людьми.
- По крайней мере хоть этого мы вправе ждать от человека без страстей.
- Да, вот именно! Ты бранишь меня и надо мной издеваешься, когда я... И
грозишь уйти, когда я...
- Просьба говорить более вразумительно и без пропусков, если вы
желаете, чтобы вас поняли.
- Значит, я даже чуточку не могу участвовать в твоем отгадывании этих
пропусков? Это же несправедливо, сказал бы я, если бы не понимал, что дело
тут не в справедливости...
- О нет. Справедливость - это страсть флегматическая. Она
противоположна ревности, которая безусловно делает флегматичных людей
смешными.
- Видишь? Смешными. А поэтому предоставь мне мою флегму. Повторяю: как
бы я обошелся без нее? Как бы я выдержал без нее, например, ожидание?
- Не понимаю.
- Ожидание тебя.
- Voyo *. Я не намерена больше задерживаться на той форме, в какой вы
с нелепым упрямством обращаетесь ко мне. Вам самому надоест, да и я в конце
концов не чопорна и не возмущаюсь, как мещанка...
______________
* Здесь - послушайте (франц.).
- Нет, ведь ты больна. И болезнь дает тебе свободу. Она делает тебя -
постой, сейчас мне пришло в голову такое слово, которое я еще никогда не
употреблял! Она делает тебя гениальной!
- О гениальности мы поговорим в другой раз. Я не то хотела сказать. Я
требую одного: не вздумайте вообразить, будто я дала вам какой-нибудь повод
для ожидания, если только вы действительно ждали, что я вас к нему поощряла
или хотя бы только разрешила вам ждать. Вы немедленно и категорически
заявите мне как раз обратное...
- Охотно, Клавдия, конечно. Ты не предлагала мне ждать, я ждал по
собственной воле. И я вполне понимаю, почему ты придаешь такое значение...
- Даже когда вы в чем-нибудь сознаетесь, вы дерзите. И вообще вы
человек предерзкий, бог знает почему. Не только в отношениях со мной, но и
вообще. Даже в вашем восхищении, в вашей покорности есть что-то дерзкое. Не
думайте, будто я не замечаю! Мне вообще не следовало об этом говорить с
вами, и прежде всего потому, что вы осмеливаетесь напоминать о вашем
ожидании. То, что вы еще здесь, - это полная безответственность. Вам
давным-давно пора вернуться к своей работе на вашей cha tier*, или как она
там называется...
______________
* Верфь (франц.).
- А сейчас, Клавдия, ты вовсе не гениальна и повторяешь пошлости. Какой
вздор! Ты же не разделяешь взгляды Сеттембрини, это невозможно, и говоришь
только так, я не могу отнестись к твоим словам серьезно. И я не позволю себе
взять да уехать, как уехал мой бедный двоюродный брат, который, как ты и
предсказала, умер, едва только попытался служить в армии на равнине. Но он
все-таки предпочел умереть, чем отбывать здесь службу пациента. Ну, на то он
и солдат. Но я другой, я человек штатский, и для меня это было бы
дезертирством, если бы я поступил, как он, и, невзирая на запрещение
Радаманта, вернулся на равнину, и стремился бы artout* непременно приносить
пользу и служить прогрессу, это было бы величайшей неблагодарностью и
изменой по отношению к болезни и гениальности и моей любви к тебе, от
которой у меня остались и старые рубцы и новые раны, по отношению к твоим
плечам, которые я знаю, хотя готов допустить, что это было только во сне,
что я только в гениальном сне узнал их, и для тебя отсюда не вытекает
никаких последствий и обязательств, никакого стеснения твоей свободы...
______________
* Везде (франц.).
Клавдия, сидевшая против него с папиросой во рту, прислонившись к
панели, опираясь руками о скамью и закинув ногу на ногу, так рассмеялась,
что татарские глаза ее стали как щелки, а черная лакированная туфелька на
приподнятой ноге запрыгала.
- Quelle ge ero ite! Oh la, la, vraime t*, знаешь, я тебя всегда таким
и представляла, u homme de ge ie**, бедный мой малыш!
______________
* Какое великодушие! Ну и ну, в самом деле (франц.).
