некоторым сомнением. Сало от жары расползлось и было усеяно крошками. Барону стало плохо, и он качнулся. Один подхватил его на руки.

— Да ешь ты, дурачок, — сказал он сердито. — Тоже мне, мученик совести.

Что-то в его манерах напомнило барону Хальдора. Давясь от жадности, он начал рвать зубами какие-то жилки, которыми было опутано сало, а под конец просто затолкал все в рот и впился в помидор. Один наблюдал за ним с удовольствием.

— Вот таким ты мне нравишься, — заявил он.

Барон слабо улыбнулся, истекая помидором.

— Восстановил умственные способности, братишка?

— Восстановил, — сказал барон и вытер рот. — А почему «братишка»?

— Потому что не жиряк, — не совсем понятно объяснил Один. — Это твоя мать где-то услышала и пытается всех поделить на жиряков и братишек. Теперь вот мается: жиряков в Лесу найти не может. — Один фыркнул. — Проблемы у нее всегда какие-то… неожиданные. Да и у тебя, признаться, тоже. Зачем тебе понадобилось смешивать свою кровь с кровью этого Хальдора?

Барон помрачнел.

— Так вышло, — уклончиво сказал он.

— Помочь ему хотел, — проницательно заметил Один. — Помогло ему это, как же! Великие боги, с кем ты связался!

Узкие губы Одина поползли в нехорошую улыбку, словно он вспомнил какой-то неприятный случай. Барон похолодел. На Хальдора это было очень похоже — оставить по себе такое воспоминание.

— Да, — повторил Один. — Я, дурак, напрасно все это затеял. Светлогородца могила исправит.

Барон вздрогнул.

— Может быть, уже исправила, — шепнул он.

— Твой Хальдор — невоспитанный тип с ужасными манерами, — сказал Один. — Моя бы воля — я бы его в подвалах сгноил. — Он сердито нахлобучил шляпу. — Я проведу тебя сквозь стену, — сказал он. — Только смотри, не очень там бесчинствуй.

Барон недоверчиво взмахнул ресницами.

— Ты мне поможешь?

— Только попасть в Город, — уточнил Один. — Твоя задача — не сгинуть там навеки, иначе твоя мать выцарапает мне последний глаз.

Он сдивнул на затылок свою широкополую шляпу и улыбнулся, словно предвкушая какое-то интересное развлечение.

— Идем, братишка, — сказал Один.

23

Лейтенант, носящий знаки Ордена Каскоголовых, возник на пороге и, кривя от усердия рот, проорал профессионально— отвратительным голосом:

— Встать! Построиться!

Барон, лежавший на нарах в полном одиночестве, сел и заморгал на лейтенанта. То был юноша, немного старше Хальдора, худой, прыщавый, с детскими оттопыренными ушами, которые двигались от старания. Он снова крикнул так, словно перед ним находилась дюжина отпетых бандитов:

— Кэпэзэ, я сказал — стр-рэиться!

Барон сполз с нар, не совсем понимая, как ему строиться. Он молча взял свою клетчатую рубашку, накинул ее на плечи и вышел к лейтенанту в коридор.

— Пэстрэиться! — распорядился лейтенант, широким жестом указывая на коридор.

Барон осторожно встал возле стены. Лейтенант безмолвно излучал гнев. Тогда барон сказал:

— А там больше никого нет.

— Мэлчать! — крикнул юноша.

— Не кричите, — попросил его барон.

Лейтенант одним прыжком оказался перед ним и прошипел жутким, по его представлению, голосом:

— Я тебя, гнида, с дерьмом съем.

Барон тихонько вздохнул и слегка отвернул голову, потому что от лейтенанта пахло чесноком и вчерашним спиртом.

— Как зовут? — спросил лейтенант.

— Хельги из Веселой Стражи, — сумрачно ответил мальчик. Он попытался надеть рубашку в рукава, потому что в коридоре было довольно холодно, но лейтенант опять разбушевался, и пришлось стоять смирно.

— Кто задержал?

— Мокрушинский пост.

— Обвинение?

— Что я ночью ходил. Скажите, разве ходить по ночам — это преступление?

Лейтенант глянул на него со странным начальственным весельем в глазах.

— Ну до чего все умные стали… Скажи мне, кто ты такой, сопляк, чтобы ходить по ночам?

— Я барон. — сказал барон.

Лейтенант захохотал, побагровев прыщами.

— Дадно, иди в камеру. Барон.

— А когда меня выпустят?

— Иди-иди. — Он подтолкнул мальчика в спину. — Топай. Барон. До выяснения посидишь.

Барон,споткнувшись, вошел в камеру и обернулся к уже захлопывающейся двери.

— Я есть хочу! — крикнул он.

Из-за двери донеслось:

— До выяснения не положено.

Барон взвыл и начал стучать в дверь ногами.

— Скоты! Я второй день тут голодаю! Я же сдохну!

Голос лейтенанта отозвался неожиданно близко:

— Не сдохнешь. Будешь буянить — засажу в подвал.

Барон опустился на осточертевшие ему нары.

— Не буду я буянить, — сказал он. — Дайте хоть хлебушка.

— Вот придет господин капитан, выяснит, разберется…

Барон мрачно посмотрел на закрытую дверь. Бледно-зеленая краска на ней была покрыта грязными пятнами. Видимо, не он один пинал ее в негодовании ногами. Барон просвистел несколько тактов душераздирающей песни «Орленок, орленок», которую певала ему мать. Лейтенант вполне человеческим голосом произнес из-за двери:

— Ладно. Разнесешь еду по камерам — остатки твои.

Барон спрыгнул с нар.