Чтение 17–й страницы книги ~Следователь по особо важным делам~

- закончила со смехом Ищенко. -

Я видел, Ищенко было приятно говорить о семье. И то, что я заговорил об
этом, тронуло ее.

Наверное, муж ее теперешний из вдовцов. Конечно, трудно найти хозяйку
на троих ребятишек. Как она сказала: "приходящая мать"... По инерции
Серафима Карповна распространила свою опеку и на меня. Тоска по детям... И
я сказал ей фразу, которую, видимо, говорят многие:

- Как это вы такую специальность выбрали? Неподходящую многосемейному
человеку...

- Не я ее выбирала, она сама меня нашла. А как же иначе, Игорь
Андреевич?

- Конечно, что по душе, то самое лучшее. В одном американском институте
открыли, все болезни человека идут от работы, которая ему не нравится. И
сердечно-сосудистые, и алкоголизм, и наркомания, и ранняя старость...

- Мне моя работа нравится. Но я о другом. Из благодарности я пошла в
милицию. Как матери, ей благодарна.

Э-эх, - она вздохнула. - Коли б не милиция, не знаю, кем бы сейчас была
Сима Ищенко. Война, Игорь Андреевич, она сколько сирот да душевных калек
оставила? Большинство людей, конечно, нашли свою дорогу в жизни. А я,
глупенькая, напуганная девчонка, в пятнадцать лет осталась одна в чужом
городе, без копейки, без хлебной карточки.

Поверите, единственное платьишко, кофтенка да мужицкие драные
сандалеты... Дело теперь прошлое, а я ведь чуть не сбилась, едва под откос
не полетела. Заманили в одну компанию. Накормили. Помню, за сколько дней
хоть раз досыта поела. И меня сразу на дело потащили. Видят, глупенькая,
доверчивая. А должна я была "в дурку сыграть".

Сейчас поясню. Один из пацанов, какой пацан, дылда здоровая, Жиганом
прозвали, по кинофильму, помните? Так этот Жиган выхватывает у кого-нибудь
сумку, у женщины, конечно, - и тягу. Я, будто бы посторонняя, погоню на
ложный след должна направить. "Сыграла я в дурку", да, видно, не так, как
надо. Сцапали Жигана, а женщина, пострадавшая, показала милиционерам
какую-то книжечку, взяла меня за руку и повела. А я реву, слезы по щекам
размазываю. Смотрю, привела в дом. К себе... Оказалось, она сама старшина
милиции. Короче, успокоила, расспросила обо всем. Конечно, у ней глаз
наметан, наверное, был... Жизнь мне спас этот человек. На первое время она
поселила меня у себя. Семья большая, да еще эвакуированные... Ох, времечко
было. Можно сказать, она мне вторая мать. Во всем хотелось походить на
нее. Я выросла уже, стала самостоятельной, специальность рабочую получила.
Говорю ей:

"Пойду в милицию, хочется очень". Она мне: "Сима, милая, работа наша
трудная. Ты девушка симпатичная..." Это я не для красного словца, Игорь
Андреевич, так она и сказала. Конечно, какие теперь мои годы, для женщины
- солидные. Так вот: "...Милиция требует всего человека. Справишься ли?"
Говорю: "Конечно". Молодость, все мне нипочем. "Тогда иди", - говорит.
Пошла... А с ней мы переписываемся. Она на пенсии уже. В Перми живет. Всю
жизнь отдала милиции. Вот и я по ее стопам пошла.

- Не жалеете?

- Сейчас посмотришь, как будто и нет другой работы, что пришлась бы мне
по душе. И муж мой первый - тоже в органах внутренних дел работал.
Погиб... При исполнении служебных обязанностей. Награжден посмертно.

- А второй? - не удержался я.

- Совсем из другого теста. - На ее лице мелькнула веселая усмешка. -
Краснодеревщик. Вообще, золотые руки.

С художественной, говорят, жилкой. В комбинате работает.

Хорошо, на дому. А то как бы с такой оравой справлялся?

Да еще - мой подкидыш. Вот так, Игорь Андреевич, - заключила Ищенко. -
Могла поломаться моя жизнь, да не поломалась. Все есть. И работа, и дети,
и семья. - Она поднялась. - Заговорила я вас. Пойду.

- Нет, что вы, мне было очень интересно...

- Вы все-таки прилягте. Надо поспать. А то я со своими разговорами...
Отдых голове требуется...

Да, отдых мне требовался. Но ничего из этого не получилось.

Едва я снова прилег на постель, пожаловал директор совхоза. Емельян
Захарович, видимо, считал себя обязанным справиться о моем здоровье.
Вообще, во всех моих делах (то, о чем он мог знать и что входило в его
сферу влияния) Мурзин старался максимально поддержать меня.

В кабинете главного зоотехника появились новые шторы и журнальный
столик с парой кресел. Последнее, очевидно, для милых, конфиденциальных
бесед. Я ничего не сказал директору. Все разговоры мои здесь
конфиденциальные и, увы, мало приятные для собеседников. И меня. Но
обижать заботливого хозяина не принято нигде. Правда, на приглашение
отобедать у него дома я вежливо отказался.

