вольны, за исключением тебя. Это послужит тебе уроком, которым ты, не
знаю уж, воспользуешься или не воспользуешься в следующий раз.
ответила Корилла. - Не будь я больна, вероятно, я спела бы свою партию
не хуже кого угодно. Но так как я не в состоянии петь, то споет ее нек-
то, способный петь гораздо лучше, чем кто-либо из выступавших до сих пор
в Вене, и это произойдет не позже завтрашнего дня. Таким образом, спек-
такль состоится в свое время, а я с удовольствием снова буду исполнять
партию Исмены: она меня не утомляет.
что госпожа Тези настолько поправится к завтрашнему дню, что будет в
состоянии спеть свою партию?
говорила Корилла так громко, что с трона, где она восседала, ее могла
слышать Тези, возлежавшая на диване в десяти шагах от нее. - Смотрите,
как она изменилась: на нее просто страшно смотреть! Но я сказала, что у
вас есть великолепная Береника, несравненная, превосходящая всех нас.
Вот она! - прибавила Корилла, поднимаясь, и, взяв за руку Консуэло, вы-
вела ее на самую середину встревоженной взволнованной группы, образовав-
шейся вокруг певицы.
Вот ты и царица, Порпорина! Вот ты и на первом месте! И я возвожу тебя
на него. Я! Это был мой долг по отношению к тебе. Помни это!
и, быть может, даже лишиться места директора, не мог отвергнуть эту нео-
жиданную помощь. Он прекрасно видел по тому, как Консуэло провела роль
Исмены, что она будет на высоте и в партии Береники. Несмотря на отвра-
щение к Консуэло и к Порпоре, в данную минуту он мог бояться только од-
ного: что юная певица не согласится взять на себя эту роль.
пожимая руку Кориллы, она шепотом умоляла актрису не приносить ей жерт-
вы, так мало нужной ее самолюбию, но являвшейся, с точки зрения ее со-
перницы, самым ужасным из всех искуплений, самым страшным самоунижением,
к какому та могла себя принудить. Корилла осталась непреклонной в своем
решении.
хотела попробовать голос и снова взяться за свою роль, хотя бы даже с
риском для жизни, ибо она была не на шутку больна, но не решилась на
это: тогда на императорской сцене не разрешались капризы, с которыми те-
перь так терпеливо мирится добродушный владыка нашего времени - публика.
Двор ожидал увидеть нечто новое в роли Береники: ему об этом было доло-
жено, и императрица на это рассчитывала.
поступок Кориллы за всю ее жизнь; воспользуемся же им!
смогу же я выучить ее к завтрашнему дню.
наконец, громовым голосом Порпора. - Ну, нечего гримасничать, и пусть
эти споры прекратятся! Больше часа мы потеряли на болтовню. Господин ди-
рижер, прикажите скрипкам начинать. А ты, Береника, марш на сцену! Не
нужно нот, долой ноты! Кто был на трех репетициях, должен знать все роли
на память. Говорю тебе: роль ты знаешь.
своему собственному, - она и думать забудет о моих делишках".
были прекрасно известны Порпоре, действительно спела свою партию без
единой запинки в мелодии или в тексте. Г-жа Тези была так поражена ее
игрой и пением, что почувствовала себя гораздо хуже и после первого же
действия приказала отвезти себя домой.
костюм, пройти наиболее серьезные места своей роли и вообще внимательно
повторить всю партию. Успех она имела такой, что императрица, выходя из
театра, сказала:
чусь об этом.
зио и музыку Предиери. Корилла опять настояла на том, чтобы Консуэло ис-
полняла главную роль. Вторую роль на этот раз взяла на себя г-жа
Гольцбауэр, и так как она была музыкальнее Кориллы, то оперу разучили
лучше, чем первую. Метастазио был в восторге, видя, что его лира, забро-
шенная и забытая во время войны, снова входит в милость при дворе и про-
изводит фурор в Вене. Он почти перестал думать о своих хворях и, побуж-
даемый благосклонностью Марии-Терезии и своим долгом писателя творить
новые лирические драмы, готовился, изучая греческие трагедии и латинских
классиков, к созданию одного из тех шедевров, которые итальянцы в Вене,
а немцы в Италии бесцеремонно ставили выше трагедий Корнеля, Расина,
Шекспира, Кальдерона, - словом, говоря откровенно и без ложного стыда, -
превыше всего.
достаточно длинном и перегруженном подробностями - давно уже истощившим-
ся, быть может, терпением читателя и делиться с ним своими мыслями отно-
сительно гениальности Метастазио. Читателю это мало интересно. Мы только
сообщим ему, что Консуэло втихомолку говорила по этому поводу Иосифу:
играть эти роли, считающиеся такими возвышенными, такими трогательными!
