трубку.
погладил Фаю по аккуратной головке, сам, мол, знаю, что можно, чего нельзя,
давно знаю, милая девушка. -- Спите, робяты. Постарайтесь. Первый ли нам
комок грязи в лицо? Отплюемся и станем дальше дело свое исполнять. Это
главное.
Обмундирование было прожарено, пропарено, он побрился, подстригся, начистил
сапоги, туго затянул под обмундированием и шинелью обноски своего тела, от
природы не размашистого, на плацдарме же и совсем убывшего. Похожий на
подростка-старшеклассника, но с усталым- усталым, даже старым лицом, он ни с
кем не общался. Полковник Бескапустин отослал на берег Нельку. Щусь одарил
ее таким взглядом, что она вмиг улетучилась на прежние позиции, в
полуразбитую хату, где по приказу командира полка на сбитых в виде стола
плахах был накрыт торжественный обед в честь благополучного возвращения с
того света и одновременно -- поминовение павших. Бескапустин выслал
Барышникова за своим комбатом, и когда тот сказал давнему другу про
коллектив, который без него не начнет обедать и про поминки, Щусь, сердито
хрустя камешником, двинулся в расположение штаба. Войдя в хату, молча взял
стакан водки, выпил его до дна, заткнув кулаком рот, постоял и, смахнув
горстью со стола неначатую бутылку с водкой, на ходу засовывая посудину в
карман шинели, удалился.
Нелька впала в смятение.
его, змея подколодная, гложет. Она его, однако, и погубит. Гордыня в нашей
армии не к месту. Носить ее разрешено одному только товарищу Жукову, Георгию
Константиновичу. Прежде Ворошилову можно было, но с него галифе принародно
спало... -- и похихикал мелко над своим юмором, и опять его никто не
поддержал.-- Ну делать нечего, давайте, робятушки, гулять. Напейтесь сегодня
хоть до усеру -- заслужили, только языки не распускайте, митингов не
устраивайте -- у политика этого важнеющего везде свои сторожа с колотушками
расставлены,
массах, сражался, палил словами, поддерживая боевой дух воинов. Шофер его,
Брыкин, дрыхал в кабине, выдувая сытый, однако приглушенный храп. Подлетали
с лица его толстощекого, румяного две мухи, кружились по кабине, норовя
присесть, укрепиться на губе и, осторожно перебирая лапками, подбирались ко
рту спящего -- пососать сладкой слюнки.
вскинулся шофер.
он корчится в кабине, тогда как есть кузов, да еще и брезентом крытый,
кровать в нем.
незнакомого офицера, прохрипел Брыкин. -- Там партийно-агитационная
литература хранится. А вам че надо-то, товарищ капитан?
постукал себя по карману Щусь.
Брыкин, однако тут же обернулся и еще пристальней всмотрелся в лицо капитана
-- много всякой сволоты повидал Брыкин, служа уже два года при политотделе.
Много солдат-мужиков перевидал на своем веку и Алексей Донатович Щусь, умел
ладить с ними, а этот солдат с медалькой "За боевые заслуги" был ему почти
земляк, из города Кургана, всего-то тыща, может, полторы тыщи вирст от
Тобольска. Работал Брыкин до призыва в армию тоже шофером на кондитерской
фабрике, выпить любил и умел.
"Правду". Брыкин выложил на газету богатую закуску и, когда опустела
поллитра, принес от себя продолговатую банку из-под американского колбасного
фарша, ловко запаянную и залепленную иностранными этикетками так, что в ней
и дырки для вылития и налития незаметно.
жаждало выплеска. Среди всех ненавидящих Мусенка существ лютее Брыкина никто
его ненавидеть не мог. Мусенок упорно дни и ночи перевоспитывал Брыкина, но
по молчаливому его сопротивлению чувствовал, что так до сих пор и не
перевоспитал. Начальник беспрестанно грозился упечь солдата Брыкина на
передовую, и Брыкин признался, что уж и рад бы хоть в пекло -- от греха
подальше -- не ручаясь за себя, боится, что однажды заводной ручкой зашибет
эту ползучую тварь, тогда уж ему не просто штрафная будет, расстрел будет.
распалившийся Брыкин. -- Он ведь на людях один, по-за людям другой. Ходит на
кухню с котелком сам, один, пежит поваров за нерадивость, за
недоброкачественную пищу, а в машине, в "студебеккере" газовая плитка, на
ней ему отдельно готовит паненка, крепостная его, живет он с ней, как муж с
женой, у самого семья на Урале, дети. Он имя посылки посылат, этой пэпэжэ
пикнуть не дает. А как он ее шорит! Ка-ак он ее шо-о-о-орит! -- вожделенно
зажмурился Брыкин, -- я зеркальце так подстрою, что из кабины все видать,
инда думаю -- отыму -- терпленья нету!..-- Брыкин наклонился к уху Щуся,
горячо и сыро дыша, шептал об интимных подробностях. -- Токо на немецких да
на румынских открытках таку срамотишшу и видел... -- Тихоней паненка
прикинулась, шляхетский норов будто усмирила, дает вроде бы ноги об себя
вытирать, но похаживает к одному штабисту и потихонечку да полегонечку
забирает власть над своим владыкой, с налету, с повороту не дает уже, благов
требует. Слух есть, что ее представляют чуть ли не к Герою. Весь штаб
ропщет, гундит, командир дивизии новый не в курсе дел, может дать ход
наградному листу...
счету, может, и на гауптвахту свезут, если она напьется сегодня и забушует",
-- совсем помрачнел комбат и, как бы между прочим, поинтересовался:
самоотверженный труженик войны. Ох, и хи-и-итрай же, паразитишка! Проедем
все хляби, кочки и болота -- дремлет, но как в гарнизон, или в расположение
какое, иль в штаб въезжать -- канистру под жопу и пошел рулить!.. Без
канистры-то руля не достает. -- Брыкин запьянел, но хлопнул еще чеплашку,
засунул в рот целиком красный помидорище, в досыл кинул брусочек сала и,
жуя, помотал головой: -- Скажу я те, капитаха, одному тебе токо и скажу: нет
ничего на свете подлее советского комиссара! Но комиссар из энтих... --
сказал и, испугавшись сказанного, Брыкин заозирался.
совсем?
часто это случается, особо в глубоких, грязных колеях. Надобен газовый ключ,
мой спер кто-то, ну и...
Так?
за его получение в амбарной книге кладовщика и, как бы между прочим,
спросишь у него время, понял?
попадаться... Потрепись с кем-нибудь из знакомцев, лучше с шоферней, чтобы
ключ у тебя видели.
парнишка растет.
Он столько уже зла наделал, ишшо наделает... Все! Давай лапу, капитаха.
записка, с одной стороны которой кругленькими каракулями решительно
написано:
"Разгильдяй ты, не боец! Вернешься, немедленно езжай на место. Я очень
устал. Ложусь спать. Будешь иметь со мной беседу".
отменный шофер, отладил все так, что машина его заводилась от стартера.
Прежде чем нажать на шишку стартера, капитан прислонился горячим лбом к
ободку холодного руля. В кузове под одеялом спал махонький, жалкий
человечек, широко открыв слюнявый рот. И на эту гадину он, боевой командир,
Трубников Александр
Дальский Алекс
Лукин Евгений
Володихин Дмитрий
Лукьяненко Сергей
Куликов Роман