Чтение 17–й страницы книги ~Чудовище Южных Окраин~

Я представил себе, как мы с Исангардом топаем по какому-нибудь
бурелому, держа в руках ведро с Густой. Потом мысленно перенесся в пустыню
и понял, что Густе не жить.

- Знаешь что, - сказал я, пытаясь перейти с травяным на "ты", -
пожалуй, лучше всего будет выпустить ее обратно в болото.

Травяной посмотрел на меня еще более уныло, чем прежде.

- А вы уверены, Кода, что ваш Исангард не потребует от нас
какого-нибудь иного дара взамен этого?

- Уверен, - сказал я.

- Тогда прощайте. - Травяной наклонился к ведерку и с усилием поднял
его за дужку. - Хотя... Еще пару слов?

- Разумеется.

- Вы гном?

Я давно ждал этого вопроса.

- Конечно. Я пустынный гном. Вообще-то я вредитель. Отрава жизни.

- Идемте с нами, Кода, - с чувством произнес травяной. - Вливайтесь в
нашу борьбу. Столько работы еще предстоит! И вы найдете себе дело по душе,
вот увидите. Что без толку бродить по свету? Рано или поздно нужно искать
себе место в жизни.

Я растерянно покосился на избушку.

- Но я же не один...

Травяной посмотрел на меня словно бы свысока, хотя мы были одного
роста. Я почему-то начал оправдываться:

- Как же я его брошу... Он же человек, он пропадет без меня...

Травяной сочувственно кивнул.

- Люди - жуткая обуза, - сказал он. - И толку от них нет, и бросить
жалко. Да, тяжело вам, Кода. Держитесь. Крепитесь. - Он положил мне на
плечо свою влажную холодную лапку. - Все равно вы - наш.

И, прихрамывая, ушел, унося с собой ведро, в котором весело
насвистывала Густа.

- Исангард! - крикнул я, врываясь в дом. - Ты знаешь, кто такой
Гримнир?

Гримнир перестал грохотать дровами и высунулся из-за печки. Исангард
улыбнулся.

- Ну, выкладывай, - сказал он, видя, что я приседаю от нетерпения.

- Это сам Один! Это переодетый Один, вот кто! - выпалил я.

Исангард перевел взгляд на Гримнира. Я увидел, что лицо моего друга
застыло, рот сжался, темные глаза перестали улыбаться. Вряд ли он
испугался, но моя новость его не порадовала.

Гримнир почему-то покраснел.

- Ну, переоделся я, переоделся. А что, плохой великан, что ли?
Великаны вообще поганцы. Когда я в своем нормальном обличье, я еще хуже,
честное слово.

Исангард продолжал молча смотреть на него. Это мне решительно не
понравилось, и я раздраженно сказал:

- Ну, что ты на него уставился, Исангард? Богов не видел?

Богов он видел. И поэтому, наверное, слабо улыбнулся.

- Прости, Один, - сказал он, наконец. - Кажется, я был с тобой не
очень-то вежлив.

- Глупости, - пробубнил Один. - Зато ты превосходный боец. Считай,
что все испытания ты прошел и сам Один назвал тебя своим воином.

- Я и без тебя знаю, кто я такой, - сказал упрямец алан.

- Дубина. Тебе помощь предлагают.

- Поздно, - сказал Исангард. - Я не вступил в воинский союз, когда
было мое время. Я не принял ни одного устава. Не имеет смысла что-то
менять, Один.

Один задумчиво рассматривал этого человека, лежавшего перед ним на
нарах. Наконец, он сердито буркнул:

- Если на Северном Берегу ты попадешь в какую-нибудь неприятную
историю, позови меня. Не жди, пока тебя убьют.

И снова скрылся за печкой.

ЭПИЛОГ

...Травяной сказал: "Все равно, вы - наш". А я только Исангарда, я
больше ничей. И когда он заявил, что уходит, я ушел вместе с ним.
Пустынные Коды живут меньше, чем люди, и мне не хотелось терять времени.

Малышка Имлах крепко поцеловала меня в лоб и, не скрывая слез,
погладила по затылку. Руки у нее маленькие и сильные. Хорошая девчушка.

Исангард стоял на вырубке перед избушкой в новом плаще - подарке
Одина - поверх своей драной солдатской куртке, кое-как залатанной нашими с
Имлах совместными усилиями, с холщовой сумкой через плечо, с мечом в
потертых ножнах, и, улыбаясь, жадно всматривался в сплошную стену леса,
слегка тронутого осенью. Я видел, что мыслями он уже далеко отсюда. Потом
он обернулся к Имлах и подумал о ней: "Милая". Замарашка переступила с
ноги на ногу, стукнув о порог деревянными башмаками.

