разоблачениями стукачей, арестом Руськи, объяснением с Симочкой, с
Герасимовичем -- он совсем забыл, что Спиридон должен был получить письмо из
дому.
перегибе.
Адрес был написан крупным круглым доверчивым почерком дочери Спиридона,
сохранённым от пятого класса школы, дальше которого Вере учиться не
пришлось.
свете дурные, что говорят -- и обманывают..."
почти слепые, неподвижные глаза под мохнатыми рыжими бровями. Но и секунды
не успел подумать, не успел приискать неложного слова утешения, -- как дверь
распахнулась, и ворвался рассерженный Наделашин:
садитесь? Все собраны -- вы последний!
перерыва, чтоб они не встречались ни с кем больше.
дежурным.
кровати развёрнутую книжку, на обложке обсыпанную кленовыми листьями,
заложил дочерним письмом и ушёл к себе в комнату.
лежать на полу.
шмонали, а по мере того, как их прошманывали -- их перегоняли в запасную
пустую комнату штаба, где стояло два голых стола и одна грубая скамья. При
шмоне неотлучно присутствовал сам майор Мышин и временами заходил
подполковник Климентьев. Туго налитому лиловому майору несручно было
наклоняться к мешкам и чемоданам (да и не подобало это его чину), но его
присутствие не могло не воодушевить вертухаев. Они рьяно развязывали все
арестантские тряпки, узелки, лохмотья и особенно придирались ко всему
писаному. Была инструкция, что уезжающие из спецтюрьмы не имеют права везти
с собой ни клочка писаного, рисованного или печатного. Поэтому большинство
зэков загодя сожгли все письма, уничтожили тетради заметок по своим
специальностям и раздарили книги.
шесть месяцев (он уже отбухал девятнадцать с половиной лет) открыто вёз
большую папку многолетних вырезок, записей и расчётов по монтажу
гидростанций (он ждал, что едет в Красноярский край и очень рассчитывал
работать там по специальности). Хотя эту папку уже просматривал лично
инженер-полковник Яконов и поставил свою визу на выпуск её, хотя майор Шикин
уже отправлял её в Отдел, и там тоже поставили визу, -- вся многомесячная
исступлённая предусмотрительность и настойчивость Ромашова оказалась
зряшной: теперь майор Мышин заявил, что ему ничего об этой папке неизвестно,
и велел отобрать её. Её отобрали и унесли, и инженер Ромашов остывшими, ко
всему привыкшими глазами посмотрел ей вслед. Он пережил когда-то и смертный
приговор, и этап телячьими вагонами от Москвы до СовГавани, и на Колыме в
колодце подставлял ногу под бадью, чтоб ему перешибло бадьёю голень, и в
больнице отлежался от неизбежной смерти заполярных общих работ. Теперь над
гибелью десятилетнего труда и вовсе не стоило рыдать.
так много стараний приложивший к штопке носков, был, напротив, новичок,
сидел всего около двух лет и то всё время в тюрьмах да на шарашке и теперь
крайне был перепуган лагерем. Но несмотря на перепуг и отчаяние от этапа, он
пытался сохранить маленький томик Лермонтова, который был у них с женой
семейной святыней. Он умолял майора Мышина вернуть томик, не по-взрослому
ломал руки, оскорбляя чувства сиделых зэков, пытался прорваться в кабинет к
подполковнику .(его не пустили), -- и вдруг выхватил Лермонтова из рук кума
(тот в страхе отскочил к двери), с силой, которой в нём не предполагали,
оторвал зелёные тиснёные обложки, отшвырнул их в сторону, а листы книги стал
изрывать полосами, судорожно плача и крича:
сбросив в одну кучу синие комбинезоны, в другую -- казённое клеймёное бельё,
в третью -- пальто, если оно было ещё не истрёпано, они одевались теперь во
всё своё, либо же в сменку. За годы службы на шарашке они не выслужили себе
одежды. И это не было злобой или скупостью начальства. Начальство было
подведомственно государственному оку бухгалтерии.
натянули трусы и майки, много лет затхло пролежавшие в их мешках в каптёрке
такими же нестиранными, какими были в день приезда из лагеря; другие обулись
в неуклюжие лагерные ботинки (у кого такие лагерные ботинки обнаружены были
в мешках, у того теперь полуботинки "вольного" образца с галошами
отбирались), иные -- в кирзовые сапоги с подковками, а счастливцы -- и в
валенки.
предупреждённое о своём будущем, чем лягушка, крот или полевая мышь, -- зэк
беззащитен перед превратностями судьбы. В самой тёплой глубокой норке зэк
никогда не может быть спокоен, что в наступившую ночь он обережён от ужасов
зимы, что его не выхватит рука с голубым обшлажным окаёмком и не потащит на
северный полюс. Горе тогда конечностям, не обутым в валенки! Двумя
обмороженными ледышками он составит их на Колыме из кузова грузовика. Зэк
без собственных валенок всю зиму живёт притаясь, лжёт, лицемерит, сносит
оскорбления ничтожных людей, или сам угнетает других -- лишь бы не попасть
на зимний этап. Но бестрепетен зэк, обутый в собственные валенки! Он дерзко
смотрит в глаза начальству и с улыбкой Марка Аврелия получает обходную.
числе Хоробров и Нержин, отчасти чтобы меньше ишачить на себе, а главное,
чтобы почувствовать их успокаивающую бодрящую теплоту всеми ногами --
засунули ноги в валенки и гордо ходили по пустой комнате. Хотя ехали они
сегодня лишь в Бутырскую тюрьму, а там ничуть не было холодней, чем на
шарашке. Только бесстрашный Герасимович не имел ничего своего, и каптёр дал
ему "на сменку" широкий на него, никак не запахивающийся длиннорукий бушлат,
"бывший в употреблении", и бывшие же в употреблении тупоносые кирзовые
ботинки.
этапа, он заготовил себе два листика, густо исписанных карандашом, непонятно
для других: то опусканием гласных букв, то с использованием греческих, то
перемесью русских, английских, немецких, латинских слов, да ещё сокращённых.
Чтобы пронести листки через шмон, Нержин каждый из них надорвал, искомкал,
измял, как мнут бумагу для её непрямого назначения, и положил в карман
лагерных брюк. При обыске надзиратель видел листки, но, ложно поняв,
оставил. Теперь если в Бутырках не брать их в камеру, а оставить в вещах,
они могут уцелеть и дальше.
сожжённых сегодня.
своими разрешёнными к увозу вещами, дверь за ними затворилась и, в ожидании
воронка, к двери был приставлен часовой. Ещё другой надзиратель был наряжен
ходить под окнами, скользя по обледенице, и отгонять провожающих, если они
появятся в обеденный перерыв.
остающимся были разорваны.
молчали.
пронести.
прожита на ней, и какая часть срока осталась.
обречённое к утрате.
опять придётся просить у них помощи, ибо ГУЛаг -- такая страна, где взрослый
мужчина, работая в день по двенадцать часов, неспособен прокормить сам себя.
этапу.
лагерь шлют, а на другую шарашку, -- даже те, кто совсем в это не верили --
Конюшевский Владислав
Посняков Андрей
Зыков Виталий
Самойлова Елена
Каменистый Артем
Афанасьев Роман