повозив во рту зубной щеткой, вяло попытался сообразить, что же следует
предпринять в связи с опозданием на работу. Мысли лицемерно потыкались
друг в дружку, изображая активность, и разбрелись по углам, предоставив
право действовать наобум. Вместо них неожиданно замаячили образы вчерашних
сотоварищей, и, закрыв глаза, Евгений Захарович расслабленно улыбнулся...
тривиального факта. Роль подобного пустяка суждено было сыграть
эмалированной кружке. Мало кто поверит, что обыкновенная металлическая
посудина способна соединить столь различных людей - пусть даже на один
вечер, на одну-единственную ночь. Но факт есть факт: компания собралась,
компания поочередно представилась хозяину, компания полюбила Евгения
Захаровича всем сердцем. Коньяк, хранящийся в холодильнике, оценили по
достоинству, а вскоре каждый из сидящих в тесной кухоньке без колебаний
отворил шлюзы своего внутреннего и сокровенного, внеся посильную лепту в
разгорающуюся беседу.
распалять, какие страсти разжигаете! И не сравниться вам по уюту ни с чем
заграничным, ибо дело не в площади, не в обоях и не в содержимом
холодильника. Дело в стране и в людях. Дело в случайных и удивительных
эмалированных кружках!.. Евгений Захарович был до корней волос русским и
все же в очередной раз поразился, с какой быстротой и легкостью он отыскал
в этом мире друзей. Милые и добрые, они сходу поняли его душу, как не
понял бы ни один психотерапевт, позволив выговориться и всласть
поругаться. Их мужественное сочувствие как бы вторило его бранным словам,
их багровые лица выражали бесконечную поддержку его бесплодным исканиям. И
когда в свою очередь они излили свое накипевшее и наболевшее, он,
озаренный, вдруг понял, что в сущности они одной крови - сирые братья
сирых времен, что жить им всем на одной планете и дышать одним воздухом...
час, сумев раздобыть пару ядовитого цвета бутылок, а впридачу к ним
беззубую, громко и весело сквернословящую старуху. Заседание продолжалось
на той же маленькой кухоньке, и вместе враз они вдумчиво и возбужденно
говорили о разном, тем не менее все понимая, ласково и часто кивая, не
забывая чокаться и произносить тосты. Понимали даже мужичка Исаакия, очень
похожего на гнома, шагнувшего на кухню, казалось, прямо из сказки, из
дремучих болот и лесов, вывалянного в мусорной шелухе, помятого и
улыбчивого. Слушая его грустную тарабарщину на птичьем языке, застольщики
почтительно умолкали, и вместе со всеми умолкал Евгений Захарович, внимая
голосу гнома, словно мелодии неизвестного инструмента. Речь говорящего
состояла в основном из звуков и междометий. Смысл заключался в интонации,
слова служили лишь декоративным фоном. Как только гномик доигрывал
тревожащую его мысль до конца, общая беседа возобновлялась.
количество бед и несчастий представляло собой предмет особой гордости.
Повествуя о жизненных тяготах, рассказчик тем самым демонстрировал
собственную стойкость. С таким же успехом можно было бы живописать марку
купленной машины или метраж четырехкомнатной квартиры. Не смог удержаться
от жалоб и Евгений Захарович. А больше ему и нечем было похвастать перед
своими новоиспеченными друзьями. Врать он умел, но не любил, - и потому
рассказывал о проспекте и черных шарах, уничтожаемых еженедельно на
чердаке, о мрачных институтских коридорах и тоске, окутавшей планету
Земля, о своем желании убежать в глушь, чтобы жить с медведями и
росомахами, питаясь кедровыми шишками и лесными ягодами.
все в этом застолье удивительно перемешалось, страдания одного складным
образом переплелись с надеждами другого, радость рождала ответную печаль -
и это воспринималось, как должное. Разум Евгения Захаровича существовал
отстраненно, тело умерло или почти умерло, - жил только язык,
заплетающийся и уставший, изнемогающий от неутолимого дружелюбия.
горестно восклицал детина. - Автомобиль, братцы, прет в наступление... Вот
оно, значит, как, на фиг...
поблескивала над его губой, и каждый раз, глядя на него, Евгений Захарович
машинально тянулся за платком, но почему-то не находил карманов и
удрученно сникал.
плакался детина. - Думаете, в правительстве не знают? Знают, братики мои,
все знают! И помалкивают... Потому как солнце для них шестеренка, а
галактика - коробка передач...
