Чтение 17–й страницы книги ~Любовница смерти~

Коломбина чуть не задохнулась от возмущения. Спиритический сеанс без
Просперо? Немыслимо! Кем себя воображает этот лощеный господин? Самозванец,
выскочка, узурпатор! Да это будет еще худшим предательством по отношению к
дожу, чем неосторожная болтовня с газетным репортером!

Однако остальные, похоже, не разделяли ее негодования -- скорее, были
заинтригованы. Даже Калибан, преданный клеврет дожа, чуть ли не
подобострастно спросил принца Гэндзи:

-- Вы уверены, что у вас выйдет? Вы сможете вызвать духов? И они
назовут следующего избранника? Тот пожал плечами:

-- Ну, разумеется, выйдет. Явятся как миленькие. А что они нам сообщат,
мы скоро узнаем.

Он преспокойно уселся на трон председательствующего, и все тоже
поспешили занять свои места, растопырили пальцы.

-- Что же ты? -- обернулся Петя к возмущенной Коломбине. -- Садись.
Из-за тебя звена не хватает.

И она села. Трудно в одиночку противостоять всем. Ну и любопытно,
конечно, тоже было -- неужто в самом деле получится?

Гэндзи трижды быстро хлопнул в ладоши, и сразу стало очень тихо.

-- Смотрите только на меня, мадемуазель, -- велел он Офелии. -- Вы
должны отключить четыре органа чувств и оставить только слух. Вслушивайтесь
в т-тишину. А вы, господа, не мешайте медиуму посторонними звуками.

Коломбина смотрела на него и только диву давалась. Как быстро этот
человек, едва появившись в клубе, подчинил себе остальных! Никто даже не
пытался оспаривать его лидерство, а ведь он ничего особенного не сделал, да
и слов произнес совсем немного. И недавней гимназистке вспомнилось, как на
уроке истории преподаватель, Иван Фердинандович Сегюр (все семиклассницы
были влюблены в него по уши), рассказывал о роли сильной личности в
обществе.

Есть два типа естественных вождей: первый переполнен энергией, активен,
любого перекричит, задавит, собьет с толку и потащит за собой хоть бы и
против воли; второй молчалив и на первый взгляд малоподвижен, но покоряет
толпу ощущением спокойной, уверенной силы. Сила вождей этого склада,
утверждал умнейший Иван Фердинандович, загадочно посверкивая на учениц
стеклышками пенсне, состоит в природном психологическом дефекте -- им
неведом страх смерти. Наоборот, всем своим поведением они как бы искушают,
призывают небытие: мол, приди, возьми меня скорей. Грудь гимназистки
Мироновой вздымалась под белым фартуком, щеки пламенели -- так волновали ее
речи учителя.

Теперь, благодаря Сегюру, она понимала, почему такой человек, как принц
Гэндзи, пожелал вступить в ряды "Любовников Смерти". Должно быть, и в самом
деле личность выдающаяся, отчаянная, способная на чрезвычайные поступки.

-- Готовы ли вы? -- спросил он Офелию.

Она уже впала в транс: ресницы опустились, лицо сделалось пустым, губы
чуть шевелились.

-- Да, я готова, -- ответила она пока еще своим обычным голосом.

-- Как звали последнего избранника, того, что п-повесился? -- тихо
спросил Гэндзи у сидевшего рядом Гильденстерна.

-- Аваддон.

Гэндзи кивнул и приказал:

-- Вызовите дух Аваддона.

С минуту ничего не происходило. Потом над столом пронесся уже знакомый
Коломбине холодный ветерок, от которого всякий раз перехватывало дыхание.
Огонь свечей качнулся, а Офелия запрокинула голову назад, будто ее толкнула
некая невидимая сила.

-- Я пришел, -- просипела она сдавленно, и все же очень похоже на голос
повесившегося. -- Трудно говорить. Сплющено горло.

-- Мы не будем вас долго мучить. -- Странно, но, беседуя с духом,
Гэндзи совершенно перестал заикаться. -- Аваддон, где вы?

-- Между.

-- Между чем и чем?

-- Между чем-то и ничем.

-- Спросите, что он сейчас испытывает? -- возбужденно шепнула Львица.

-- Скажите, Аваддон, какое чувство вы сейчас испытываете?

-- Страх... Мне страшно... Очень страшно...

Офелия, бедняжка, и вправду вся задрожала, даже застучала зубами, а ее
розовые губки стали фиолетовыми.

-- Почему вы решились уйти из жизни?

-- Мне был послан Знак.

Все затаили дыхание.

-- Какой?

Дух долго не отвечал. Офелия беззвучно открывала и закрывала рот, ее
лоб наморщился, будто она к чему-то сосредоточенно прислушивалась, ее ноздри
раздувались. Коломбина испугалась, что сейчас вещунья снова понесет
невнятную чушь, как во время всех последних сеансов.

-- Вой... -- просипела та. -- Жуткий вой... Голос зовет меня... Это
Зверь... Она прислала за мной Зверя... Невыносимо! Строчку, только написать
последнюю строчку, и тогда все, все, все! Где я теперь? Где я теперь? Где я
теперь?

