Чтение 17–й страницы книги ~Гибель 31-го отдела~

как правило, под рубрикой "районы самосноса".

Строили его в пору великого жилищного кризиса, симметрично расставив
вокруг так называемого торгового центра и автобусной остановки тридцать
многоэтажных домов. Теперь маршрут автобуса отменили, предприятия почти все
лопнули сами собой, большая мощеная площадь превратилась в автомобильное
кладбище, а из квартир пустовало по меньшей мере восемьдесят процентов.

Иенсен не без труда отыскал нужный адрес, отъехал на стоянку и вышел из
машины. Дом был четырнадцатиэтажный, штукатурка местами обвалилась, местами
почернела от непогоды. Каменная дорожка перед домом была усеяна осколками
стекла, а деревья и кусты подступали вплотную к бетонному фундаменту. Ясно
было, что пройдет еще немного времени, и корни их разорвут мостовую.

Лифт не работал, пришлось тащиться пешком на девятый этаж. Лестничная
клетка была холодная, запущенная и темная. Часть дверей была распахнута
настежь, открывая взору комнаты в том виде, как их бросили хозяева,--
захламленные, на потолке и на стенах трещины, сквозь которые задувает ветер.

Попадались и занятые квартиры -- об этом можно было судить по кухонному
чаду и громовым воплям телевизоров -- шла утренняя передача. Должно быть,
стены и междуэтажные перекрытия строились без звукоизоляционной прокладки.

Одолев пять этажей, Иенсен запыхался, а к девятому у него больно
сдавило грудь и заныло под ложечкой. Прошло несколько минут, и одышка
улеглась. Тогда он достал служебный значок и постучал в дверь. Хозяин открыл
сразу. И удивился:

-- Полиция? Я абсолютно трезв вот уже несколько лет.

-- Моя фамилия Иенсен, я комиссар шестнадцатого участка. Я веду
следствие по делу, касающемуся вашей прежней должности и прежнего места
работы.

-- И что же?

-- Несколько вопросов.

Хозяин пожал плечами. Он был опрятно одет, худощав и с погасшим
взглядом.

-- Тогда войдите.

Квартира была стандартного типа, меблировка соответственная. На стене
висела книжная полка с десятком книжек, а на столе стояла чашка кофе, лежали
хлеб, масло, сыр и газета.

-- Садитесь, пожалуйста.

Иенсен огляделся. Квартира очень напоминала его собственную. Он сел,
достал ручку, раскрыл блокнот.

-- Когда вы ушли из издательства?

-- В декабре прошлого года, как раз перед рождеством.

-- По собственному желанию?

-- Да.

-- Работали долго?

-- Да.

-- А почему ушли?

Хозяин отхлебнул кофе. Взглянул на потолок.

-- Это долгая история. Вряд ли она вас заинтересует.

-- Почему вы ушли?

-- Будь по-вашему. У меня нет секретов. Просто все это нелегко
сколько-нибудь связно изложить.

-- Попытайтесь.

-- Так вот, утверждение, что я ушел по собственному желанию, можно
принять за истину только с оговоркой.

-- Уточните.

-- Если даже затратить на это несколько дней, все равно вы ничего не
поймете. Я могу лишь поверхностно изложить ход событий.

Он сделал паузу.

-- Но сперва я хотел бы узнать, зачем вам это понадобилось. Меня в
чем-нибудь подозревают?

-- Да.

-- И вы, конечно, не скажете в чем?

-- Нет.

Хозяин встал и подошел к окну.

-- Я переехал сюда, когда этот район только начали заселять. Это было
не так уж давно. И вскоре я поступил в концерн: меня привел туда несчастный
случай.

-- Несчастный случай?

-- До этого я служил в другом журнале. Вы, наверно, такого и не помните.
Его издавали социал-демократическая партия и объединение профсоюзов. Это был
последний крупный журнал в стране, не зависящий от концерна. У него были
свои амбиции, культурные в частности, хотя положение на этом фронте начало
заметно ухудшаться.

-- Культурные амбиции?

-- Ну да, он ратовал за настоящее искусство и поэзию, публиковал
серьезные рассказы и тому подобное. Я не силен в этих вопросах, я репортер,
я занимался политическими и социальными проблемами.

-- Вы были социал-демократом?

