раскалывалась голова. Серые глаза, залитая кровью белая рубашка, смешные
джинсы и рукоятка финки время от времени всплывали в поле зрения откуда-то
сбоку, иногда заслоняли все, иногда колыхались где-то на периферии зрения,
но совсем на исчезали ни на минуту...
предложил Елене Валентиновне выходить за него замуж и ехать праздновать
это решение одновременно с Новым годом в загородный ресторан, где,
оказывается, его друзья еще месяц назад заказали столик. Елена
Валентиновна посмотрела на него, стараясь пробиться через проклятый туман,
остановить взглядом это прыгающее лицо, но не сумела - рябь шла волнами, с
подлого лица смотрели светло-серые глаза - те самые, с мохнатыми ресницами
и виноватым выражением... Она кивнула - согласилась, по этому поводу
быстро выпили две бутылки шампанского - прямо с утра. Георгий куда-то
исчез, Елена Валентиновна послонялась по квартире - день был выходной,
дочь еще вчера уехала, кажется на какой-то зимний пикник, было пусто и
тоскливо, как и прежде бывало ей по праздникам, делать ничего не хотелось
- на кухне обнаружила гигантскую мутную бутыль розовой жидкости с
парфюмерным запахом, вспомнила, что это принес вчера какой-то человек,
сказал, что домашнее вино. Попробовала - вино оказалось прекрасное.
блестящее платье, отливающее металлом, - такого она раньше не то что не
носила, и не видела никогда. Хотела встать - покачнулась, ее едва не
вырвало прямо на шикарное платье. "Э-э, дорогами Леночка, - захохотал
Георгий - похмеляться надо, да? Сейчас, сейчас..." Почти насильно влил
полстакана коньяку, потащил под ледяной душ, когда через час она почти
очухалась - рвало ее минут десять - снова заставил выпить коньяку... Часам
к семи она уже была совсем в норме, и даже весело ей вдруг стало, хотелось
в ресторан, о котором она раньше только слышала какие-то неотчетливые
легенды, танцевать хотелось - она все забыла, будто и не было ничего, и
даже Георгий, достающий из огромной плоской коробки невиданно тонкие
сапоги и ахающий - какая фирма, а, смотри, какая изящная вещь, а, - не
раздражал ее, будто так и должно быть - все эти вещи и такой человек в ее
квартире... "Рублей сто, наверное, сапоги", - сказала она с уважением.
Дочь, которая вдруг оказалась здесь же - пикник не удался, что ли, -
засмеялась с выражением всего того же холодного внимания в ускользающих
глазах: "А триста не хочешь? Не те понятия у тебя, мамочка,
доисторические..." Сама она тоже собиралась в какую-те компанию,
заглядывала в зеркало через плечо отчужденно взирающей на себя Елены
Валентиновны. Георгий протянул девчонке такую же коробку с сапогами - Бог
его знает, откуда он их извлекал, как фокусник. Дочь застыла, потом,
пробормотав "Спасибо, Георгий Аркадич", ушла в комнату, натянула сапоги и
осталась сидеть на диване, вытянув перед собой ноги, будто оцепенела...
то приличней, чем твое пальто-мальто..."
стилизованного деревянного дома рвалась музыка, милый Елене Валентиновне
запах сосен, напоминающий о прошлых, нормальных, невозвратимых зимах с
лыжами в Богородском парке, мешался с тошнотворным запахом бензина и
сильных - французских, наверное, дилетантски подумала она, - духов. В зале
народу было полно, за дальним столиком сидели друзья Георгия, все те же,
как с карикатур Бориса Ефимова. Мужчины и женщины, сидевшие за другими
столиками и танцевавшие посередине зала, все были примерно одинаковые.
Мужики либо напоминали опять же друзей Георгия, либо были определенно и
безусловно иностранцами, которых она по непонятным и для себя самой
признакам, будучи невнимательной к одежде, все же всегда безошибочно
отличала. А женщины все были очень нарядны, надушены, большей частью
молоды или казались молодыми, среди них не было ни одной в очках, и Елена
Валентиновна даже в своем серебряном платье и дико неудобных, хоть и
лайково мягких сапогах от всех остальных дам - она не терпела этого слова
- сильно отличалась. Может, тем, что платье носила неумело, а сапоги тем
более, может, просто выражением лица, какое складывается к середине жизни
у человека, всегда зарабатывавшего на себя и зарабатывавшего серьезным и
скучноватым делом...
друзья Георг время от времени вытаскивали зеленые полусотенные бумажки и
шли к оркестру, после чего певцы прерывали свой англосаксонский
бесконечный вокализ, меняли высокие подростковые голоса на обычные
хамоватые и лихо отхватывали какую-то песенку, вроде блатных, времен
детства Елены Валентиновны, только еще глупее и местечковее.
Валентиновна здорово охмелела от усталости и на старые дрожжи. Ее все
время приглашал танцевать какой-то седой, высокий, очень элегантный, в
невероятном каком-то пиджаке, со смешным русским языком. Представился, дал
карточку - Георгий ничего не заметил, был уже сильно хорош. На карточке
было и по-русски - секретарь, атташе, республика, что-то еще - и
латиницей, от которой сразу зарябило в глазах, вспомнилось то письмо.
