побледнел и замер на мгновение в нерешительности; резким движением он убрал
в ножны наполовину оголенную саблю и молвил в ответ:
переговорить с этим офицером; но можете быть спокойны, - прибавил он тихо, -
ни волк, ни волчица, ни, волчата от нас не уйдут. Я здесь, я за них в
ответе!
бывший им совершенно незнакомым, так же как королю, королеве и их свите - за
исключением Шарни, - имел отныне право им приказывать.
товарищами увиденным и услышанным в доме и посоветовать патриотам быть как
никогда начеку.
попытайтесь извлечь из него все, что можно.
дверь и закрыл ее собой от всех, в том числе и от Бийо.
Александр ДЮМА
ГРАФИНЯ ДЕ ШАРНИ
ТОМ II
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Глава 1
НЕНАВИСТЬ ЧЕЛОВЕКА ИЗ НАРОДА
взгляд дворянина не заставил представителя народа опустить глаза.
мной. Я жду, что он соблаговолит мне сказать.
мстителя? Я считал вас нашим другом, другом дворянства, а кроме того, добрым
и верным подданным короля.
другом не был: такая честь была не для бедного фермера вроде меня.
другим.
причинах вашей преданности королю, о причинах вашей преданности королеве?
Нет, я просто полагаю, что у вас есть причины действовать именно так,
поскольку вы - человек честный и умный, принципы ваши основательны и, уж во
всяком случае, поступая так, вы не идете против совести. Я не обладаю вашим
высоким положением и вашей ученостью, но, раз уж вы знаете или знали меня
как человека тоже честного и умного, почему бы вам не предположить, что и у
меня, как у вас, есть свои причины, пусть даже не столь основательные, и что
я тоже не иду против своей совести?
фермера к дворянству и королевской власти, - но ведь совсем недавно вы,
насколько я знаю, были настроены иначе, нежели сейчас.
недавно я был истинным патриотом, преданным двум людям - королю и господину
Жильберу, и еще я был предан своей стране. Но однажды полицейские короля, и
должен вам признаться, тут я впервые ощутил возмущение против него, -
покачав головой, заметил фермер, - так вот, однажды полицейские короля
явились ко мне и, наполовину силой, наполовину воспользовавшись
внезапностью, отняли у меня шкатулку, бесценную вещь, доверенную мне на
хранение господином Жильбером. Обретя свободу, я тотчас же отправился в
Париж и прибыл туда вечером тринадцатого июля, попав как раз в разгар
волнений, когда люди несли бюсты герцога Орлеанского и господина Неккера,
крича: "Да здравствует герцог Орлеанский! Да здравствует господин Неккер!"
Большого вреда от этого королю не было, и, однако, нас неожиданно атаковали
королевские солдаты. Я видел, как вокруг меня падали несчастные - кто от
удара саблей по голове, кто пронзенный пулею в грудь, хотя единственным их
преступлением было то, что они выкрикивали здравицы двум людям, которых,
верней всего, даже и не знали. Я видел, как господин де Ламбеск, друг
короля, преследовал в саду Тюильри женщин и детей, хотя те даже ничего не
кричали, видел, как его лошадь сшибла и растоптала семидесятилетнего
старика. И это тоже настроило меня против короля. На следующий день я пришел
в пансион к Себастьену и узнал от бедного мальчика, что его отец по приказу
короля, испрошенному какой-то придворной дамой, заключен в Бастилию! И тогда
я опять подумал, что у короля, которого все считают таким добрым, при всей
его доброте случаются долгие периоды затмения, неведения или забывчивости, и
вот, чтобы исправить, насколько это в моих силах, одну из ошибок, которую
допустил король в такой вот период забывчивости, неведения или затмения, я,
сколько мог, способствовал взятию Бастилии. Мы вошли в нее, хотя это было
нелегко: солдаты короля стреляли в нас, и мы потеряли почти двести человек
убитыми, и это дало мне новые основания усомниться в великой доброте короля,
в которую все так верили, но Бастилия была взята, и в одной из камер я нашел
господина Жильбера, ради которого я только что раз двадцать рисковал жизнью.
К тому же господин Жильбер первым делом заявил мне, что король добр, что он
даже понятия не имеет о большинстве несправедливостей, которые творятся от
его имени, и что винить в этих несправедливостях надо не его, а министров; в
ту пору любое слово господина Жильбера звучало для меня все равно как
божественное откровение, и я поверил ему; к тому же Бастилия была взята,
господин Жильбер на свободе, а мы с Питу целы и невредимы, и я забыл про
расстрел на улице Сент-Оноре, про избиение в саду Тюильри, про полторы, а то
и две сотни убитых свирелью принца Саксонского и про заключение господина
Жильбера всего-навсего по просьбе придворной дамы... Но прошу прощения,
господин граф, - спохватился Бийо, - все это вас не касается, и вы меня
вызвали на разговор с глазу на глаз не для того, чтобы слушать пустую
болтовню темного крестьянина. Вы ведь не только знатный дворянин, но и
ученый человек.
обстоятельствах это было немаловажно; вторая: он выигрывал время.
знаете, как дружески относились к вам все мы, и я, и мои бедные братья, и
ваш рассказ мне в высшей степени интересен.
крайне сожалею, что тут нет ваших бедных братьев, особенно господина
Изидора, и они не могут меня послушать.
постарался не выдать скорби, какую пробудило в его душе имя любимого брата,
и, ничего не ответив Бийо, явно не знавшему про несчастье, постигшее
младшего де Шарни, об отсутствии которого он сожалел, сделал фермеру знак
продолжать.
возвращающегося домой в окружении своих детей. Я шел вместе с господином
Жильбером рядом с королевской каретой, прикрывая ее своим телом, и во весь
голос орал: "Да здравствует король!" То была первая поездка короля, и на
протяжении всего пути спереди, сзади, с боков под копыта его лошадей, под
колеса его кареты сыпались цветы и благословения. Когда мы прибыли на
площадь Ратуши, все обратили внимание, что король уже не носит белую
кокарду, но у него нет еще и трехцветной; и все закричали: "Кокарду!
Кокарду!" Я снял кокарду со своей шляпы и подал ему, он поблагодарил меня и
под восторженные клики толпы прикрепил ее себе на шляпу. Я охмелел от
радости, видя свою кокарду на шляпе нашего доброго короля, и громче всех
кричал: "Да здравствует король!" Я был так восхищен нашим добрым королем,
что остался в Париже. Подходила жатва! Я был достаточно богат, мог
пожертвовать одним урожаем, и, коль мое присутствие здесь могло хоть в
чем-то оказаться полезным этому доброму королю, отцу народа, возродившему
французскую свободу, как мы, глупцы, в ту пору называли его, я, само собой,
решил остаться в Париже, а не возвращаться в Писле.
похоже, тогда были другие заботы, кроме жатвы... Да ладно, не будем об этом!
А тем временем стали поговаривать, что король вовсе не с чистым сердцем
принял революцию, что сделал он это неохотно и против воли и предпочел бы
носить на шляпе не трехцветную, а белую кокарду. Те, кто говорил так, были
клеветники, что и доказал банкет господ гвардейцев, на котором королева была
не с трехцветной кокардой, не с белой, не с национальной, не с французской,
а просто-напросто с кокардой своего брата Иосифа Второго, с черной
Корнев Павел
Корнев Павел
Конан-Дойль Артур
Березин Федор
Круз Андрей
Куликов Роман