-- Я был радикалом. Точнее говоря, я принадлежал к крайнему левому
крылу социал-демократов, но об этом я и сам не догадывался.

-- Дальше.

-- Дела шли далеко не блестяще. Журнал почти не давал дохода, хотя и
убытков тоже не приносил. Он имел довольно большой круг читателей, которые
ему доверяли. И вообще он служил единственным противовесом всем журналам
концерна, он боролся с концерном и с издательством, он критиковал его,
отчасти прямо, отчасти косвенно, благодаря самому факту своего
существования.

-- Как?

-- Полемические статьи, передовицы, критические выступления. Честный и
серьезный подход к поднимаемым вопросам. Деятели Дома, разумеется,
ненавидели его лютой ненавистью и наносили ответные удары, но уже на свой
лад.

-- Как?

-- Они увеличивали выпуск безликих массовых серий и развлекательных
журналов, а кроме того, они ловко использовали повальную тенденцию
современных людей.

-- Какую тенденцию?

-- Рассматривать картинки, вместо того чтобы читать текст, или если уж
читать, то по крайней мере ничего не значащий вздор, а не такие статьи,
которые заставляют думать, волноваться, занимать определенную позицию. К
сожалению, именно так обстояло дело уже в мое время.

Рассказчик по-прежнему стоял у окна спиной к посетителю.

-- Этот феномен именуется мозговой ленью и является, как говорят,
неизбежным следствием, своего рода возрастной болезнью телевизионного века.

Над домом пророкотал самолет. Южнее поселка в нескольких милях от него
была посадочная площадка, откуда ежедневно вылетали большие группы людей,
чтобы провести свой отпуск за границей, в "специально для этой цели
отведенных местах с благоприятными условиями". Такие поездки были доступны
со всех точек зрения. Иенсен и сам один раз соблазнился и съездил за
границу, но повторять этот эксперимент не желал.

-- Словом, это было в те времена, когда многие все еще думали, что спад
половой активности вызван радиоактивными осадками. Припоминаете?

-- Да.

-- Ну, с нашими читателями концерн сладить не мог. Это был круг не
такой уж большой, но зато тесно сплоченный. И наш журнал был им очень нужен.
Он служил для них последней отдушиной. Я думаю, издательство больше всего
ненавидело нас именно по этой причине. Но нам все-таки казалось, что им с
нами не совладать.

Он обернулся и взглянул на Иенсена.

-- Сейчас последуют всякие сложности. Я ведь говорил, что так просто
это не объяснишь.

-- Продолжайте. Что было дальше?

Рассказчик чуть заметно улыбнулся и сел на диван.

-- Что было дальше? Самое неожиданное. Они просто-напросто купили нас
со всеми потрохами. Чин чином, с персоналом, с идеологией и прочим хламом.
За наличные. Или, если перевернуть по-другому: партия и объединение
профсоюзов продали нас врагу.

-- Почему?

-- Ну, это трудней объяснить. Мы стояли на распутье. Единое общество
принимало вполне зримые черты. История-то давняя. А знаете, что я думаю?

-- Нет.

-- Как раз тогда социализм в других странах, преодолев все трудности,
сумел сплотить людей, помог им осознать себя людьми сделал их свободнее,
увереннее, сильнее духовно, показал, чем может и должен стать труд для
человека, пробудил человеческую личность к активной деятельности, воспитал в
ней чувство ответственности... Мы со своей стороны все так же превосходили
их по уровню материального производства, и близилось время, когда следовало
использовать на практике наш общий опыт. А получилось по-другому. Развитие
пошло другим путем. Вам не трудно следить за ходом моих рассуждений?

-- Ничуть.

-- Здесь всех настолько ослепило сознание собственного превосходства,
все головы были настолько забиты верой в успех так называемой практической
политики (грубо говоря, у нас считали, что нам посчастливилось примирить и
чуть ли не соединить марксизм с плутократией), что наши социалисты сами
признали социализм излишним. Впрочем, реакционные теоретики предсказывали
это много лет назад. Далее последовали определенные перемены в партийной
программе. Из нее просто-напросто вычеркнули тот раздел, где говорилось о
том, какой опасностью чревато становление Единого общества. Шаг за шагом
партия отказалась от всех основных положений своей программы. И одновременно
следом за всеобщим оглуплением наступала духовная реакция. Вы понимаете, к
чему я веду?

-- Не совсем.