** Гений (франц.).
- Довольно, Клавдия. Я, конечно, по природе своей никакой не homme de
ge ie и не человек больших масштабов, клянусь богом, нет. Все же случайно -
назовем это случайностью - я был вознесен так высоко, в эти гениальные
области... Словом, тебе, вероятно, неизвестно, что существует такая штука,
как герметическая педагогика, это особая алхимия пресуществления,
претворения, если выразиться точнее - более низкого в нечто более
совершенное, в нечто, так сказать, - повышенного типа. Но ведь и сам
материал должен быть таким, чтобы в результате воздействия извне и
принуждения он мог подняться на более высокую ступень, в нем должны быть
соответствующие задатки. А во мне, я это знаю твердо, такими задатками было
то, что я издавна дружил с болезнью и смертью, и, будучи еще мальчиком,
однажды потеряв голову, я попросил у тебя карандаш, а потом попросил
вторично, в карнавальную ночь. Но безрассудная любовь гениальна, ибо смерть,
нужно тебе сказать, это гениальный принцип, она re i a, la i
hilo o horum, и она же - принцип педагогический, любовь к смерти рождает
любовь к жизни, к человечеству вот в чем суть, эта суть открылась мне,
когда я лежал на моем балконе, и я теперь страшно рад, что могу тебе сказать
об этом. К жизни ведут два пути: первый - обычный, он прям и честен. Второй
- опасен, он ведет дальше смерти, и это путь гениальности!
- А ты - философ-дуралей, - отозвалась она. - Не буду утверждать, что я
все понимаю в этих твоих замысловатых немецких рассуждениях, но в твоих
словах звучит что-то человеческое, и ты безусловно хороший мальчик И потом,
ты действительно вел себя e hilo o he*, в этом тебе не откажешь...
______________
* Как философ (франц.).
- На твой вкус уж слишком e hilo o he, верно, Клавдия?
- Перестань дерзить! Надоело. То, что ты меня ждал, было глупо и
недопустимо. Но ты на меня не сердишься, что ждал напрасно?
- Ну, ждать было трудновато, Клавдия, даже для человека с
флегматическими страстями, - трудно для меня, а с твоей стороны было жестоко
приехать вместе с ним, ведь ты, конечно, знала от Беренса, что я здесь и жду
тебя. Но я же тебе сказал, что смотрю на ту нашу ночь, как на сон, и признаю
за тобой полную свободу. В конце концов я ждал не напрасно, и вот ты здесь
опять, мы сидим вдвоем, как тогда, я слышу снова твой пленительный, чуть
хриплый голос, он так давно знаком моему слуху, а под этими широкими
шелковыми складками скрыты твои плечи, которые я знаю, - и пусть даже
наверху лежит в лихорадке твой спутник, который подарил тебе этот жемчуг...
- И с которым вы, ради своего внутреннего обогащения, так
подружились...
- Не сердись, Клавдия! Меня и Сеттембрини уже бранил, а ведь это только
светский предрассудок. Такой человек - это же выигрыш, клянусь богом, он же
крупная индивидуальность! Правда, он в летах... Ну что ж... Я все равно
понял бы, если бы ты, как женщина, безумно полюбила его. Значит, ты очень
его любишь?
- Это делает честь твоему философскому складу, немецкий дурачок, -
сказала она и погладила его по волосам, - но я не считала бы, что это
по-человечески - говорить о моей любви к нему!
- Ах, Клавдия, почему бы и нет? По-моему, человеческое начинается
именно там, где, по мнению людей не гениальных, оно кончается! Ты страстно
его любишь?
Она наклонилась, чтобы сбоку бросить в камин окурок папиросы, потом
снова села, скрестив руки.
- Он любит меня, - сказала она, - и его любовь рождает во мне
благодарность, гордость, преданность. Ты должен это понять, иначе ты не
достоин того дружеского чувства, с каким он к тебе относится. Его любовь
заставила меня последовать за ним и служить ему. Да и как иначе? Посуди сам!
Разве по-человечески можно пренебречь его чувством?
- Невозможно! - согласился Ганс Касторп. - Нет, это, конечно,
исключено. Способна ли женщина пренебречь его чувством, его страхом за это
чувство и, так сказать, бросить его одного в Гефсиманском саду?
- А ты не глуп, - заметила она, и взгляд ее раскосых глаз стал
задумчивым и неподвижным. - Ты умен. Страх за чувство.
- Да, ты должна была последовать за ним, чтобы это понять - особого ума
не нужно... Хотя, или скорее, еще и потому, что в его любви таится немало
пугающего...
- C'e t exact...* Пугающего. Он доставляет немало забот, знаешь ли, с
ним очень нелегко... - Она взяла руку своего собеседника и начала
бессознательно перебирать его пальцы, но вдруг нахмурилась и, подняв глаза,
сказала: - Постой! А это не подлость, что мы о нем так говорим?
______________
* Вот именно (франц.).
- Конечно, нет, Клавдия. Нисколько. Мы говорим ведь просто,
по-человечески! Ты очень любишь это слово и так мечтательно растягиваешь
его, я всегда восхищаюсь, когда ты произносишь его. Мой кузен Иоахим не
любил этого слова, он не признавал его как солдат. Он считал, что оно
означает всеобщую расхлябанность и разболтанность в этом смысле, как
беспредельное guazza uglio терпимости, оно тоже вызывает во мне сомнения,
Сертаков Виталий
Лукьяненко Сергей
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Орлов Алекс
Белов Вольф