Пойдут разговоры, пересуды. Хватит неприятных (и совершенно
необоснованных) слухов о следователе, что вел дело до меня. Может быть,
Мурзин обиделся. Но что поделаешь, такая моя работа...

Директор выразил мне сочувствие. Порекомендовал несколько сугубо
научных и несколько народных (на выбор)

средств быстрого и безболезненного освобождения от недуга.

Я поблагодарил и сказал:

- У моего лечащего врача такой взгляд: нелеченая ангина проходит аж за
семь дней, леченая - всего за неделю.

Емельян Захарович скромно, но басовито посмеялся.

И, чтобы все-таки выдержать официальный тон наших отношений, попросил:

- Я понимаю, Игорь Андреевич, вам надо со многими людьми видеться, но
нельзя ли так, чтобы не в ущерб производству?

- Помилуйте, Емельян Захарович, не упомню, чтобы навредил чем-нибудь...
Да и уборочная у вас, судя по сообщениям радиоузла, - я показал на тихо
звучащий приемник, - идет хорошо.

- Слава богу, не жалуемся. Собственно, уже заканчиваем. Но что
уборочная? Соберем этот урожай, думать о следующем надо. Зябь. А там
картофель пойдет. Потом снего- и влагозадержатсльные мероприятия...
Крутится машина круглый год. Такая жизнь у пахаря.

- Наверное, так у всех. Рабочие, мне кажется, тоже на печи не лежат.
Каждый день у станка.

- Разумеется, - согласился он. - Только у них ритм один и тот же. А у
нас - вроде циклов. Ну, может, зимой немного легче. Да и то-в сравнении.
Но я хочу сказать, что сейчас особенно напряженно... Вот все думаю, не
пора ли на пенсию. Года не те. Да и старые раны все больше беспокоят.
Молодежи пора браться за узду. - При этих словах я почему-то подумал об
Ильине: не метит ли он на место Емельяна Захаровича? - Вот каждый год
осенью решаю: все, пора в конюшню, свой заслуженный овес жевать.

Нет. Проходит осень. Сводишь концы с концами, глядишь, не такие уж
плохие показатели. Думаешь, ладно, еще один годик. Тем более начальство не
снимает. Потянем лямку... - Он погладил свой лысый череп. - Но почему-то
нынче особенно тяжело заканчиваю год. И обязательства высокие...

Не знаю. Подсчитаем - посмотрим.

Мурзин невольно выдал свои опасения. Насколько я понял, его беспокоили
не только старые раны. Урожай...

И престиж. Может быть, даже положение.

- Но какие все-таки претензии ко мне? - спросил я.

- Собственно... Понимаете, у нас каждая транспортная единица на учете,
а вы на целый день грузовую машину, можно сказать, заняли...

- Я езжу на автобусе.

Мурзин кашлянул в кулак:

- О Коломойцеве я. Шофер. Трехтонка.

- Он был занят на допросе не более полутора часов.

Емельян Захарович хлопнул себя по коленям:

- Вот же! А представил повестку, будто весь день...

Я вспомнил, что действительно, кажется, не поставил ему часы. Посчитал:
не город, в деревне сойдет и так. Тутошний талант-самородок со
светло-голубыми глазами преподал мне небольшой урок. Впредь буду отмечать
время допроса вплоть до минуты.

- Что я могу поделать, - сказал я, - моя работа, наверное, требует
жертв.

- А может, как-нибудь в нерабочее время? Я же вам предлагал...

- Например?

- Ну, вечерком, после одиннадцати. Или утром. Часиков в шесть.

- Нет, Емельян Захарович, нельзя.

- Почему же? Вечером, например, самое время для беседы. Недаром люди
собираются обычно, так сказать, для душевного разговора под вечер.

- Вы хотите сказать, для легкого, веселого общения...

То - другое. А мы не имеем права этого делать. По закону не полагается.

- Ну да, - усмехнулся он. - Прямо так вы закон и соблюдаете...

- Конечно, - сказал я. - Представьте себе, человек весь день работал,
он устал, рефлексы его притуплены, внимание ослаблено. А допрос-это
огромная ответственность. Тут каждое слово может сыграть решающую роль.

Неточное показание может обернуться против допрашиваемого. Поэтому-то
закон и оберегает его.

- И никогда никаких исключений? - прищурился Мурзин.

- Есть. Но и они тоже предусмотрены кодексом. Иногда обстоятельства
дела вынуждают производить допрос и среди ночи. В любое время суток. Но
это-в особых случаях. И мы должны обосновать почему. За нарушение нас тоже
по головке не погладят.

- Ну что же, закон следует уважать, - сказал Емельян Захарович. Он
смотрел в сторону. Я чувствовал, что мои слова его не очень убедили. Или
он не хотел верить мне полностью. Не знаю.

- Вот именно, надо уважать. Поэтому, дорогой Емельян Захарович, хочешь
не хочешь, вам придется мириться с некоторыми моими действиями. - Он
развел руками. - А насчет Коломойцева... В дальнейшем от меня будут
исходить оправдательные документы, составленные самым строгим образом...