Дальше слова сделались неразборчивы, Офелию всю трясло. Она внезапно
раскрыла глаза. В них читался такой невыразимый ужас, что некоторые из
присутствующих вскрикнули.

-- Вернитесь! Немедленно возвращайтесь обратно! -- резко воскликнул
Гэндзи. -- Ступайте с миром, Аваддон. А вы, Офелия, идите ко мне. Сюда,
сюда... Спокойно.

Она понемногу приходила в себя. Зябко передернулась, всхлипнула. Львица
обняла ее, поцеловала в макушку, загудела что-то утешающее.

Коломбина же сидела, сраженная леденящим кровь открытием. Знак! Знак
Зверя! Смерть послала к Аваддону, своему избраннику, Зверя! "В доме Зверь!"
"Урчит насытившийся Зверь!" Это была не метафора, не фигура речи!

В этот миг она оглянулась и увидела: в дверях, что вели из гостиной в
прихожую, стоял Просперо и смотрел на участников сеанса. На его лице застыло
странное, потерянное выражение. Так стало его жалко -- не передать словами!
У Христа из двенадцати апостолов сыскался всего один Иуда, а тут все как
один: предали, бросили учителя.

Она порывисто вскочила, подошла к Просперо, но он на нее даже не
взглянул -- смотрел на Офелию и медленно, будто не веря, покачивал головой.

Соискатели, вполголоса переговариваясь, начали расходиться.

Коломбина ждала, чтоб они все ушли. Тогда она останется с дожем вдвоем
и покажет ему, что на свете есть и подлинная верность, и любовь. Сегодня она
будет ему не покорной куклой, а настоящей возлюбленной. Их отношения
переменятся раз и навсегда! Никогда больше он не почувствует себя преданным,
одиноким!

И Просперо произнес заветные слова, только адресовал их не Коломбине.

Поманил пальцем Офелию, тихо сказал:

-- Останься. Мне тревожно за тебя.

Потом взял ее за руку и повел за собой вглубь дома. Она покорно
семенила за ним -- маленькая, бледная, обессиленная общением с духами. Но ее
личико светилось радостным удивлением. Что ж, хоть и малахольная, но
все-таки тоже женщина! Коломбина топнула ногой, не в силах видеть эту
идиотскую улыбку, опрометью выскочила на улицу и заметалась у крыльца, плохо
понимая, что нужно делать и куда идти.

Тут как раз вышел Гэндзи, внимательно взглянул на расстроенную барышню,
поклонился.

-- Время позднее. Вы позволите вас п-проводить, мадемуазель Коломбина?

-- Я не боюсь бродить в ночи одна, -- прерывисто ответила она и не
могла продолжать -- подкатывали рыдания.

-- И все же провожу, -- решительно сказал Гэндзи.

Взял под руку, повел прочь от проклятого дома. У нее не было сил ни
спорить, ни отказываться.

-- Странно, -- задумчиво произнес Гэндзи, будто не замечая состояния
спутницы. -- Я всегда считал медиумизм шарлатанством или, в лучшем случае,
самообманом. Но мадемуазель Офелия не похожа на лгунью или истеричку. Она
интересный экземпляр. И то, что она сообщила, тоже весьма интересно.

-- В самом деле? -- покосилась на японского принца Коломбина и
неэлегантно шмыгнула носом.

Подумалось тоскливое: вот и этому Офелия интересней, чем я.

Ее нашел лодочник

"Ее нашел лодочник. Она зацепилась краем платья за опору Устинского
моста, где Яуза впадает в Москву-реку. Так и покачивалась там, в мутной
зеленой воде. Распущенные волосы, словно водоросли, струились, колеблемые
течением. Мне рассказал об этом Гэндзи, он все знает и всюду вхож. У него
даже в полиции свои осведомители.

Сначала она исчезла, и два дня Просперо не собирал нас, потому что без
нее сеансы все равно невозможны.

В эти два дня я не знала, чем себя занять. Один раз сходила в мелочную
лавку, купила полфунта чаю и два баумкухена по четыре копейки. Один
надкусила, ко второму даже не притронулась. Вышла пообедать в кухмистерскую,
прочла меню и заказала только сельтерской воды. Остальное время просто
сидела на постели и смотрела то в стену, то в окно. Меня не было. Есть
совсем не хотелось, спать тоже.

Куклу словно положили в пыльный ящик -- она лежала там, пялилась
стеклянными глазами в потолок. Идти было некуда и незачем. Хотела писать
стихи -- не вышло. Оказывается, я уже не могу без наших собраний, без
Просперо. Совсем не могу.

Приходил Пьеро, нес какой-то вздор, я почти не слушала. Взял за руку,
долго ее жал и целовал. Было щекотно, потом надоело, и я руку выдернула.

Вчера вдруг заглянула Львица Экстаза, просидела долго. Я была польщена
этим визитом. Она говорливая, с размашистыми жестами, все время курит