Правда, рифмы хороши и петь их легко, но что касается персонажей, произ-
носящих все это, то не знаешь, где взять, уж не говорю, подъема, а прос-
то сил удержаться от смеха, изображая их. До чего же нелепо получается,
когда, следуя традиции, мы пытаемся передать античный мир средствами
современности: выводятся на сцену интриги, страсти, понятия о нравствен-
ности, которые, пожалуй, были бы очень уместны в мемуарах маркграфини
Байрейтской, барона Тренка, принцессы Кульмбахской, но в устах Радамис-
та, Береники или Арсинои являются просто нелепой бессмыслицей. Когда,
поправляясь после болезни, я жила в замке Великанов, граф Альберт часто
читал мне вслух, чтобы усыпить меня, но я не спала и слушала затаив ды-
хание. Читал он греческие трагедии Софокла, Эсхила и Эврипида, читал их
по-испански, медленно, но ясно, без запинки, несмотря на то, что тут же
переводил их с греческого текста. Он так хорошо знает древние и новые
языки, что казалось, будто он читает чудесно сделанный перевод. По его
словам, он стремился переводить как можно ближе к подлиннику, чтобы в
его добросовестной передаче я могла постичь гениальные произведения гре-
ков во всей их простоте. Боже! Какое величие! Какие картины! Сколько по-
эзии! Какое чувство меры! Какого исполинского размаха люди! Какие харак-
теры, целомудренные и могучие! Какие сильные ситуации! Какие глубокие,
истинные горести! Какие душераздирающие и страшные картины проходили пе-
ред моими глазами! Еще слабая, возбужденная сильными переживаниями, выз-
вавшими мою болезнь, я была так взволнована его чтением, что воображала
себя то Антигоной, то Клитемнестрой, то Медеей, то Электрой, воображала,
что переживаю эти кровавые мстительные драмы не на сцене, при свете рам-
пы, а в ужасающем одиночестве, у входа в зияющие пещеры или при слабом
свете жертвенников, среди колоннад античных храмов, где оплакивали мерт-
вых, составляя заговоры против живых. Я слышала жалобные хоры троянок и
пленниц Дардании. Эвмениды плясали вокруг меня... что за странный ритм!
Какие адские песнопения! Воспоминание об этих плясках еще и теперь вызы-
вает у меня дрожь и наслаждение. Никогда, осуществляя свои мечты, я не
буду переживать на сцене тех волнений, не почувствую в себе той мощи,
какие бушевали тогда в моем сердце и в моем сознании. Тогда впервые по-
чувствовала я себя трагической актрисой и в голове моей сложились обра-
зы, которых не дал мне ни один художник. Тогда я поняла, что такое дра-
ма, трагические эффекты, поэзия театра. В то время как Альберт читал, я
мысленно импровизировала мелодии и воображала, что произношу все мною
слышанное под аккомпанемент. Я несколько раз ловила себя на том, что
принимала позы и выражение лица героинь, чьи слова произносил Альберт, и
часто, бывало, он останавливался в испуге, думая, что видит перед собой
Андромаху или Ариадну. О, поверь, я большему научилась и больше постигла
за месяц этого чтения, чем постигну за всю свою жизнь, вызубривая драмы
господина Метастазио. И если бы музыка, написанная композиторами, не бы-
ла преисполнена чувства правды, которое отсутствует в действии, мне ка-
жется, я изнемогла бы от отвращения, изображая великую герцогиню Зено-
бию, беседующую с ландграфиней Аглаей, и слушая, как фельдмаршал Рада-
мист ссорится с венгерским корнетом Зопиром. О, как все это фальшиво,
чудовищно фальшиво, милый мой Беппо! Фальшиво, как наши костюмы, фальши-
во, как белокурый парик Кафариэлло в роли Тиридата, фальшиво, как
пеньюар а ля Помпадур на госпоже Гольцбауэр в роли армянской пастушки,
как облаченные в розовое трико икры царевича Деметрия, как декорации,
которые мы видим вблизи и которые похожи на пейзажи Азии не больше, чем
аббат Метастазио на старца Гомера.
вевает на меня больше вдохновения и надежды на успех, чем создание опе-
ры, хотя я и чувствую потребность писать для театра, если вообще решусь
когда-нибудь на это. Мне кажется, что композитор может развернуться во
всем блеске своего таланта и увлечь воображение слушателей в высшие сфе-
ры музыки только в симфонии, где ему не мешают дешевые и обманчивые эф-
фекты сцены, где душа говорит с душой и музыкальные образы воспринимают-
ся не зрительно, а слухом.
суэло ходили рядышком вдоль большой декорации заднего плана, изображав-