Хозяева были люди беспокойные, часто ссорились из-за домашних мелочей.
то, что они брали с нее, погорелицы, очень дорого за крошечную комнату -
200 рублей в месяц, больше третьей части ее заработной платы. Ей казалось,
что сердца этих людей сделаны из фанеры и жести. Они думали лишь о
продуктах питания, о вещах. С утра до вечера шел разговор о постном масле,
солонине, картошке, о барахле, которое покупалось и продавалось на толчке.
Ночью они шептались. Нина Матвеевна, хозяйка, рассказывала мужу, что сосед
по дому, заводской мастер, привез из деревни мешок белых семечек и
полмешка лущеной кукурузы, что на базаре сегодня был дешевый мед.
замужества она работала на заводе, участвовала в самодеятельности - пела в
хоре, играла в драмкружке. Семен Иванович работал на военном заводе, был
кузнецом-молотобойцем. Когда-то, в молодые годы, он служил на эсминце, был
чемпионом бокса Тихоокеанского флота в полутяжелом весе. А теперь это
давнее прошлое ответственных съемщиков казалось невероятным, - Семен
Иванович утром до работы кормил уток, варил суп поросенку, после работы
возился на кухне, чистил пшено, чинил ботинки, точил ножи, мыл бутылки,
рассказывал о заводских шоферах, привозивших из дальних колхозов муку,
яйца, козлятину... А Нина Матвеевна, перебивая его, говорила о своих
бесчисленных болезнях, а также о частных визитах у медицинских светил,
рассказывала о полотенце, обмененном на фасоль, о соседке, купившей у
эвакуированной жеребковый жакет и пять тарелочек из сервиза, о лярде и
комбижире.
Владимировной о войне, Сталинграде, о сообщениях Совинформбюро.
дочери, получавшей академический паек, она жила впроголодь. У нее не стало
сахара, масла, она пила пустой кипяток, она ела суп в нарпитовской
столовой, этот суп однажды отказался кушать поросенок. Ей не на что было
купить дрова. У нее не было вещей для продажи. Ее нищета мешала хозяевам.
Раз, вечером, Александра Владимировна слышала, как Нина Матвеевна сказала
Семену Ивановичу: "Пришлось мне вчера дать старухе коржик, неприятно при
ней кушать, сидит голодная и смотрит".
Она лежала на железной кроватке, на которой раньше спала Людмила, и,
казалось, ночные предчувствия и мысли дочери перешли к ней.
Она думала о Вере. Отец ее ребенка то ли убит, то ли забыл ее, Степан
Федорович тоскует, подавлен неприятностями... Потери, горе не объединили,
не сблизили Людмилу с Виктором.
дочка..." А ночью ее охватило горе за Женю, - бедная девочка, в какой
жизненной путанице живет она, что ждет ее впереди.
Нина Матвеевна. - Вот, знаешь, когда старуха уедет, я хочу полы покрасить,
а то половицы загниют.
был полон предметов. В этом мире не было человеческих чувств, одни лишь
доски, сурик, крупа, тридцатки. Они были работящие и честные люди, все
соседи говорили, что никогда Нина и Семен Иванович чужой копейки не
возьмут. Но их не касался голод в Поволжье в 1921 году, раненые в
госпиталях, слепые инвалиды, бездомные дети на улицах.
равнодушие к людям, к общему делу, к чужому страданию было беспредельно
естественно. А она умела думать и волноваться о чужих людях, радоваться,
приходить в бешенство по поводу того, что не касалось ни ее жизни, ни
жизни ее близких... пора всеобщей коллективизации, тридцать седьмой год,
судьба женщин, попавших в лагеря за мужей, судьба детей, попавших в
приемники и детдома из разрушенных семей... немецкие расправы над
пленными, военные беды и неудачи, все это мучило ее, лишало покоя так же,
как несчастья, происходившие в ее собственной семье.
традиции народовольческой семьи, в которой она росла, ни жизнь, ни друзья,
ни муж. Просто такой она была и не могла быть другой. У нее не было денег,
до получки оставалось шесть дней. Она была голодна, все ее имущество можно
было увязать в носовой платок. Но ни разу, живя в Казани, она не подумала
о вещах, сгоревших в ее сталинградской квартире, о мебели, о пианино, о
чайной посуде, о пропавших ложках и вилках. Даже о сгоревших книгах она не
жалела.
нуждавшихся в ней, жила под одной крышей с людьми, чье фанерное
существование было ей беспредельно чуждо.
Владимировне пришел Каримов.
шиповнике.
письма из Москвы?
Владимировна.
особенное значение.
Цензура не справляется с потоками писем.
вас нездоровый вид.
ясно, а прошлым летом всем мудрецам было ясно, что немцы победят.
не сразу ответишь на него.
мне печь топить?
руки, лежавшие на столе.
беседах.
Смешно же заявлять, что четверо взрослых людей говорили исключительно о
кино. Ну, конечно, я сказал, - о чем бы мы ни говорили, мы говорили как
советские патриоты. Все мы считали, что под руководством партии и товарища
Сталина народ победит. Вообще, должен вам сказать, вопросы не были
враждебны. Но прошло несколько дней, и я стал волноваться, совершенно не
сплю. Мне стало казаться, что с Виктором Павловичем что-то случилось. А
тут еще странная история с Мадьяровым. Он поехал на десять дней в Куйбышев
в пединститут. Здесь студенты ждут, а его нет, декан послал телеграмму в
Куйбышев - и ответа нет. Лежишь ночью, о чем только ни думаешь.
подозрения, вызовы туда.
ведь он уже все рассказал ей. Но Александра Владимировна молчала, и
Каримов чувствовал, что она своим молчанием дает ему понять, - он не все
рассказал ей.
о свободе печати вы говорили?" Действительно, был такой разговор. Да,
потом вот еще что, спросили вдруг, - знаю ли я младшую сестру Людмилы
Николаевны и ее бывшего мужа, кажется, Крымов фамилия? Я их не видел
никогда, ни разу со мной Виктор Павлович не говорил о них. Я так и
ответил. И вот еще вопрос: не говорил ли со мной лично Виктор Павлович о
положении евреев? Я спросил, - почему именно со мной? Мне ответили:
"Знаете, вы татарин, он еврей".
постукивал пальцем по почтовому ящику, из которого когда-то Людмила
Николаевна вынула письмо, сообщавшее ей о смертельном ранении сына,
Александра Владимировна сказала:
казанского энкавэдиста интересовали жившая в Куйбышеве Женя и ее бывший