губами в полоску сухой кожи на затылке.
набрал номер матери Шпындро и, услышав трескучее алло! не здороваясь, не
представляясь, обронил скупо:
повесил трубку.
подчистую, но по списку заимодавца трое с немалыми долгами на отдачу не
явились. Мордасов поманил Туза треф, тень пьянчужки покорно шарахнулась
вдоль забора в сторону приемщика.
плечами, злобно продолжил: - Туз! Не все кореша сполна расквитались. Где
они? Вызнай. Шмон наведи, ты ж спортсменом в душе остался, человеком
порядка и режима. Наведи справки у братвы, отчего на отдачу не явились,
причины каковы, может и вовсе не желают долги гасить, все про всех, кто не
явился, чтоб доложил!
дерево.
так по уши в фекалиях, - и, сообразив, что ученостью козырнул не к месту,
уточнил, - в дерьме значит. Я те доверяю, Туз, ты мозги не пропил в прах,
стеснение да робость тебя еще навещают, укоряешь себя по утрам на вроде б
свежую голову. Я те доверяю, Туз, слышь!..
начнешь шнырять в жгучие минуты и сгоришь к ядрене фене, а судимостью
пометят, не отмоешься, хоть до крови кожу три.
Мордасова.
и газетно заключил Туз.
красными плакатами, писанными белыми буквами да над зеленым сукном сижу,
чтоб ты мне пытался втюхать эти жалостливые помои. Туз, обижаешь. Смотри
процент отдаточный накину, сразу неизвестные ребята лучшими дружками
обернутся. Запомни, мне недосуг за вами шантрапой по тупикам да проулкам
егозить. Назначаю тебя погонщиком над стадом, за это с тебя копейки не
возьму лишней - сколько взял, столько и возвернешь, но чтоб стадо содержал
в порядке.
силач согнул руку в локте, проверил мышцы-бугры: как еще колотушка,
сгодится?
сила, завсегда лучше окрика.
подумалось нехорошее - ударился о косяк, влетел в комнатенку затравленно и
волной воздуха, что гнал перед собой поколебал пламешко в лампадке.
Дыхание сдавило:
малосольный огурец, похрустел, всматриваясь в звезды. Неутомимые светляки
сияют щедро и для Мордасова, и для Шпына, и для Настурции, и для Рыжухи с
пропащей дочерью, и для Туза и его побратимов бутылочных, для всех
одинаково, но завелись люди, что и головы годами не задирают, все под ноги
глазами уперты, будто там самое важное. Мордасов уговорил еще один огурец
и отметил, что засол получился в десятку, самое то! Обошел машину, пару
раз прикидывая, сколько слупить со Шпына за визит к бабке, не за так же
напрягать человека на краю могилы. Шпына надо трясти! Сколько же он
насушил со своей ухватистой бабенкой? Горы металлических рублей заблестели
в ночи перед взором Колодца и вспомнилось обидное, сказанное девицей, к
которой он безуспешно прикололся: без воображения ты мужчина, расчетливо
живешь, скучно и пусто. Это как рассудить, его воображение, конечно, не
рисует поклоны, да нежности, да шепоток под сиренью, но горы из железных
рублей тоже чего-то стоят, не холмы, а заоблачные пики, как в телевизоре и
он со снаряжением карабкается, забивает крючья, к заветной вершине, а
из-под окованных ботинок осыпь брызжет, не камешками, рублевиками, так и
звенят, скатываясь в расселины и пропасти, озвучивая в пустынном мире
чудо-гор путь Мордасова к своему торжеству.
поворачивалась от плиты к столу, мелькали жирные руки в перевязочках, как
у младенцев; обличием и повадкой жена походила на мужа ошеломляюще: каждый
бы признал их супругами, шею творец для жены Филина не предусмотрел вовсе
и голова, подпертая синюшными щеками покоилась прямо на плечах.
как все и всегда совершал в своей жизни; в душе-то он знал невеликую себе
цену, но раз в обойму попавши, быстро обучаешься. В глубине квартиры
дочери лаялись из-за телефона, парок из тарелки щекотал ноздри, напоминая
о сладостном табачном щекотании. Филин отложил ложку, полез за папиросами.
