Чтение 162–й страницы книги ~Вокруг Иосифа Бродского~

Да, именно с таким лязгом.

[Волков:]

Ну вот вы в одиночной камере Большого дома. Опишите ее для меня.

[Бродский:]

Ну, кирпичные стены, но они замазаны масляной краской -- если не
ошибаюсь, такого зелено-стального цвета. Потолочек белый, а, может
быть, даже серый, я не помню. Вас запирают. И вы оказываетесь тет-а-тет
со своей лежанкой, умывальничком и сортиром.

[Волков:]

А какого размера камера?

[Бродский:]

Если не ошибаюсь, восемь или десять шагов в длину. Примерно как эта
моя комната здесь, в Нью-Йорке, но уже в два раза. Что же в ней было?
Тумбочка, умывальник, очко. Что еще?

[Волков:]

Что такое -- "очко"?

[Бродский:]

Очко? Это такая дыра в полу, это уборная. Я не понимаю, где вы
жили, Соломон?!

[Волков:]

В это время уже жил в Ленинграде, в том же самом городе, где и вы,
в интернате музыкальной школы при консерватории. И такого слова --
"очко" -- никогда не слышал.

[Бродский:]

Что еще? Окно, сквозь которое вы ничего не можете увидеть. Потому
что там, кроме, как полагается, решетки, еще снаружи намордник. Сразу
объясняю: это такой деревянный футляр, чтобы вы не могли высунуться,
скорчить кому-нибудь рожу или помахать ручкой. И вообще чтобы вам было
максимально неприятно.

[Волков:]

Лампа стоит на тумбочке?

[Бродский:]

Нет, лампочка висит, вделанная в потолок. И она тоже забрана
решеткой, чтобы вы не вздумали ее разбить. В двери, естественно, глазок
и кормушка.

[Волков:]

Кормушка открывается вовнутрь, как в фильмах?

[Бродский:]

Да, вовнутрь. Но дело в том, что, пока я там сидел, я не видел, как
она открывается. Поскольку это была следственная тюрьма. И меня по
двенадцать часов держали на допросах. Так что еду, когда я возвращался
в камеру, я находил уже на тумбочке. Что было с их стороны довольно
интеллигентно.

[Волков:]

А что за еда была?

[Бродский:]

Еда банальная, то есть незатейливая. Помню, один раз я получил
котлетку, что меня очень сильно обрадовало. Ну про тюремную еду
говорить -- это смех и грех, да? Да и вообще, во время следствия кормят
более или менее прилично -- если сравнить с тем, как кормят в настоящей
тюрьме.

[Волков:]

А когда вас арестовали по делу Уманского, то опять повезли в
Большой дом?

[Бродский:]

Да. Но в третий раз я миновал Большой дом. Меня попутали на улице и
отвезли в отделение милиции. Там держали, кажется, около недели. После
чего меня отправили в сумасшедший дом на Пряжке, на так называемую
судебно-психиатрическую экспертизу. Там меня держали несколько недель.
И это было самое худшее время в моей жизни.

[Волков:]

Я понимаю, что об этом вспоминать нелегко. И на вашем месте я,
вполне вероятно, тоже отказывался бы отвечать на вопросы об этом
периоде. Но в данном случае я выступаю как историк культуры, если
угодно. Как хроникер культуры. И я бы хотел узнать о вашем пребывании в
психушках несколько подробнее. Сколько раз вы там оказывались?

[Бродский:]

Ну... два раза...

[Волков:]

Когда именно?

[Бродский:]

Первый раз -- в декабре 1963 года. Второй раз... В каком же месяце
это было? В феврале-марте 1964-го. И я даже все это стихами описал, что
называется. Знаете -- "Горбунов и Горчаков"?

[Волков:]

Как в стихах -- знаю. Расскажите, как это было на самом деле. Меня
особенно интересует второй раз, когда власти отправили вас на
принудительную судебно-психиатрическую экспертизу.

[Бродский:]

Ну, это был нормальный сумасшедший дом. Смешанные палаты, в которых
держали и буйных, и не буйных. Поскольку и тех, и других подозревали...

[Волков:]

В симуляции?

[Бродский:]

Да, в симуляции. И в первую же мою ночь там человек в койке,
стоявшей рядом с моей, покончил жизнь самоубийством. Вскрыл себе вены.
Помню, как я проснулся в три часа ночи: кругом суматоха, беготня. И
человек лежит в луже крови. Каким образом он достал бритву? Совершенно
непонятно...

[Волков:]

Ничего себе первое впечатление.

[Бродский:]

Нет, первое впечатление было другое. И оно почти свело меня с ума,
как только я туда вошел, в эту палату. Меня поразила организация
пространства там. Я до сих пор не знаю, в чем было дело: то ли окна
немножко меньше обычных, то ли потолки слишком низкие. То ли кровати
слишком большие. А кровати там были такие железные, солдатские, очень
старые, чуть ли не николаевского еще времени. В общем, налицо было
колоссальное нарушение пропорций. Как будто вы попадаете в какую-то
горницу XVI века, в какие-нибудь Поганкины палаты, а там стоит
современная мебель.

[Волков:]

Утки?

[Бродский:]

Ну уток там как раз и не было. Но это нарушение пропорций
совершенно сводило меня с ума. К тому же окна не открываются, на
прогулку не водят, на улицу выйти нельзя. Там всем давали свидания с
родными, кроме меня.

[Волков:]

Почему?

[Бродский:]

Не знаю. Вероятно, считали меня самым злостным.

[Волков:]

Я хорошо понимаю это ощущение полной изоляций. Но ведь и в тюрьме в
одиночке было не слаще?

[Бродский:]

В тюремной камере можно было вызвать надзирателя если с вами
приключался сердечный припадок или что-то в этом роде. Можно было