тебе нет, лет тридцать семь; казалось бы, три года, какая ерунда, а на
самом деле-некий незримый рубеж, отделяющий одно душевное состояние
человека от другого, совершенно иного уже; тайна; воистину, все
реализуется лишь во времени и ни в чем ином; даже мечты матери в ее
ребенке реализует не она, но тайна времени".
говорил моей служанке, что считаю себя стареющим мужчиной. Она, кстати,
ответила, что ей такие нравятся... Я тогда был юношей, милый Викель. А
сейчас - старик. Древний дед, а не фаталист. Это качество рождено
молодостью - риск, отвага, авось пронесет, чем черт не шутит, а старость -
это осторожность, нерешительность; старость - это когда занимаешь место в
хвосте самолета, больше шансов остаться в живых, если упадем, и запасной
выход - рядом. Вы, кстати, пишетесь через "к" или "г"?
коренных берлинцев, - солгал Ригельт.
внешность, даже характер, но язык не поддается коренному изменению это в
человеке навечно.
сейчас он обернется на то место, где сидел я, поглядит, рядом ли запасной
выход, и предложит перейти в хвост, здесь, скажет, дует. Если не сразу, то
через какое-то время он обязательно предложит перейти в "безопасное"
место. Черт, как грустно наблюдать людей, в голову которых ты заложил идею
ж и в о т н о г о качества, - а сколько, увы, таких?! Неужели именно
такого рода животный фермент вызывает немедленное действие? Кажется,
Герцен сказал, что мы продали свое человеческое достоинство за
нечеловеческие права над своими ближними... Верно, кстати: земские соборы
легко передали власть п р и к а з а м и думским дьякам за полную свободу
в делах своих имений; за установление крепостного права - высшее
проявление ж и в о т н о с т и верхних ста тысяч, - самодержавие получило
всю полноту власти в стране... И начался застой... А Запад в это время
менял одно сумасшествие на другое: то безумие крестовых походов, то
всеобщий поиск дьявола, принявшего людское обличье, потом всеобщая
эпидемия: "назад к античности, к древнему миру, к утраченному благородству
римлян и греков!". По счастью, именно эта эпидемия вызвала у них интерес к
знанию, к книгам и языкам, - а не отсюда ли один шаг до бунта? Вот и
появился Лютер... Записать бы все, что у тебя в голове, - сказал себе
Штирлиц, - попробовать оформить это в схему, могло бы получиться
небезынтересно. Девятнадцать лет - в себе, все время в себе,
действительно, как затаившийся зверь. Олень или волк? - спросил он себя. -
А может, кабан? Многотолкуемое понятие - животное. Поди ж, начал за
здравие, а кончил за упокой".
рентгеном только легкие и кишки просвечивают, а скоро, надо ждать,
научатся смотреть мозги. Поставят к свинцовой стенке, возьмут за руки
хваткими пальцами в резиновых перчатках и айда вертеть: "А это что у вас
за мыслишка? Беспокоит? Надо бы удалить - лишняя". Ничего перспектива, а?
Кстати, не замечаете, здесь дует от иллюминатора? Давайте переберемся
подальше в хвост, если не возражаете...
сказал он себе, - противно жить, когда знаешь, от какой болезни помрешь и
в каком возрасте..."
хвост, но там еще сильнее дует, я поэтому отсел на второе кресло, да и
потом, если запасной выход ненароком откроется, нас высосет, как в трубу,
а здесь мы надежно прикрыты теми, кто первыми будет волочить по проходу...
садизмом.
где работаете?
назойливо представляются: "Я - Джим Смит из Чикаго, владею обувным
магазином, женат на молоканше и имею трех детей"; все-таки немец
значительно более тактичен, а любой прямой вопрос, обращенный к
малознакомому человеку, в определенной мере некорректен. - Я служу в
компании.
ставить вопросы и досадуя на себя, что он не предусмотрел возможности
такого оборота разговора. Впрочем, он не мог себе этого представить,
потому что авторитарность нацизма предполагала всепозволенность лишь после
соответствующего приказа начальника; тогда ответа было необходимо добиться
любым путем; в обычной же жизни, вне стен рабочего кабинета, люди как раз
и находили отдушину в том, чтобы не ставить однозначных вопросов, - страх
сделался нормой жизни; именно ответ таил в себе особый страх; вдруг что не
так скажешь, - поэтому беседы велись по к а с а т е л ь н о й, были
осторожны и оттого лишь казались к о р р е к т н ы м и.
понимаю, эта контора работает в сфере связи. Вы же не инженер, нет?
спросил Ригельт. - В какой сфере?
Кого из наших видели?
самого резкостью спросил Ригельт. - Мы же не виделись два года, а за это
время много воды утекло и люди поменялись. Вон, вы тогда были юношей, а
сделались стариком... Выходите в Рио?
слово - б р а т с т в о... Ладно, пойду к себе спать...
иллюминатора, что-то мне не хочется лететь одному.
взойдет солнце. Хоть мы и бежим от него, оно все же скоро догонит нас... И
под крылом будет не безбрежный океан, а земля, все не так безнадежно...
Никогда не садились на вынужденную?
весь в черном дыму, не страшно. Во-первых, это мгновения, доли минуты, а
потом чувствуешь себя как спортсмен перед прыжком с трамплина: готовишься
к спасению, придумываешь тысячу версий, тянешься к выходу, чтобы прыгнуть
в самый последний момент - как раз перед тем, как самолет врежется в дом,
гору или сосну... Столько напридумываешь, так перенапряжешься, что потом,
когда летчики чудом усаживали машину на поле, тело болит, как после игры
на чемпионате...
"вино" говорит "бино", вместо "верди" - "берди", смешной старик. Разопьем?
Чудо что за напиток...
унизил за такое предложение. Вы не представляете себе, как он утончен,
когда речь идет о застолье... Впрочем, не только о нем одном...
Послушайте, Браун, попросите у стюарда салфетку, два высоких фужера и,
если есть, соленый миндаль...
быть деликатесы, они же не зря делают посадку в Лиссабоне, загружают
любопытную пищу, что вы хотите - жители океанского побережья...
сделанной из тонкой фанеры, облицованной пленками с картинками испанских
городов, сидели два стюарда; здесь же был небольшой рефрижератор для
бутылок и полки, в которых хранились бутерброды, взятые на борт во время
часовой стоянки в Лиссабоне.
соленый миндаль...
Василенко Иван
Суворов Виктор
Березин Федор
Флинт Эрик
Сертаков Виталий
Свержин Владимир