Лицо жены, обрамленное мелкими кудельками, липнущими к сальному лбу,
исказилось недовольством. Филин тяжело поднялся, сгреб пепельницу; до чего
страшна супружница, разъелась неуемно; защемило в затылке, ругань дочерей
перешла в кромешный визг, и Филин гневно пнул дверь из кухни в коридор,
пытаясь оградить уши от дребезга перебранки.
молотом по голове, едва не взорвался: все чего-то хотят от него,
принуждают, манерничают, выкрутасами лица или слов подбивают клинья, чтоб
так сказал, а не эдак; чтоб дочерей одел, семью накормил, дачу завершил;
чтоб послал Шпындро, не обидев Кругова; чтоб обласкал Кругова, не задев
льстивого и протягивающего с готовностью руку помощи Шпындро; чтоб
начальство, хоть и не переоценивая шибко его мозгования, до срока тронуть
опасалось, рассудив, будто само его долгое сидение в начальственном кресле
- прямое свидетельство заслуг и достоинств. Окурок притушил с яростью и
первая ложка щей после курева отдавала гарью и табачищем. Развинтился!
Может и впрямь съездить к старухе? С поры деревенского малолетства
припоминал Филин таких старух, народ их опасался, но стороной не обходил и
выпадало часто облегчение от колдовского участия. Знал бы кто на работе до
чего жизнь загнала, на поклон к знахарке - при полной серьезности
предложения Шпындро - готов пойти грозный руководитель. Затылок отпустило
и Филин тут же решил отклонить предложение Шпындро; как назло сиесекундно
сердце зашлось колкой болью. Филин привалился к стене, едва не уронив
привезенные издалека и даренные в порывве подмасливания кем-то часы,
неимоверно чужие и оттого сразу выдающие нездешнее происхождение.
нитроглицерин. "Все про меня знает, даже не спрашивает, что да как". Филин
покорно засосал кубик, выждал пока отпустит и уж тут дал себе слово
поехать к бабке Шпындро. Поездка его обяжет к ласковости, но тут уж ничего
не поделаешь, он про себя решил дать добро Шпындро; у соискателя выезда
всё везде чисто, проколов не числилось за ним, стерильная анкета да и
благодарность Шпындро не застрянет на пути от желания оделить доброхота до
свершения этого дела.
прихожей газеты и ринулся в гостиную; дочери притихли под грозным взглядом
отца, напоминая затравленностью взоров зверьков, загнанных в угол.
льняной подголовник-салфетку, обшитую по краям и предусмотрительно
наброшенную женой на любимое кресло главы семьи.
годы страшила отца и не напрасно; теперь же, когда одной минуло двадцать
пять, а другой двадцать восемь, он пропитался защитным безразличием и
только часто сверлило: содержать их понадобится по гроб жизни. Обе сходили
замуж, обе развелись, слава богу без потомства, ни один ухажер дочерей
никогда не нравился отцу. Это были люди другого круга, непостижимого
опыта, и они никогда не нашли бы с Филиным общего языка. Они не боялись,
эти молодые и средних лет мужчины, а Филин боялся всю жизнь, трясся
нутряно от любого недоброго взгляда вышестоящих и, если отбросить наносное
и случайное, самым верным спутником его на протяжении долгих лет оставался
страх; и Филин не понимал и осуждал людей, не ведающих его. Казалось
несправедливым, что их безмятежность будто бы оплачена страхами всей его
жизни. Теперь-то не бояться естественно, но они не знали и толики
пережитого им и найти пути друг к другу, добиться понимания меж
разделенными эпохой существами не проще, чем беседовать слепому с глухим.
Филин делал только то и только так, что делали все, кто хотел выжить в
непростые времена и не только выжить, а вкусно есть и сладко пить. И
теперь, поднаторев в служебных баталиях, отвоевав право на свой кусок
хлеба с маслом, вколотив все без остатка силы, отпущенные при появлении на
свет наверное не для постного, бессмысленного сидения в кабинетах и не для
бормотания шамански вязких уверений с разновысоких трибун, он видел
наградой всех усилий двух молодых чужих женщин, не испытывающих к нему
симпатии, ни благодарности, ни даже кровной тяги и толстую, безобразно
безликую женщину, которую никогда не любил, не понимал и тоже боялся, как
всех, с кем вступил в жизнь и прошел по ее дорогам, и дожил до поры
угасания.
Роллинс Джеймс
Каргалов Вадим
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Прозоров Александр