- Прощай, Имлах, - сказал он и зашагал к лесу. Я еще раз посмотрел на
домик, на девчонку в полосатой юбке, на огромное серое небо, распростертое
над ней. Какая она маленькая, эта лесная фея. Вот такая, с пыльными
волосами, с исцарапанными руками, с грустными светлыми глазами, которые
так редко видят солнце.

Вскоре по каким-то непонятным мне приметам Исангард вышел на зимник,
и мы пошли по относительно проходимой дороге, которая через три часа
вывела нас к мосту. За мостом находилась вполне обитаемая деревня.

- Уши прикрой, - сказал Исангард, - а то люди будут шарахаться.

Мы прошли по мосту. Небо висело так низко, что хотелось втянуть
голову в плечи. Ветер с воем мчался от реки к лесу, и время от времени на
нас брызгало мелкими каплями дождя, который словно никак не мог решить,
начаться ему или пока повременить.

От силосной ямы несло невообразимой вонью. Под ногами у нас зачавкал
навоз - мы проходили, видимо, мимо фермы. Навстречу нам попался
независимый деревенский пес, трехцветная дворняга, трусившая куда-то с
ужасно деловым видом. На ходу пес окинул нас взглядом и, не сочтя
достойными внимания, двинулся дальше.

Дома здесь были обитаемы почти все, за исключением, может быть,
двух-трех. По случаю непогоды людей на улице не было, но из окон на нас
пристально смотрели недобрые глаза.

Мы шли по деревянным настилам по пустой деревенской улице к лавке
купить немного еды, когда из одного двора на нас спустили собаку. Огромное
черное животное, разрываясь от злобы, обнажило клыки. Оно содрогалось от
рычания. Зрачки у него горели красноватым огнем.

Исангард вытащил меч и громко сказал в пространство:

- Чья собака?

За забором завозились. Сообразили, видимо, что псу конец. Из ворот
выскочила тощая старушонка в засаленных лохмотьях и, невнятно ругаясь,
повисла на загривке у пса. В конце концов, ей все же удалось его утащить.

Я на всякий случай жался к Исангарду и, кажется, здорово путался у
него под ногами, но он не стал меня прогонять.

Как только мы вошли в лавку, все разговоры там моментально стихли, и
лавочница вместе с двумя посетительницами, тетками в пестрых косынках,
перевязанных на груди крест-накрест, уставились на нас, по-детски
приоткрыв рты. Исангард уже привык к подобному приему и, ничуть не
смущаясь, принялся изучать содержимое прилавка, а именно: чулки домашней
вязки, неопрятную стопку платков, точь-в-точь таких, как были на тетках,
плетеные лукошки разных форм и размеров, хлеб, бочонок с солью и бочонок с
квашеной капустой.

Он порылся в карманах, вытащил деньги и купил четыре буханки хлеба.
Лавочница, подавая ему хлеб, видимо, каждое мгновение ожидала, что сейчас
он испустит боевой клич и набросится на нее с мечом. Он неторопливо снял с
плеча сумку, уложил хлеб под пристальными взглядами деревенских теток,
которые, судя по их напряженным лицам, старались навек запомнить каждое
его движение. Полбуханки он отломил и сунул мне в руки. Потом снова
завязал тесемки и спросил лавочницу, далеко ли до Ахена. Та ответила
невнятно и помахала рукой в нужном направлении. Исангард не стал уточнять.

Мы снова оказались под ветром. Корявая проселочная дорога, извиваясь,
ползла по холмам, а по обе стороны ее лежали убранные поля. Если нам
повезет, мы найдем картофельное поле. Здесь всегда после того, как уборка
закончилась, можно набрать еще целый мешок картошки.

Лавочница вышла на крыльцо и проводила нас подозрительным взглядом.

- Дай хлеба-то, - сказал мне Исангард и, не дожидаясь, отломил прямо
из моих рук изрядный кусок. Некоторое время мы жевали молча, растягивая
удовольствие.

- А хлеб здесь ничего, вкусный, - сказал я.

Исангард что-то промычал в том смысле, что на Южных Окраинах и вода
лучше, и люди красивее, и небо более свято. Я даже спорить с ним не стал.
Я спросил:

- Что такое Ахен?

- Вольный город.

- Что мы будем там делать, Исангард?

- Скоро зима, - ответил он. - Устроимся где-нибудь так, чтобы крыша
над головой была.

- А, - сказал я и замолчал.

Мы грызли хлеб и шли вдвоем по бесконечной проселочной дороге под
огромным, низким северным небом, и ветер несся с холма на холм над нашими
головами, срывая с плеч плащи и пробирая до костей. И никому на свете мы
были не нужны. Только друг другу.