Письмо, подумала Елена Валентиновна, вот в чем все дело, в письме, на
которое она до сих пор не ответила, с письма все началось! Но тут же мысль
эта забылась, уплыла, от нее осталась только тень, ощущение открытия
тайной причины... К их столику подошел какой-то человек, глядя на Елену
Валентиновну в упор, зашептал что-то на ухо Георгию Аркадьевичу, тот
слушал, трезвел на глазах, наливался сизой бледностью - будто менял
красную кожу на серо-голубую, заметна стала отросшая к середине ночи
щетина. Встал, резко пошел из зала, кто-то из друзей кричал вслед: "Гоги,
отдай ключи, не будь сумасшедшим человеком, отдай ключи, это же понт,
Гоги!" - но он вышел, оркестр тут почему-то замолчал, и Елена Валентиновна
ясно услышала, как ревет, удаляясь, машина - но и это тут же забылось, и
она опять танцевала с седым дипломатом, и вдруг увидела, что у него глаза
Дато, светлые в темноте, и оказалось, что они уже едут в машине, это была,
конечно, машина итальянца, длинная и горбатая, как борзая, прекрасно
пахнущая изнутри машина...
серебряное платье валялось на полу, сапоги свесили голенища со стула,
спала она прямо в комбинации... В ту секунду, когда она нацепляла очки и
пролезала левой рукой в рукав халата, будто свет вспыхнул - она вспомнила
сразу все последние месяцы, весь этот кошмар и фантастику, которую
невозможно было представить связанной с собственной жизнью, вспомнила
письмо - и снова все поняла, все причины и связи, и снова сразу же забыла
понятое... Только слова из письма неслись в голове, пока шла к двери.
примыкали к русскому дворянскому обществу Белграда, однако перед самым
окончанием войны переехали в Италию и поселились в пригороде Милана. Месяц
назад скончалась Зоя Арменаковна, а Евгения Арменаковна умерла еще в
пятидесятые годы... в сертификатных ценностях, недвижимости и существенной
доле их доходов небольшой фабрикации приборов для аэропланов... имею честь
предварительно уведомить, как друг многих лет вашей семьи... Дж.
Михайлофф, дипломированный архитектор".
двери, открыла. На площадке стоял милиционер - она не разбиралась в
званиях. Он назвал ее имя, отчество, фамилию, адрес, год рождения - все с
вопросительной интонацией. Она кивала, запахивала халат, предложила войти
- даже не испугалась, за последнее время привыкла ко всему, была уверена,
что кончится все в любом случае очень плохо. Милиционер прошел на кухню,
сел, не глядя по сторонам, на край табуретки: "Гулиа Георгий Аркадьевич,
1931 года рождения, грузин, постоянное место жительства город Поти, по
профессии экономист, у вас проживал? В состоянии опьянения... тридцать
восемь минут, на участке МКАД между... в результате прицеп грузового
автомобиля ЗИЛ-130, груз - картофель... выброшен... грудной полости,
брюшины, позвоночника в области... не приходя... паспорт на ваше имя,
денег в сумме..."
чтобы подавать заявление в ЗАГС. Она подошла к крану, налила полчашки
воды, обернулась к милиционеру - лицо его уплывало, но она старалась
следить за ним, сосредоточенно всматриваясь в переносицу, - спросила: "У
вас случайно нету чего-нибудь от головной боли?" Милиционер молча, не
удивляясь ее спокойствию при сообщении о смерти близкого человека, порылся
в кармане, вынул мятую пачечку пиркофена. В это же время зазвонил телефон,
глотая таблетку, она взяла трубку. "Элена? Это здесь Массимо, амбасада
република Итальяно. Как Вы здоровы? Все нормальное? Элена, нужен разговор
с вами, я уже не мог спать сегодня от ночного времени... Элена? Пер
фаворе, алло? Элена, алло... вы слышаете?!"
у него были светло-серые, совсем светлые в сумеречном зимнем свете, вяло
вползающем на кухню. Макая веселенькая цветная ручка, колечками, знаете?"
- сказала Елена Валентиновна милиционеру. Он не успел вскочить - она
рухнула ничком, виском в сантиметре от крана мойки. Трубка моталась на
растянувшейся спирали шнура, оттуда шел хрип и сквозь хрип - "пер фаворе,
Элена... вы слышаете?.. О, не перерывайте, девучка, не перерывайте!.." -
бедный итальянец все перепутал, действовал, как при общении с советской
междугородней. Милиционер положил трубку на место, тут же снял. Стал
вызывать скорую...
баба, ну, влипла!.. Да ты рассказывай, Сережа, это парень свой, - старик
кивнул в сторону молча курившего в углу мужика в клетчатом пиджаке с
кожаными заплатами на локтях, лысоватого, очкастого. - Сосед мой,
писатель-не писатель, а факт, что твой брат - отказник. Так что давай
дальше, заканчивай рассказ, говори, при чем здесь ты, да будем решать, что
делать...
Акунин Борис
Ильин Андрей
Русанов Владислав
Херберт Фрэнк
Смоленский Вадим
Майер Стефани