труженик села, печально и многотрудно кивал. Он сидел справа от детины и
двумя руками изо всех сил держался за стол. Когда голова у человека
превышает шестидесятый размер, да еще распухает, ужиться ей на плечах
становится непросто. Она валится то вправо, то влево, и надо обладать
изрядной силой воли, чтобы не дать ей скатиться на стол, а того хуже - на
пол. Подобной силой воли труженик села обладал. Более того он участвовал в
разговоре, по-простецки называя Евгения Захаровича Колькой, а всех прочих
Николаями. Дважды Евгений Захарович протягивал ему через стол руку и
дважды с чувством пожимал мозолистую ладонь. Он просто терялся, не зная
как выразить уважение этому необыкновенному человеку - скромному и
незаметному, в веках обреченному на несправедливое забвение, и искренне
страдал от собственного бессилия.
сорокалетней Варенькой, стала приставать к Евгению Захаровичу, пытаясь
обнять и приложиться губами к его щеке. Неизвестно чем бы закончилось
дело, если бы не помощь детины. Затуманившимся взором Евгений Захарович
имел возможность пронаблюдать, как отбивают его от настырной Вареньки.
Кто-то жизнерадостно хлопал в ладоши и хрюкающе повизгивал. Сражение
завершилось победой детины, и старуха, внезапно осознавшая всю тяжесть
собственных лет, дребезжаще расплакалась.
теловычитание, только и всего, - детина говорил вполне серьезно, словно
объяснял само собой разумеющееся.
шделаешь, ешли я не продавеш универмага?
пить, если б был женщиной!..
детина. Он любил цитаты великих и многие помнил назубок.
было отправить на ночлег. Матерым приемом грузчика детина подхватил
шамкающую Вареньку на руки и, отнеся в прихожую, ласково уложил на коврик.
Вернувшись, подцепил под мышки отяжелевшего хозяина и поволок в комнату на
диван. Видно было, что ему не привыкать заниматься подобным трудом. Как-то
незаметно все разбрелись по углам и затихли. Только Исаакий еще какое-то
время мурлыкал во сне, наполняя комнату неразборчивым щебетом. А может
быть, это щебетала и мурлыкала за окном ночь.
мчащейся карусели. Метельная пестрота лиц, зверюшки с прилепившимися к ним
людьми - все напоминало о бушующем океане, о тошноте, о пище - обильной и
жирной. Карусель не собиралась останавливаться, вознося его выше и выше,
вызывая обморочное головокружение. Олень, на котором он сидел, упрямо
мотнул головой, сбросив седока, и, кружась меж облаками, Евгений Захарович
сгоревшей ступенью от ракеты полетел вниз. Высокая трава смягчила удар,
пружинисто подбросив. Несколько раз подпрыгнув словно на батуте, Евгений
Захарович твердо утвердился на своих двоих. И тут же где-то рядом
оглушающе зазвенел колокол. Испуганно озираясь, он разглядел компанию
детей. Они катали по земле металлические, нагруженные обломками кирпичей
барабаны и громко смеялись. Смех этот поразил Евгения Захаровича более
всего. Грохот доставлял ребятне удовольствие, и это показалось ему
чудовищным. А через мгновение он стоял уже рядом с детьми и говорил что-то
о величии тишины, о прекрасном времени детства, о борьбе, о спортивных
играх. Почему, скажем, не поболтаться им на брусьях или на турниках, не
слазить вверх-вниз по канату?..
слетелись к нему доверчивой стайкой. Увидев такое множество ершистых
голов, Евгений Захарович споткнулся на полуслове. Он ощутил себя
единственным в мире взрослым, снизошедшим до этих дворовых "маугли",
заговорившим с ними по-человечески. "Господи! Где же ваши родители,
учителя, братья и сестры?" - с тоской подумалось ему.
сообщил, что спортом ему заниматься не разрешают. "Кто?" - воинственно
поинтересовался Евгений Захарович и тут же почувствовал, как парнишка
берет его ладонь и прижимает к своей голове. А в следующую секунду ему
стало плохо.
нащупал мягкое подобие провала. Черепная кость здесь отсутствовала, и
кожа, заросшая белесыми волосенками, легко прогибалась, выдавая круглое,
величиной с детский кулак отверстие.
прокатилась по позвоночнику, попутно омыв сердце и кишечник. "Как же так?!
Почему?!.." Евгений Захарович завороженно смотрел на мальчугана, а тот в
свою очередь глазел на него, чуть улыбаясь и, вероятно, сознавая горькую
значимость своей травмы. И тоненький пронзительный голосок продолжал
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Лондон Джек
Свержин Владимир
Конан-Дойль Артур
Перумов Ник